Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цезарь обращался к одним и к другим, он двигался по зыбучим пескам.
– Если Серторий – худшая из бед, значит Рим обязан послать своего лучшего представителя, дабы избавить от нее всех нас. Известно, что на сегодняшний день главный кандидат в испанские проконсулы, достаточно опытный и зрелый, дабы вовремя положить конец упомянутой угрозе, – не кто иной, как Квинт Цецилий Метелл Пий, сын Квинта Цецилия Метелла Нумидийского, одержавшего некогда победу в Нумидии.
Эти слова уязвили сидевшего в зале Красса. Удачно распорядившись своими силами в битве у Коллинских ворот, он теперь считал себя лучшим военачальником из числа оптиматов. Тем не менее в эти неспокойные времена Сенат упорно считал своим вождем ветерана Метелла, якобы незаменимого во главе легионов; помимо Метелла сенаторы, как ревниво замечал Красс, слишком уж благосклонно посматривали на некоего Помпея, которому вдобавок доверял и сам Метелл.
Люди продолжали прибывать.
По большей части – простоватые, по мнению Метелла, Долабеллы и прочих оптиматов. Председатель посмотрел на Помпея, и тот все понял. Он поспешно вышел из зала, как раньше сделал Лабиен.
На Красса никто не обращал внимания – ни обвинитель-популяр, ни вожди оптиматов. Он снова с досадой подметил это всеобщее пренебрежение.
Тем временем молодой Цезарь продолжал:
– Свое прозвище Нумидиец отец нашего уважаемого председателя получил на поле брани, сражаясь за Рим, и не здесь, в базилике, а по ту сторону Сервиевой стены, за пределами города. Вы же знаете, как получают имена те, кто стяжал легендарную победу? Это случается только в решающей битве. Сципион Африканский, после которого стали увековечивать великие победы, присваивая победителю титул, который in aeternum[54] напоминал бы о его великом подвиге во славу Рима, получил свое прозвище в Африке за победу над грозным Ганнибалом. Метелл-старший – за победы над нумидийцами. И сейчас у меня два желания: во-первых, обезопасить Рим, а во-вторых, дать Квинту Цецилию Метеллу возможность сравняться с отцом, одержав великую победу и удостоившись великого триумфа в Риме. Заслуженного триумфа.
Произнеся слово «заслуженный» довольно едким тоном, он повернулся к плебеям, которые к этому времени заполнили все помещения базилики. Люди смеялись. На самом деле войну против Югурты в Нумидии завершил не Метелл-старший, это была целиком заслуга Мария, дяди юного обвинителя. По крайней мере, так думал народ. Присвоение Сенатом прозвища Нумидиец Метеллу было всего лишь способом возвысить сенатора-оптимата и затмить славу Мария, которого обожал простой народ.
Цезарь увидел, что Помпей возвращается, а с ним – десятки вооруженных людей, нанятых сенаторами-оптиматами. Они явно вознамерились показать свою силу, дабы молодому защитнику обвинения и прочим присутствующим стало ясно, что оптиматы не боятся толпы плебеев, созванных обвинителем и его сторонниками.
Напряжение нарастало.
Цезарь немного понизил голос, хотя по-прежнему говорил достаточно громко, и постарался, чтобы его слова звучали более отстраненно, более сдержанно.
– Базилика Семпрония стоит на земле, которая видела рождение Сципиона. Ее выстроил Тиберий Семпроний Гракх, зять Сципиона, женатый на его дочери Корнелии, там, где много лет назад находилось жилище самого Сципиона Африканского.
Цезарь сказал «Корнелия». Он и сам был женат на Корнелии. Он украдкой посмотрел на жену: та не сводила с него глаз, охваченная восхищением и гордостью, ее душа была переполнена страстью. Затем перевел взгляд на мать, которая также смотрела на него с гордостью и изумлением, однако если бы он всмотрелся повнимательнее, то заметил бы в ее глазах, наряду с восхищением, другое чувство, которое она силилась скрыть: страх. Восхищение вызывала его превосходная речь; удивление – громадная разница между нынешним поведением Цезаря и его косноязычным выступлением на divinatio; страх – то обстоятельство, что в глазах оптиматов сын выглядел слишком опытным, слишком мудрым, слишком опасным.
Но у Цезаря не было времени мысленно разбирать чьи-либо чувства. Главное – добиться отвода.
Метелл сглотнул слюну: упоминание о Тиберии Семпронии Гракхе смутило его. Тот был не только зятем Сципиона, но и отцом двух других Гракхов, плебейских трибунов, которые начали борьбу за права плебеев, породив то, что позже стало партией популяров в Сенате и остальных римских учреждениях. Да, ему было неловко, особенно потому, что он все еще не видел окончательной цели, которую преследовал своей речью Цезарь. Метелл не понимал, к чему клонит представитель обвинения, и это его раздражало.
Цезарь снова заговорил:
– Из земли, по которой мы ступаем, на нас взирает Сципион, а с небес за нами наблюдают боги. Отвод Квинту Цецилию Метеллу я хочу дать не для того, чтобы повлиять на суд, а чтобы обеспечить Риму наилучшую защиту: пусть наш лучший главноначальствующий противостоит мятежному Серторию, который все еще скрывается в Испании. Или же Метелл решил укрыться за этими стенами? Неужто Метелл просто-напросто… испугался?
Такими были его слова.
Во время похода против тевтонов его дядя Марий много месяцев старался делать так, чтобы его считали малодушным, считали трусом. Он упорно гнул свое, зная, что должен вести себя именно так, и цель его была важнее любых домыслов и подозрений. Устоит ли Метелл, если кто-нибудь намекнет на его трусость в присутствии остальных сенаторов? Герой ли Метелл? Происходит ли он из той же героической породы, что и Марий, способен ли выдержать оскорбление и не подыграть врагу? Или же Метелл – честолюбец, которого оскорбление уязвляет, не позволяя мыслить трезво?
В базилике воцарилась полнейшая тишина: юный обвинитель назвал председателя суда трусом.
В присутствии множества римских граждан.
– Неужели он боится уступить Серторию, – продолжал Цезарь, – лишиться столь желанной победы, не добиться триумфа, рискуя не достичь тех же высот, что его отец?
Цезарь смолк.
По его лбу и спине тек пот.
Сила, вложенная в речь, была огромной; напряжение – бесконечным. Но это не могло закончиться так просто: Цезарь должен был указать председателю достойное решение, благородный путь, чтобы тот согласился на отвод. И не только: Цезарь публично оскорбил вождя оптиматов. Если он не откажется от своих слов, ему не суждено дожить до темноты.
– Надеюсь, что нет, – продолжал Цезарь. – Я убежден, что Квинт Цецилий Метелл не испытывает страха ни перед войной, ни перед Серторием и может сравняться со своим отцом, но одновременно я думаю, что Метелл угодил в паутину судебного процесса, который не касается лично его, так что он сможет проявить беспристрастность при вынесении приговора, однако задержится здесь, в городе. И пренебрежет подлинным, самым важным долгом перед Римом: войной против Сертория. Что, в свою очередь, лишит его возможности
