Людовик XIV - Франсуа Блюш

Церковный мир во Франции

Церковный мир (1668–1679) был компромиссом, как подчеркивает Эрнест Лависс, а также одним из важных периодов царствования Людовика XIV.

Но этот мир мог быть только передышкой, ибо Людовик XIV, не видевший разницы между сторонниками Пор-Рояля и последователями Кальвина, считал тех и других опасными для «хорошо организованной монархии». «Можно сказать, что за исключением очень короткого промежутка времени, который последовал за подписанием Церковного мира, Людовик XIV всегда выступал против янсенистов. В 1669 году (когда честолюбивые замыслы и желания короля совпадали, когда Людовик строил грандиозные планы покорения сердец сначала Лавальер, а затем Монтеспан и позволял ставить «Тартюфа», когда приверженность короля к иезуитам и даже к Церкви была наименьшей), казалось, янсенисты добились передышки и милосердия со стороны монарха. Это был единственный период. Предупреждение против янсенистов все сильнее овладевало королем. Миру под названием «церковный», то есть передышке, предоставленной янсенистам, был положен конец в голове Людовика XIV задолго до 1679 года, года разрыва» (Сент-Бёв).

В противоположность этому упрощенному взгляду король распорядился отчеканить медаль с датой 1669 года и надписью: «Restituta Ecclesiae Gallicanae Concordia…» («Согласие восстановлено в Церкви Франции…»). Академический комментарий, который записан в истории металлической чеканки времен правления Людовика XIV, — шедевр дипломатической ловкости: «Среди богословов Франции, — читаем в нем, — поднялись такие острые дебаты на тему о благодати, что возбужденность умов стала причинять большой вред, и можно было опасаться, что дело зайдет еще дальше. Король действовал совместно с Папой, чтобы искоренить ростки разрыва. Святой отец посылал многочисленные бреве прелатам королевства, и Его Величество велел публиковать постановления, которые вернули галликанской Церкви первоначальное спокойствие. Такова тема вышеуказанной медали. На алтаре лежит открытая Библия, а на ней, крестообразно, — ключи святого Петра и скипетр с рукой правосудия, что означает согласие духовной власти и власти короля. Голубь, от которого исходит сияние, — это символ Святого Духа, давшего импульс этой акции»{71}.

Климент IX, составивший 28 сентября 1668 года бреве, в котором он с удовлетворением отмечал, что все французские епископы, наиболее подверженные влиянию августинцев, подписали наконец pure et simpliciter (просто-напросто) антиянсенистский формуляр, согласился не публиковать его тотчас же. В результате вмешательства де Лионна удалось перевести и прокомментировать таким образом совершенно ясное по смыслу pure et simpliciter, что оно превратилось в неясное: «искренне». А потом, 13 октября, произошла вообще невиданная вещь. Принимая в Париже откровенных янсенистов, папский нунций встретил великого Арно с распростертыми объятиями и сказал ему: «Сударь, Вас поистине Господь вооружил золотым пером для защиты Церкви!»{216} Десять дней спустя совет подтверждает папские буллы постановлением, допускающим подписи с вложенным объяснением (различия права и факта). Это постановление запрещало также подданным короля «нападать друг на друга и устраивать провокации под предлогом того, что произошло, пользоваться терминами еретиков, янсенистов и полупелагистов, а также писать на эти спорные темы»{216}. Это было мудрое решение, и можно было сожалеть, что Господь не ниспослал еще двадцати лет жизни своему служителю Клименту.

Скажем прямо: «если смотреть с высоты небес, то может показаться, что причиною этого нескончаемого конфликта было всего лишь чрезмерное рвение, с которым поддерживался спор между двумя активными партиями Контрреформы. Не следовало бы выбирать из текста Пять положений и отсылать их в Рим. В 1653 году Рим правильно бы сделал, если бы высказался менее четко, ибо даже различие между правом и фактом удовлетворительно лишь наполовину. Может быть, в «Августине» не найти четко сформулированных даже двух из пяти заклейменных положений, но в нем находят смысл всех пяти. Этот смысл вы найдете в произведении самого Святого Августина. Была ли необходимость срочно заклеймить Августина в 1653, 1656 или в 1665 годах? Было ли это законно? Какой бы притягательной ни была теория о заранее уготованной благодати, должна ли она была низвергать жесткую и теоцентричную доктрину о благодати действенной? Даже честный вольнодумец мог бы оспаривать законность и своевременность такого шага. А что же тогда говорить об убежденном христианине? С точки зрения позитивной теологии, эти диспуты о благодати были попросту склокой, бессмысленной и опасной. Свидетельством тому пятнадцатая глава от Луки. В притче о Блудном сыне есть персонаж, предвосхищающий размышлявших о благодати богословов, особенно молинистов. Мы имеем в виду старшего брата Блудного сына. Он знает лучше, чем отец, как поступить с возвратившимся домой отпрыском. Точно так же богословы, уверовавшие в заранее уготованную благодать и умствующие о тайне Господней, кажется, знают лучше Бога, в чем состоит и как проявляется доброта Господа, синонимом которой и является благодать.

