Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

Режим

Режим дома отдыха строг. И администрация стремится соблюдать его неукоснительно. Но как показывает опыт истории, чем строже режим, тем регулярнее и изощреннее он нарушается. В результате фактически строгий режим вырождается в формально строгий бардак. В таком бардаке формально (то есть для отчетов, для начальства, для показухи) все обстоит именно так, как это требуется правилами режима, а фактически не соблюдается ни одно из этих правил, кроме тех, которые невозможно нарушить и которые никто не хочет нарушать. Согласно правилам режима, например, после отбоя все отдыхающие обязаны спать. А фактически по крайней мере для половины из них только после отбоя начинается «настоящий отдых».

Мы пока не дураки,Собираем троякиИ под вечер, как один, надираемся.Мы на правила плюем,И в потемках мы поемИ еще кое-чем занимаемся.

Прелесть такого времяпровождения состоит в том, что оно запрещено. Кроме того, в темноте не так стыдно заниматься этим «кое-чем», не видны дефекты партнеров. И вообще житейское убожество прикрывается покровом таинственности. И даже романтичности. Инженер заметил по этому поводу, что у нас вообще вся жизнь приобретает некоторый смысл только благодаря трудностям и запретам. Можете вообразить, что было бы у нас, если бы все то, что мы добываем с трудом и противозаконно, доставалось бы нам легко и вполне легально?! Какое, например, было бы удовольствие от запломбированного зуба, если бы тебе его сразу заделали нормально и тебе не пришлось бы две недели ходить, сидеть в очередях, переделывать?! Разве стали бы мы жрать эту фальшивую колбасу, если бы ее свободно продавали на каждом углу?! А если ты ее достал, простояв два часа в очереди, причем по чистой случайности натолкнувшись на магазинчик, где она вообще еще продавалась, ты на радости готов ее тут же кусать плохо залеченным зубом и глотать не разжевывая. Я вот третий год не могу прийти в себя от счастья, въехав в кооперативную двадцатидвухметровую квартирку на четверых. А если бы ее мне сразу дали?! Вот в том-то и дело! Нет, скажу я вам, наши классики здорово продумали это наше новое общество. Главное — чтобы был суровый режим. И тогда люди будут счастливы от одних только мелких его нарушений. Мы, например, безумно счастливы от того, что нас не сажают, так как молчаливо признаем массовые репрессии нормой этого режима, а отсутствие таковых — счастливым их нарушением.

Откровения Старика

У меня к Сталину, говорит Старик, никогда не было личного отношения. Я никогда особенно не восторгался им. И никогда не питал к нему ненависти. В общем, я не имел с ним лично никаких дел. В летную школу пошел добровольно. Летать любил. Своей профессией был доволен вполне. И летчиком был неплохим. Был, правда, один неприятный момент. Это когда с истребителя заставили переучиваться на штурмовика. Но и в штурмовой авиации было неплохо. Арест воспринял как недоразумение и глупость. Конечно переживал. Еще бы! Отняли любимое дело. Лишился неплохо начатой карьеры. Семьи. Бытовых удобств. Но свои настроения я почему-то на Сталина не обратил. Думаю, что воспоминания всякого рода «антисталинистов» надуманы позднее. Я лично антисталинистов почти не встречал. Говорят, лагеря открывают глаза на жизнь, учат. По-моему, это вранье. Лагеря — просто потеря куска жизни, а то и всей жизни. Я в лагерях ничего нового для себя не узнал. Мне и без них все это было известно. Все дело ведь не в том, известно тебе что-то или нет, а в том, как ты сам относишься к тому, что тебе известно. У меня наступил перелом в сознании. Но не в лагерях, а после. И не из-за «разоблачения» сталинизма, а совсем по другой причине. По какой? А по той, что я понял: не в Сталине дело, а в самой сути нашего строя жизни. И в людях. С таким народом, как наш, ничего другого получше не построишь. Возьмите, например, постановления высших органов власти за последние десять лет. Разве плохие постановления? Сами по себе — прекрасные. А что из них выходит? Мерзости и ерунда. Понимаете, обидно из-за того, что появляешься на свет только раз, кое в чем начинаешь разбираться, хочешь душу и силы отдать на улучшение, но чувствуешь полную ненужность свою и полнейшее бессилие что-то сделать. И тогда в душе рождается раздражение, а за ним — желание сделать  зло. Хоть какое-нибудь зло. Хочется напакостить Им. Кому? Не знаю. Просто Им.

Затрапезный треп

Затрапезный треп есть треп во время еды. Мы, русские, говорит Инженер, по натуре мазохисты. Мы любим страдать и наслаждаться своими страданиями. В этом духе у нас бывают выдающиеся экземпляры. В нашем институте, например, был сотрудник. Ему постоянно не везло. До такой степени не везло, что даже смешно было. Остановимся на улице поболтать, мимо пробегающие собачонки задирают лапу на его брюки. Пролетающие птички делали ему прямо на голову. Купил он новый костюм, вышел в обновке на улицу, а его голуби обделали так, что никакая химчистка не могла потом отчистить. И он настолько к этому привык, что удивляться перестал и принимал как должное. Придем в столовую, ему обязательно в еде попадалась какая-нибудь дрянь. Я не знаю ни одного случая, чтобы ему не попадалась бы муха в компоте или в кефире. Уму непостижимо, откуда они брались. Зима, сорок градусов мороз, а у него в кефире трепыхается полуживая муха! Было отчего прийти в отчаяние и впасть в мистицизм. Но однажды произошло невероятное. Пришли мы в буфет, взяли по паре бутербродов и по стакану кефира. Сели. Он, конечно, по привычке начал муху искать. Искал, искал, а найти не может. Нет мухи! Мы, сказал он в испуге, перепутали кефир. Я твой взял, извини. Ладно, говорю, бери этот стакан. Взял он другой стакан. Шуровал, шуровал, и опять впустую. Нет мухи! Он, бедняга, аж посерел. На другой день мы узнали, что он повесился.

