Внучка панцирного боярина - Иван Лажечников

Утром 25-го компания двинулась завтракать к помещику Яновскому в фольварк Старо-Житье; у него запаслись старой водкой, обедали в фольварке Лисичино у помещика Хаминского, которого сын пристал к шайке, и ужинали у доктора Тошковича в фольварке Деражино.

Медленно двигаясь от завтраков к обедам, и от обедов к ужинам, на которых гостеприимные хозяева не жалели ни вин, ни старых вудок, повстанцы ознаменовали свое трехдневное шествие наймом в шайку трех дворовых, по 30 коп. в сутки. Хотя и во всех шайках, для поддержания воинственного жара, не забывали Бахуса, но в сенненской, к крайнему прискорбию некоторых ярых ревнителей, кутежное настроение взяло верх над всяким другим. Дни казались часами, и 26-е уже было на дворе, а сенненский мятеж заявил себя лишь тем, что пьяная компания надела на завербованного кучера треугольную шляпу, уверяя его, что он отныне чиновник.

Наконец, протрезвившись, они принялись за дело. Послали ораторов в ближайшую шляхетную околицу Вирки сильно обрабатываемую ксендзами Лукомлянского прихода; но шляхта, проведав о приезде мятежников в Деражино, вся ушла в лес. Пытался было Жебровский поднять православное население; собрали работников с поля ближайшей деревни Столбцев, и довудца начал им держать речь о короле польском и щедрых его милостях. Крестьяне низко кланялись. Жебровский, восхищенный хорошим началом, дал им целковый на вино. Но скоро пришлось ему разочароваться: крестьяне поспешили в ближайшую корчму и, выпив, начали толковать о том, что следует собраться и перевязать мятежников.

В Сенненском уезде, на который особенно надеялись мятежники, едва набралось человек тридцать разной сволочи охотников в шайку; со всеми ревнителями у Костки не было и ста человек под командой. Лукомлянский ксендз торжественно приводил их к присяге.

Трудно было идти с такой силой на Сенно, где стояли войска, да к тому же вести приходили одна другой сквернее: в Сенно ждали еще войск из Витебска, и что оттуда и из Могилёва на подводах уже посланы войска к границе Могилёвского и Сенненского уездов; в Оршанском уезде крестьяне вязали панов. Доходили, правда, слухи о взятие воеводой Горок, но звук победы был издалека, а на месте кругом одна гибель, и в населении к мятежу никакого сочувствия. В таком же смысле писал Кучевский и звал в борисовские леса. Довудца подумал и после обеда 26-го числа с шайкой отправился в Волосовичи Минской губернии, куда последовала за ним и партия в десять человек, вновь навербованных Комаровским.

С этого времени Костко только по временам быстрыми налетами являлся в Сенненском уезде. 5-го мая из фольварка Кандохова была увезена бочка старой водки; 6-го вечером повстанцы явились в деревню Щавры и, награбив вина, расположились на Животском берегу озера, около деревни Подберцы. Двое суток пировали повстанцы, пока не разогнал их залп роты, подошедшей по указанию крестьянина. Кто купался в озере, разбежались нагими в лес; на месте нашли немало мертвецки пьяных; взяли обоз и недопитое вино. Партия Костки была вскоре в Минской губернии вся рассеяна, и сам он попался в плен.

Между тем Антоний Олендзский расставшись с Жебровским в Сенненском уезде, по-видимому в фольварке Мальцах, поехал далее в Могилёвский уезд, и приютился у помещика Черниховского в Булатах. Венцлавович, сын владельца имения Самсоны, и мировой посредник Позняк были ревностные подготовители мятежа в Могилёвском и северной части Быховского уездов. Венцлавович, который в доме отца не мог принять желанного гостя, приезжал к Антонию ежедневно и возил его по помещикам. Могилёвские ревнители поднесли довудцу богатый золотом шитый кунтуш, который смуглый молодой Олендзкий не снимал потом с плеч, вероятно находя его к лицу. По возвращении Позняка из Литвинова, куда он ездил на поклон к воеводе, Олендзский 20 числа поехал к нему в фольварк Василевку, а оттуда они вместе заехали к помещице Гребицкой в Скляново. Наслушавшись там вновь привезенных Познаком из Литвинова вестей, довудца возвратился домой в наилучшем настроении духа.

Перед отъездом на место сбора, паны собирались по соседству партиями, под предлогом охоты. У Венцлавовича собрались 21-го апреля сам довудца и человек двенадцать его сподвижников, в числе которых были три молодых артиллерийских офицера, убежавшие из Могилёва: Корсак и два брата Манцевичевы{23}, наэлектризированные своею матерью. На другой день в трех повозках они поехали к Маковецкому в фольварк Черноручье, где застали ужечеловек 30 гостей.

