Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7 - Вальтер Скотт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такое решительное заявление не требовало дополнительных объяснений. Бакло поднялся с постели другим человеком: серьезным и благоразумным. Он отказался от услуг Крайгенгельта, щедро одарив его на прощание, так что, если бы наш бравый капитан здраво распорядился полученной суммой, он никогда не знал бы ни бедности, ни искушений.
Вскоре Бакло уехал за границу, чтобы никогда уже не возвращаться в Шотландию, и до самой своей смерти никому ни единым словом так и не обмолвился о событиях роковой ночи.
Многие читатели, пожалуй, найдут наш рассказ слишком страшным, чересчур романтическим и припишут это неистовому воображению автора, желающего угодить вкусам толпы, любящей, как известно, все ужасное, но те, кому приходилось читать семейные хроники Шотландии, несмотря на перемену имен и некоторые дополнительные подробности, узнают в нашей истории некое истинное происшествие.
Глава XXXV
Чьи ум и сердце так окаменели,
Чтоб весть о столь неслыханной беде
Из них бы не исторгла скорбной песни?
Узреть, как столь достойный кавалер
Был на землю повергнут и погиб
Так неожиданно и так ужасно,
Когда безвестным долом мчался он.
Стихотворение из «Геральдики» Низбета, т. IIСообщив читателю о выздоровлении Бакло и его дальнейшей судьбе, мы несколько забежали вперед, чтобы затем уже не отвлекаться от событий, последовавших за погребением несчастной Люси. Эта печальная церемония совершилась на рассвете в туманный осенний день; Люси хоронили без всякой пышности, ограничившись самыми необходимыми обрядами. Только ближайшие родственники пришли проводить тело усопшей в ту самую церковь, где всего несколько дней назад она, против своей воли, венчалась с Бакло. Простой гроб, на котором не значилось ни имени, ни числа, опустили в семейный склеп, устроенный сэром Уильямом в одном из приделов церкви, и каменная могила скрыла бренные останки той, что некогда была прелестным, кротким, невинным существом и умерла, доведенная до безумия настойчивым и безжалостным преследованием.
Пока в склепе происходил печальный обряд, три деревенские ведьмы, словно вороны, почуявшие падаль, несмотря на ранний час, уже восседали на могильной плите и по обыкновению вели между собой нечестивую беседу.
— Ну, кумушки, — сказала Эйлси Гурли, — разве я не говорила вам, что за пышной свадьбой последуют пышные похороны?
— Не вижу здесь ничего пышного, — возразила Энни Уинни. — Нет ни мяса, ни эля. Швырнули нам несколько серебряных монет — и все. Стоило плестись ради этого в такую даль. Ведь мы уж не молоденькие.
— Молчи, глупая! — ответила Эйлси. — Никакое угощение не сравнится с блаженным чувством возмездия. Всего четыре дня назад они гарцевали на холеных конях, а ныне бредут такие же понурые и приумолкшие, такими были мы в день их веселья. Тогда на них сияло золото и серебро, а ныне они черны, как печная заслонка. А эта гордячка мисс Эштон! Она дрожала от отвращения, когда к ней приближалась честная женщина. А теперь даже жаба может квакать на крышке ее гроба, и она не в силах прогнать ее. В груди у леди Эштон — ад. А сэр Уильям, грозящий несчастным виселицами, кострами и позорным столбом! Хотелось бы мне знать, какого он мнения о колдовстве, которым промышляют в его собственном доме?
— Говорят, дьявол стащил молодую с брачного ложа и унес в трубу, а молодому свернул голову на сторону, — прошамкала параличная старуха.
— Не все ли равно, кто это сделал и как он с ними расправился, — усмехнулась Эйлси. — Ясно, что здесь не обошлось без нечистого. О, достойные леди и джентльмены надолго запомнят этот день!
— А правда, — спросила Энни Уинни, — правда, будто портрет старого сэра Мэлиза Рэвенсвуда вышел из рамы и напугал всех, кто тогда был в зале?
— Нет, не так. Но портрет действительно оказался в зале, — сказала Эйлси. — Уж кому-кому, а мне доподлинно известно, как он туда попал: он явился, чтобы предречь Эштонам конец их гордыни. Но это было не последнее знамение. И сейчас там, в склепе, тоже нечисто… Вы видели, что их двенадцать в трауре попарно спустились в склеп?
— Очень нужно было на них смотреть, — сказала хромая.
— Двенадцать, я сосчитала, — оживилась старшая из старух, для которой похороны были слишком интересным зрелищем, чтобы смотреть на них равнодушно.