Из книги Твари

Этот процесс может завершиться полным отмиранием государства только при наличии как внутренних условий — построения развитого коммунистического общества, так и внешних условий — победы и упрочения социализма на международной арене. Пока не построен коммунизм, государство остается необходимым для руководства экономическим и культурным развитием общества, контроля над мерой труда и мерой потребления, охраны правопорядка. Существование империализма на международной арене может заставить даже после построения коммунизма сохранить те государственные органы и функции, которые связаны с обороной задачами защиты мира и безопасности народов.

Сталин

Время — после Октябрьского переворота. Место — Кабинет Сталина в Петрограде. Несколько столов. Служащие пишут какие-то бумажки. Входят различные люди, одни приносят бумажки, другие уносят. Звонят телефоны, стучат пишущие машинки. Служащие дают лаконичные ответы принимают информацию, отдают распоряжения. Один из посетителей (молодой человек в кожаной тужурке, офицерской фуражке, с наганом) присел на стол.

Служащий. Гражданин, вы мне мешаете работать!

Посетитель. Заткнись, канцелярская крыса! Разве это работа?! На улице Революция! Люди на митингах! На трибунах! В массах! Сражаются с врагами! Погибают, обагряя своей алой кровью землю, за которую...

Служащий. Здесь не митинг, а учреждение! И вы пока обагрили нашу землю чернилами, опрокинув чернильницу.

Посетитель (вскакивая, хватаясь за наган). Что?!! С кем разговариваешь, контра?! Да я тебя!..

Сталин (появляясь в двери, обращаясь к служащему). Распорядитесь проводить этого гражданина в ЧК как нарушителя революционной законности.

Посетитель (размахивая наганом). Это кто же тут говорит от имени Революции?! Я — личный представитель Троцкого!! Вот мой мандат!..

Сталин молча проходит к своему столу. Входят вооруженные люди, уводят растерянного Посетителя. Служащие снова погружаются в бумажки и телефонные разговоры. Сталин работает, как все, — подписывает документы, отдает краткие распоряжения. Темнеет.

Служащий. Товарищ Сталин, рабочий день давно кончился.

Сталин. Я вас не задерживаю, товарищи, вы свободны. Вы (это — к служащему, напомнившему об окончании рабочего дня) подготовили материалы по Поволжью?

Служащий. Нет, нет, товарищ Сталин. Завтра к обеду материалы будут готовы.

Сталин. Они нужны к утру.

Служащий. Слушаюсь, товарищ Сталин.

Часть служащих уходит. Часть остается. Сталин по-прежнему сосредоточен на бумагах, лишь время от времени отрываясь, чтобы зажечь трубку. Время идет. Часы бьют полночь. Сталин встает, начинает ходить по кабинету в проходе между столами. Сотрудники пожирают его глазами.

Сталин. Исторический процесс — явление сложное и коварное. В нем есть поверхностная пена и скрытые глубокие течения. Есть свои смертельные водовороты и идиллические тихие заводи. Революция... Где происходит революция? На улицах? На митингах? На заседаниях? Конечно. Но это — лишь пена революции. Глубинное же течение проходит здесь: это — мы с вами, наша серая будничная работа. Революционная пена увлекла за собой почти всех видных деятелей революции и вскружила им головы. Где они? Они — на трибунах. В массе они вообразили, что слово есть всемогущее оружие революции. Но ведь людям надо есть и спать. Одеваться. Передвигаться. Им надо получать пищу и оружие. Они должны объединяться в группы и разделяться на группы. Кто-то должен назначать на должности, контролировать, отдавать распоряжения. Революция — это прежде всего новая форма организации миллионных масс населения. А наши вожди знают лишь одно: мы и масса. А точнее говоря — я и масса. Вот вам самая простая задачка революции. В Ярославле готовится мятеж эсеров. Надо направить вооруженный отряд на его подавление, допустим — тысячу человек. Это — полк. Два батальона. Четыре роты. Двадцать пулеметов, пять орудий. Надо назначить командиров и комиссаров, обучить бойцов, проводить воспитательную работу. Надо обеспечить питание, переброску, отдых. Легче легкого произнести пламенную речь на заседании ЦК и выбросить лозунг: «Никакой пощады мятежникам!» А как его привести в исполнение? Без нас, без нашей незаметной и скучной работы ни один лозунг трибунных вождей не воплотится в действительность. Настоящая революция делается не на свету, а в темноте. Ночью. Но потерпите, товарищи! Пройдет немного времени, и подлинные творцы революции заявят о своем существовании. А сейчас — за работу. К рассвету материалы для ЦК должны быть готовы. Надо этим трепачам обрисовать фактическое положение в стране. За дело!