Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Филолог А. А. Потебня в 1879 г. согласился с Иловайским, что изначально Сказание звучало иначе, например, так, как читается в «Никифоровом летописце вскоре»: «придоша русь, чюдь, словене, кривичи к варягом, реша: земля наша велика и обилна…»[882], следовательно, варяги не были русью[883]. При этом указав (здесь, видимо, не обошлось без влияния Н. И. Костомарова) на вставной характер текста ПВЛ, читаемого сразу же после слов «идоша за море к варягом»: «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь», сказав, что эта глосса принадлежит составителю Начальной летописи[884]. В свою очередь Иловайский принял данный вывод. Позднейшие переписчики, говорил он в 1880 г. и позже, пытаясь пояснить непонятных «варяго-руссов», внесли в летопись вставки «сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си» и «от тех варяг прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». Следы первоначального текста историк видел и в словах Сказания о славянской грамоте, помещенного в летописи под 6406 г.: «поляне, яже ныне зовомая русь» и «словеньский язык и рускый одно есть». Своей позиции ученый оставался верным до конца. Как он вновь произнес в 1911 г., «норманская теория держится на испорченном летописном тексте»[885].

Костомаров, хотя и вступил на научное поприще раньше Иловайского, свой взгляд на варяжскую легенду изложил лишь в 1873 г., т. е. уже после того, как отношение к ней в своей принципиальной основе сформулировал в статьях за 1871–1873 гг. его более молодой коллега. В связи с чем он во многом оказался под влиянием изысканий Иловайского, отсюда близость их позиций в оценке рассматриваемого памятника. Эту близость во многом усиливало то еще обстоятельство, что Костомаров не менее скептически, чем Иловайский, относился к известиям ПВЛ за IX–X вв. и видел в варягах скандинавов (тогда ученые кардинально расходились только в своем отношении к руси). И он, конечно, отстаивал мысль, что легенда имеет искусственный характер и новгородское происхождение: сходство основных черт в событиях, относимых к IX в., с событиями, происходившими в конце X и начале XI в., и также сохранившиеся в изустных преданиях, говорит о том, «что впечатление, произведенное позднейшими событиями, отразились на воспоминаниях о событиях отдаленных времен». К этому выводу им было добавлено, что «фантазия приплела сюда трех братьев по привычке к сказочным приемам». В свете чего Сказание о призвании варяжских князей «не имеет значения объективной исторической правды». Его появление историк связывал с тем, что «при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны по ряду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле». Время записи сведений о событиях IX в. он относил ко времени никак не ранее второй половины XI века.

Костомаров также говорил о позднем характере отождествления варягов и руси, утверждая, что в первоначальном новгородском варианте легенды варяги не назывались русью, и лишь в позднейших списках к фразе «идоша за море к варягом» было прибавлено «к руси», «отчего и происходит в них бессмыслица». В словах летописи, что именно от варяг прозвалась Русская земля, он видел позднейшую приписку, представлявшую, по его словам, «крайнюю нелепость». Факт отождествления руси с варягами ученый объяснял тем, что позднейшие книжники, заметив, «что нигде не видно начала названия Руси нашей, и слышав, что на варяжском побережье есть Порусье — от литовского названия Немана Русом, вообразили себе, что призванные варяги пришли именно из этой Руси…». Но, полагал он, мог быть и тот случай, когда летописец, первым записавший «миф о призвании князей, на том же основании назвал призванных варягов Русью, не думая, однако, этим указывать, что варяги впервые принесли название Руси в тот край, куда пришли». Своим размышлениям по поводу варяжской легенды Костомаров подвел черту в 1874 г., сказав, что для него вымышленным «кажется и призвание 3-х братьев…»[886].

Под воздействие взглядов Д. И. Иловайского и Н. И. Костомарова на варяжскую легенду попала определенная часть научного мира последней трети XIX — первых двух десятилетий XX века. В 1891 г. М. С. Грушевский, например, подчеркивал, что она «едва ли имеет какую-нибудь историческую основу». В 1914 г. Д. И. Багалей полностью отверг саму мысль о достоверности и народных истоках легенды, увидев в ней «научный домысел» летописца рубежа ХІ-ХІІ вв., пытавшегося связать начало Руси с Новгородом. Признавая норманство варягов, исследователь отстаивал славянский характер поляно-руси, которая, по его мнению, положила начало государственности среди восточных славян, принявших в связи с этим ее имя[887]. Но особенно эти взгляды приживутся в советской историографии, правда, не в чистом, а в комбинированном виде, впитавшем в себя концепцию ранней истории Руси Иловайского вообще (включая соображения его последователей) и ту позицию, которую занял в отношении памятника А. А. Шахматов.