Прошло несколько дней, 23 октября хорошо осведомленные придворные узнали об обращении де Тюренна в католичество, чему немало способствовал аббат Боссюэ. Отречение такого знаменитого человека, иностранного принца, кузена короля, позволяло Людовику XIV поверить, что численность гугенотов будет все время снижаться. Таким образом, осенью 1668 года казалось, что установился всеобщий мир, к которому примкнула даже протестантская партия.

Однако именно друзья Пор-Рояля много выиграли от этого мира. 24 октября Людовик XIV принял и обласкал Арно. 31-го де Саси и Фонтен, его секретарь, покинули Бастилию, где они чахли с 1666 года. Спустя несколько дней король принял в Лувре Саси, Помпонна и архиепископа. Фонтен так рассказал об этой аудиенции: «Де Саси сказал королю, что он сейчас в таком состоянии, что не может выразить свою благодарность, и поэтому чрезвычайно рад, что Парижский архиепископ соблаговолил прийти ему в этом на помощь. Де Саси торжественно заявил монарху, что не мог бы рассчитывать вновь обрести свободу при короле, менее мудром и не обладающем в достаточной мере справедливостью и проницательностью, и заверил его в том, что воспользуется своей свободой и жизнью, чтобы молить Господа о благополучии Его Величества. Король выслушал довольно спокойно де Саси. Затем де Саси еще сказал, что радуется тому, что все обернулось таким образом, и добавил, что у него будет возможность показать в будущем, с каким уважением он относится к королю, как ценит добродетель и заслуги Его Величества, которые ему хорошо известны. По окончании аудиенции король ласково с ним распростился, затем повернулся к де Помпонну и сказал ему, смеясь: «Ну как! Вы довольны?»

Пятнадцатого февраля 1669 года монахини Пор-Рояль де Шан, которым, конечно, тот же Саси сделал выговор, решили подписаться под «Формуляром». 18-го они были допущены к причастию после четырехлетнего отлучения. 13 мая постановлением совета было утверждено разделение на два монастыря, независимых друг от друга: монастырь Пор-Рояль в Париже (управляемый постоянной настоятельницей, назначаемой королем) и Пор-Рояль де Шан (у которого настоятельница будет переизбираться каждые три года){31}. В результате (и будущее это покажет) Пор-Рояль де Шан получил десятилетнюю передышку, которой он хорошо воспользовался. Но кульминационным моментом Церковного мира был сентябрь 1671 года. Когда скончался де Лионн, король назначил на его место племянника великого Арно, де Помпонна, посла Франции в Стокгольме, и ему написал собственноручно: «Получив это письмо, вы сразу испытаете разноречивые чувства: удивление, радость и смущение, так как для вас будет неожиданностью, что я вас назначаю государственным секретарем в тот момент, когда вы находитесь так далеко на Севере»{227}. Придворные еще больше удивились, когда Людовик XIV дал в Версале аудиенцию отцу Помпонна, старику Арно д’Андийи, приехавшему поблагодарить за милость, оказанную его сыну.

Если д'Андийи (1589–1674) являлся для избранных символом добродетели старого поколения судейского сословия, то для всех остальных он был отшельником, ярым августинцем. Старик вспоминал в своих «Мемуарах», что у его родителей было двадцать детей, из которых десять «умерли в младенчестве», а «десять других кончили или кончат свои дни в святом доме Пор-Рояля. Из пятнадцати детей, которых мне послал Господь, пять умерли в детском возрасте, трое из шести моих дочерей умерли как святые в Пор-Рояле, и я не могу не воздать хвалу Господу за то, что трое других моих чад следуют их путем»{4}. Все это не помешало королю принять старика д'Андийи — ему 84 года — с большой благосклонностью. Король сказал: «Только такое большое событие и могло вас заставить покинуть свое затворничество, но куда бы вы ни удалились, это не смогло помешать людям много говорить о вас. Но я порадую вас еще одним сообщением: вы увидите своего сына раньше, чем вы думаете, так как я потребовал, чтобы он возвратился как можно скорее». (Д'Андийи покинул двор двадцать семь лет назад.) Старик рассыпался в благодарностях перед молодым королем. Король на этом не прервал аудиенцию, он еще похвалил Помпонна, а затем сказал лестные слова старику Андийи как писателю: «К тому же я хочу высказать свое мнение, которое для вас очень важно, ибо это касается вашей совести. Я даже считаю, что оно может послужить вам поводом для исповеди: дело в том, что вы отметили в книге «История жизни Иосифа (Флавия)», что вам восемьдесят лет, и я сомневаюсь, чтобы можно было без тщеславия дать понять, что и в этом возрасте можно написать такое большое и прекрасное произведение»{9}.