— Вы, верно, не заметили, что к ним присоединился тринадцатый, о котором они ничего не знают, — торжествующе продолжала Эйлси, довольная тем, что превосходит подруг наблюдательностью. — Если старые поверья не лгут, одному из них недолго ходить по земле. Но пойдемте отсюда, кумушки. Случись здесь несчастье, мы же первые будем в ответе, а хорошего тут ждать нечего.
И, зловеще каркая, словно вороны перед мором, три пророчицы удалились с кладбища.
В самом деле, когда погребальный обряд кончился, провожающие заметили, что их стало одним человеком больше, и шепотом сообщили эту новость друг другу. Подозрение пало на юношу, одетого, как и все, в глубокий траур. Он стоял, прислонившись к одному из столбов склепа, и, по-видимому, никого не видел и ничего не слышал. Родственники Эштонов начали перешептываться, выражая свое недоумение и неудовольствие появлением незнакомца. Но полковник Эштон, который в отсутствие отца распоряжался церемонией, попросил их замолчать.
— Я знаю, кто это, — сказал он. — У этого человека не меньше, чем у нас, причин для скорби и, вероятно, вскоре будет еще больше. Предоставьте мне заняться им и не нарушайте похоронной службы ненужной оглаской.
С этими словами он подошел к незнакомцу и, тронув его за рукав, произнес негромко, но решительно:
— Следуйте за мной.
При звуке его голоса незнакомец словно очнулся от забытья и машинально повиновался. Они поднялись по обветшалым ступеням, ведущим из склепа на погост. Остальные пошли за ними и, задержавшись у двери склепа, с тревогой наблюдали за тем, что происходит между полковником и незнакомцем, которые, отойдя в дальний конец кладбища, остановились в тени старого тиса и, по-видимому, вступили в оживленную беседу.
— Я, без сомнения, говорю с мастером Рэвенсвудом? — спросил полковник, когда они достигли этого уединенного места.
Незнакомец молчал.
— Так, значит, я говорю с убийцей моей сестры? — воскликнул Шолто, дрожа от злобы.
— Вы назвали мое имя, — ответил Рэвенсвуд глухим, прерывающимся голосом.
— Если вы раскаиваетесь в том, что сделали, — сказал полковник, — то пусть прощает вас бог! Меня же вы не растрогаете! Вот мера моей шпаги, — прибавил он, протягивая Рэвенсвуду листок бумаги, — время встречи — завтра на рассвете, место — песчаная коса к востоку от Волчьей Надежды.
Рэвенсвуд взял листок; казалось, он был в нерешительности.
— Не доводите до последней крайности несчастного, уже и так доведенного до отчаяния, — произнес он наконец. — Живите с миром, пока можете, а мне дайте умереть от чьей-нибудь другой руки.
— Нет, не бывать этому! — воскликнул полковник. — Или я убью вас, или вы довершите гибель моего семейства, убив меня. Если вы не примете мой вызов, знайте: я буду всюду преследовать вас, буду оскорблять вас, пока имя Рэвенсвуда не станет символом бесчестья, благо оно уже стало эмблемой низости.
— Вам не удастся покрыть позором честное имя Рэвенсвудов, — гневно воскликнул Эдгар. — Если суждено, чтобы с моей смертью угас наш славный род, я обязан памяти предков оградить их от бесчестья. Я принимаю ваш вызов и согласен на все условия. Полагаю, у нас не будет секундантов?
— Мы встретимся одни, — сказал полковник Эштон. — И только один из нас вернется после поединка.
— Да простит господь душу того, кто падет, — произнес Рэвенсвуд.
— Аминь! — отозвался полковник. — Эту милость я готов оказать даже смертельному врагу. А теперь расстанемся, нам могут помешать. Итак, завтра на рассвете, на песчаной косе к востоку от Волчьей Надежды, оружие — шпаги!
— Превосходно! Я не заставлю себя ждать, — ответил Рэвенсвуд.
Они разошлись. Рэвенсвуд направился к лошади, оставленной им за церковной оградой. Эштон присоединился к ожидавшим его родственникам. Вернувшись в замок, Шолто под благовидным предлогом оставил гостей и, сменив траурные одежды на костюм для верховой езды, отправился в Волчью Надежду, намереваясь заночевать в гостинице, чтобы рано утром явиться на место дуэли.
Неизвестно, как провел Рэвенсвуд остаток этого печального дня. Поздно ночью он прибыл в башню «Волчья скала» и разбудил старого Калеба, уже не чаявшего дождаться своего господина. Сметные, противоречивые слухи о трагической смерти мисс Эштон, вызванной таинственными причинами, дошли до старика, наполнив сердце его глубочайшей тревогой: он опасался за рассудок Рэвенсвуда