Место сбора было назначено в черноруцком лесу, почему и шайка Антония была названа черноруцкою. Паны с разных сторон, по одной и по две повозки, направлялись в лесу к месту называемому Макаровым Кругом. Не доезжая его, для безопасности, отправляли людей обратно, а далее шли пешком; для обоза был назначен Черноруцкий фольварк. На Макаровом Кругу пулкувник Антоний, в золотом шитом кунтуше, вечером принял команду, поверил присутствующих, и на ночь вся компания человек до 100 отправилась в фольварк Черноручье к помещику Маковецкому, где был готов ужин и хозяин встретил их на крыльце с хлебом и солью.

23-го рано утром, надев свой кунтуш, Антоний со всей шайкой отправился в соседнюю от Черноруцкого фольварка деревню Новоселье и велел крестьянам собираться. Был праздник Юрьев день. „Чи чули (слыхали ли) вы новину? — сказал он им. — В этом году будет у вас Француз, мы прочитаем вам бумагу от царя, но не вашего, а польского, который идет воевать за вас. Слушайте: от нынешнего дня вы не обязаны служить пригон, уничтожается также акциз на водку и на соль. На выкуп не давайте ни гроша. Эта земля вся ваша и детей ваших. Рекрут у вас насильно брать не будут, разве только по собственной охоте. Рекруту будет пенсии в сутки 25 грошей, 4 фунта белого хлеба и 1½ фунта мяса. Вот ваши бабы ходят босы, а у нас посмотри" (при этом он, раскрыл плащ, показал свой расшитый золотом кунтуш).

После Антония говорил мировой посредник Позняк. „Вот, ребята, мы писали, писали, — сказал он им пророчески, — и вся наша работа в один день пропала, теперь будет совсем другое". Крестьяне смотрели выпучив глаза на эту комедию. Антоний скомандовал построившейся шайке „марш", и спросив на прощанье крестьян, поняли ли, что он им говорил, отправился с шайкою в фольварк Франкулин Осипа Позняка.

Крестьяне действительно поняли в чем было дело, и по уходе шайки, послали к становому нарочного сказать, что явились мятежники и отправились по Друцкой дороге.

В Франкулине шайка осталась лишь несколько минут: дано было знать, что едет исправник с казаками. „Поспешайте, поспешайте! — раздавалось в шайке, — Исправник наедет". В деревне Полковичах, когда шайка остановилась для отдыха, Антоний собрал крестьян у корчмы, вышел к ним с речью подобною произнесенной в Новоселье, но исправленною и дополненною следующими словами: „Ваш царь уже семь лет обманывает вас вольностью; французы уже в Минске. Как скоро мы прогоним москалей, будет другая воля, в рекруты брать не будут, а служить будут в своем повете (уезде), подати платить по три злотых, земли на всякую хату по пяти моргов, барщину служить только до Юрьева дня". Шкловский ксендз, в полном облачении, прочитал присягу на верность польскому королю и французскому императору; затем последовал вызов охотникам идти в шайку. Никто не двинулся. Шайка пошла далее, ксендз с крестом впереди. В деревне Антовске опять были собраны крестьяне. Ксендз в облачении стал впереди; после краткой речи Антоний прибавил: "Мы — поляки; ступайте за нами!.. Вам платят здесь бумажками, мы будем платить золотом; сами вы будете ходить в золоте, будете вольны по-старому и платить подати с камина как платили ваши предки; мы за вас бились и кровь проливали в Севастополе". Крестьяне, слушая все эти нелепицы, начали подсмеиваться над стоящим перед ними в кунтуше шутом; это раздосадовало Антония, и он начал грозит им, что к празднику Троицы придет с большой силой. Приближаясь к Друцку, шайка начала встречать уже и шляхту. Оратор прибавлял, что москали стесняют веру и насильно перекрещивают католиков, уговаривал шляхту пристать к шайке, говорил, что король польский будет платить по пятнадцати рублей в месяц каждому, а кто не пойдет тому будет худо. Но увещивания не произвели действия. „Не знаем куда и зачем идти, — говорила шляхта, — то дело панское, а нам нужно работать дома". В селе Рудаковиках все взрослые крестьяне разбежались; остались старики да писарь с пономарем. Их Антоний непременно хотел взять в шайку, обещал в противном случае их связать и вести таким образом далее; те отвечали: "Какой же толк будет от связанных?" Разгневанный Антоний забыв предписание кротости, выхватил было револьвер, но остановился вовремя. Угрозы на старую шляхту не подействовали вовсе.

— Увидим панове, возразил один из стариков, — кто будет счастливее: вы ли, которые идете воевать, или мы, которые дома остаемся. Не перескачивши речки не говори гоп! И французы в двенадцатом году говорили то же, да померзли как пруссы.