Первая просека - Александр Грачев

Гостей — полная изба. Тут и вся семья Кузнецовых, и Кланька с Андреем, и Андреев отец с матерью, недавно переехавшие в Комсомольск. Тут же и Рогульник с какой-то девицей, басовитый хохот которой заглушал мужские голоса. Тут и Савка Бормотов со своей забитой, бессловесной Гликерией.

А вот и сам жених. Как он изменился за эти три года! На Пригницыне черный костюм грубоватого, но вполне приличного сукна, белая рубашка с галстуком, на лацкане пиджака — красная герань. Стройный, ловкий парень, и не узнать в нем прежнего цыганенка!

Воскресный день, окна распахнуты настежь.

Пока женщины заканчивали последние приготовления, во дворе, у крыльца, уже наяривала гармошка. Молодежь и жених с невестой кружились в танце. На крыльце, в холодке, чинно расселись принаряженные мужики: Никандр, Терентий Кузьмич Кузнецов, Савка Бормотов и Герасим Миронович Аниканов — отец Андрея. Пермские расспрашивали приезжего о житье-бытье на Дону.

— Чума его знает, что оно такое делается на белом свете, — рассудительно, степенно говорил Герасим Миронович. Он уже знал, что находится среди «своих», и не стеснялся в выражениях. — Разорили Дон вовзят, язви их в души! Тут колхозы, тут кулачить зачали, апосля недород, и вот тебе — саботаж! Совсем замордовали народ. А что померло людей — не приведи господи! Какие были справные хозяйства — пустили в распыл, самих хозяев поуслали в Мурман да на Соловки. Радости мало…

— Ну, а сейчас как? — допытывался Савка. И шепотом: — Насчет бунтования не поговаривают казачки?

— Куда там… Их-то, настоящих казаков, уж почти и нету. Какие брат брата порубили в гражданскую да в восстанию, какие сгинули на чужбине, а энти, какие в станицах да на хуторах остались, трясутся, помалкивают. Молодняк вот подрастает, да и он казачью честь по ветру пустил. Комсомолия!

— Ну, ничего, сват Мироныч, — утешал казака Терентий Кузьмич. — Вот поставишь избу, обзаведешься хозяйством, заживешь за милую душу! Тут насчет этого свободно — власти заняты стройкой. Им дела нет до нас, мужиков. Обратно же на базаре крестьянский продукт в доброй цене. Не поленись, подналяжь насчет молока, сала, разной овощи — озолотишься, в коврах будешь жить.

— Мне, сват, по совести скажу, не надо ковров, — с голоду бы не помереть.

— Об этом из ума выбрось, сват Мироныч. Поверь моему слову, заживешь хорошо. Да и сам зятек-то мой вон какой орел! А ты — «с голоду»!

В сенях появилась Фекла. Глаза ее сияли, гладкие черные волосы, расчесанные на прямой пробор, блестели, круглые щеки полыхали румянцем, и от ярко-малиновой кофты в обтяжку с белыми тонкими кружевами по глухому стоячему вороту и рукавам вся она светилась, рдела. Разве можно было дать этой тихой русской красавице сорок лет!

— Никандрушка, — робко позвала она, — ну зови, че ли, гостей, говори Кольке — все уже готово на столах.

Никандр подал знак гармонисту, объявил:

— Ну что ж, дорогие гости, просим!

По одну сторону стола рассаживалась молодежь, по другую — старики. В центре на старомодных стульях-креслах — жених с невестой. Перед тем как сесть Любаше за стол, Фекла увела ее в кладовушку и надела на нее фату, еще ту, в которой сама венчалась. Пунцовая от смущения и потому особенно прелестная, появилась Любаша в необычном наряде. А Пригницыну хоть бы что! Он вертел головой, бойко тараторил, улыбался во весь рот, сверкая синеватой белизной зубов.

А на столах чего только нет! В недавно открывшемся «Гастрономе» Пригницын набрал всякой снеди: копченой колбасы, ивасей, сыра, ликера, шоколада. Пермские и в глаза не видывали таких продуктов. Зато Рудневы потрясли свои кладовки — горы вареной картошки с соленой кетой, два поросенка, яичница с салом, соленые помидоры — целехонькие, словно яблоки. В бутылках разведенный спирт, брага, сваренная на лимоннике.

— Давненько не выпивал я за таким столом, — говорил Герасим Миронович. — И скажи, как в старину!

Когда все разместились, поднялся Никандр. Лицо его стало благообразным, на лбу и переносье выступили росинки пота.

— Дорогие гости, — торжественно начал он. В медвежьей лапище-ладони мелко вздрагивал стакан со спиртом. — Поначалу всем благодарствую, что навестили мой дом в такой период жизни — дочку выдаем замуж. А потом хочу обратиться к молодым. Оно конечно, слова мои, может быть, мало означают для них, но скажу. Живите в мире, в согласии и в справедливости. Оно конечно, люди вы обое трудящие, сурьезные, ну, а насчет мира и согласия — это самое главное. Маленько горяч Колька, но это у него от цыганских кровей. С богом вас, детки! За ваше здоровье!