Шахматов очень много вобрал в своей оценке Сказания о призвании варягов из Иловайского, в том числе и его гиперкритицизм. Он также отрицал варяжскую концепцию происхождения Руси и также признавал ее «ученой фикцией», но только начала XII в. Соглашался с Иловайским ученый и в том пункте, что в первоначальном варианте легенды отсутствовало отождествление руси и варягов. Специально обратившись к изучению этого памятника в 1904 г., Шахматов до конца жизни не выпускал его из поля зрения, в связи с чем его взгляд на Сказание претерпел закономерную эволюцию. Вначале он полагал, что в первой половине XI в: (до 1043 г.) в Новгороде была литературно оформлена запись о его прошлом, содержащая варяжскую легенду, построенную на материалах фольклора. Она была включена в Древнейший свод 1039 г., где отсутствовала еще хронологическая сетка, а затем, с некоторыми прибавлениями, в Начальный свод 1095 г., где уже обрела дату — 854 год. Тогда же было произведено, по мысли Шахматова, отождествление ильменских словен с варягами и было сказано о варяжском происхождении новгородцев.

В 1908 г. исследователь несколько скорректировал свое видение начальной истории варяжской легенды. Он теперь говорил, что некоторые сведения о варягах-норманнах (покорение ими северо-западных племен; дань, взимаемая с них; прозвание словен варягами; захват варяжскими князьями Киева и возложение дани в его пользу на те же племена; наличие у Игоря, севшего в Киеве, лишь варягов) уже читались в Древнейшем своде 1039 года. И когда этот свод в середине XI в. попал в Новгород, то там имевшуюся в нем информацию о варягах развили в «самостоятельный и цельный рассказ о древнейшей судьбе родного города», куда была введена оформленная эпическим мотивом о трех братьях-основателях часть местных известий (новгородские, белозерские, изборские) об изгнании варягов и о последующем призвании князей. Причем новгородский летописец, внеся в свой текст мнение киевлянина, что словене «прозвашася варяги», вместе с тем сказал иное: новгородцы «от рода варяжьска». В результате чего родилась фраза, в измененном виде сохранившаяся в НПЛ младшего извода и в Лаврентьевской редакции ПВЛ: «И от тех варяг, находник тех, прозвашася варяги, и суть новъгородьстии людие до днешняго дни от рода варяжьска, преже бо беша словене». Вставку «от рода варяжьска» Шахматов понимал в том смысле, что среди новгородцев того времени находились потомки норманнов. Не ставя под сомнение достоверность преданий о варягах и варяжских князьях, сидевших в разных центрах Северо-Западной Руси и лишь стараниями новгородца объединенных узами братства, ученый отрицал сам факт призвания, полагая, что он был «сконструирован» новгородским сводчиком середины XI в., отразившим тем самым политические устремления Новгорода, тяготившегося зависимостью от Киева.

Это новгородское Сказание было включено в киевский Начальный свод 1095 г., ибо оно абсолютно соответствовало его «историко-политической концепции», порожденной княжескими усобицами и ставившей единство Русской земли в связь с единством княжеского рода. В духе этой идеи составитель свода внес в памятник некоторые коррективы, нарушавшие его целостность: Рюрик, в результате соединения с историческим Игорем, был признан первым князем и родоначальником киевской династии, ее же боковые линии в лице бездетных Трувора и Синеуса были пресечены, а князья-нерюриковичи либо были признаны самозванцами (Аскольд и Дир), либо были лишены княжеского достоинства (Олег стал воеводой). В своде также отмечалось, что варяги прозвались русью только тогда, когда они осели в 882 г. в Киеве. Во втором десятилетии XII в., когда ПВЛ приобретала завершающий вид, Сказание было подвергнуто основательной обработке, в чем была повинна тенденциозность ее составителя, настойчиво проводившего мысль о тождестве руси и варягов. Именно он вставил ее имя в перечень народов «Афетова колена»; к словам «идоша за море к варягом» прибавил «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь»; фразу Начального свода «и пояша со собою дружину многу» исправил на «и пояша по собе всю русь», пояснив тем самым, почему руси в его время нет на побережье Варяжского моря, т. к. «она вся без остатка переведена к славянам»; подчеркнул, что от варяг «прозвася Руская земля». Тогда же варяжская легенда обрела свою хронологическую нишу — 6370 год.