Зазвенели стаканы, начались здравицы. На колени молодоженов полетели свертки, куски материи, потянулись руки с какими-то предметами, завернутыми в бумагу.

Все это принимала из рук Любаши Фекла и складывала на кровать. По щекам ее текли обильные слезы счастья; всхлипнула от умиления и Андреева мать — Ксения Афанасьевна.

— Ой, люди добрые, — по-скоморошьи завизжал Савка, — пить не можно — шибко горько!

— Горько! Горько! — полетело со всех концов.

Молодожены нерешительно поднялись. Пригницын повернул Любашу лицом к себе и смачно чмокнул в губы.

За столом стихло: все ели чинно, стараясь не чавкать, не нарушить благопристойности.

— Когда мы с Гликерией оженились, — нарушил молчание Савка, — папаня, царство ему небесное, подозвал меня перед тем, как в церкву идтить, и грит: «Сынок, стань под образа и помолись богу, что он послал тебе такую добрую невесту. Без нее, грит, тебе путя бы не было — шибко ты непутевый». Хи-хи-хи! — залился смехом Савка. — А я думаю себе: «Подожди, папаня, дай стать на свои ноги, я тебя шибко обскакаю». И обскакал-таки! У меня стайка полна скотины, а папаня так и не нажил больше двух коров да старого мерина. Хи-хи-хи…

Его смех никто не поддержал.

— Теперь молодым не об том надо думать, — рассудительно вставил Герасим Миронович, чинно вытирая рушником усы. — Служить им надо исправно. Вот если бы Андрей мой, чудок не туды бы загнул, не знаю, где бы мы с матерью и голову приклонили…

— Истинные слова, сват! — загудел Терентий Кузьмич. — За таким сыном не пропадешь. Да и моя дочка под стать ему — службу несет исправно.

— Вот и мой зятек, — вступил в разговор Никандр, — уж который год из ударников не выходит, больше моего зарабатывает, во как!

— А че, нешто Любаша не ударница? — ревниво вступилась Фекла. — Пара хорошая, дай бог им здоровья да деток!

Кругом загоготали. Хмель заметно овладевал гостями — лица раскраснелись, шум нарастал. Снова налили, снова кричали «горько!». Уж кто-то опрокинул стакан с брагой. Рогульникова подруга приставала к Аниканову до тех пор, пока на его щеке не отпечатался красный бантик ее губной помады. Вздохнула гармошка, исторгнув лихой перебор ритуальной песни сибирских свадеб — «Подгорной». Первой пустилась в перепляс Рогульникова подруга — от ее каблуков зазвенела посуда на столах. С ней кинулась состязаться Кланька. Когда в чистой половине избы стало тесно, танцующие подались на кухню.

— Мама, а нам с Колькой можно? — спросила Любаша. — Я сниму фату, а?

— Ладно уж, сними, доченька, бог с ней. Идите в общий круг. — Фекла прильнула к дочери, три раза поцеловала ее в щеки и лоб и залилась слезами.

А возле печки, сидя рядышком на кованом сундуке, умильно лобызались сватьи.

— И не скажи, чадушка, — по-донски мягко, нараспев говорила Ксения Афанасьевна, поправляя цветастую шаль тонкой шерсти. — Уж так мы с Миронычем обрадовались, как приехали к вам, — вот где жисть! Кто ж его знал-то? Ехали ить на чужбину, а чур, гадаем, хуже будет. Теперича душа на месте.

— Слава богу, сватьюшка, слава богу, что приехали! — отвечала ей баском Степанида Ефремовна. — И у молодых наших душа будет на месте. А то Андрюша, бывает, нет-нет да и вздохнет, пригорюнится. Жалостливый он у вас, чисто ангелочек. А уж как Клашу любит! И к нам, старикам, душевно относится…

В переднем углу, под образами, шел другой разговор.

— Строиться надо всем, артелью, рядом, чтоб за руки держаться, — говорил Терентий Кузьмич. — И участок на Силинке подберем лучший, Андрей поможет — он голова в постройкоме. Сплавленный лес рядом, у реки валяется сколь хошь, по ночам можно на целую церкву собрать. Опять же лесозавод — рукой подать, а возле него горы отходов — тесу да горбыля. Топливо — тайга под боком, и коров туда на выпас можно, рыбы сколь угодно в речке и в самом озере. А что касаемо тягла, то Никандр да Колька в любой раз могут пару подвод подкинуть в вечернее время. Да и я тоже на своей столовской при нужде могу разок-другой подвернуть. И тебе, сват, надо во что бы то ни стало возчиком в какую-нибудь столовую пристроиться, — святое дело! Сейчас с харчем полегше стало, так его на столах остается пропасть сколь. Дюжину кабанчиков можно продержать.