Современная португальская повесть - Карлос Оливейра

Лодка идет над песчаной полосой, уходящей довольно далеко в глубь лагуны. Полоса эта распознается по темному оттенку ила и по высоте тростников, неглубоко ушедших в воду.

— Боюсь, что мы подошли слишком близко к берегу, — замечаю я.

— Я с умыслом. Надо порыскать в камышах, может, попадется подбитая трясогузка.

Томас Мануэл ведет лодку впритык к прибрежным зарослям.

— Завтра, если встречу врача, расскажу ему историю малютки, — говорит он, не переставая грести и не оборачиваясь. — Может, она и сама не знает, что убила старичка.

— Ты вот о чем подумай…

Но я не договорил, потому что стал сомневаться: а может, и она не знала и никто не знал? И вообще, может, Дама с Серебряными Ноготками — всего лишь одна из басен, которые Инженер выдумывал, чтобы ощущать себя живым человеком и к тому же светским?

Если так оно и есть, тем лучше для меня, ибо по своей беззаботности я ведь угодил в герои судебного дела, возбужденного этой особой. Но, знаешь, Инженер, мне даже смешно. Я просто сожалею, что по прошествии нескольких месяцев со дня описываемой прогулки — когда падре Ново пришлось проглотить мерзкую бульварщину про Бесчестного Писателя и Доверчивую Маникюршу, — девица с Серебряными Ноготками понизилась в ранге и из совладелицы модной лавки в Каскайсе опустилась до уровня маникюрщицы из салона красоты.

Меня так и подмывает спросить его: так что выберем, Инженер? Какая из двух настоящая? Ни та, ни другая? Но молчок, пока я об этом ничего не знаю. Упаси меня боже воспользоваться откровенностью священнослужителя, который был сегодня вечером не на высоте, бедняга. Скажи, Инженер…

— Тактика состояла в том, что дозы постепенно увеличивались, как при отравлении. И старикашка испустил дух, как птенчик. Слушай, с ним произошло то же самое, что происходит с самцами перепелки.

— Опять ты про перепелку?

— Самое симпатичное, что, с юридической точки зрения, красотке некуда деться. Юридически, когда имеется умысел убийства, имеется преступление.

Выдуманная или существующая преступница с Серебряными Ноготками стала отныне реальностью; даже если б Томас Мануэл начал описывать ее через десять лет после разговора в лодке, он не изменил бы ни словечка. В этом смысле он удивительный человек. Память у него изощренная, ее никаким вином не замутить. Но вот где у птиц гнездовья, этого он не помнит, что есть, то есть. Прощупал веслом весь берег, и никакой тебе трясогузки. Ни единой, Инженер.

— Лучше тебе оставить это дело.

— И не подумаю. Прежде всего расспрошу врача. А затем возьмусь за нее, знаю, с какого бока подойти.

Я расхохотался:

— Я про трясогузок, а не про малютку. У меня такое впечатление, что их всех повывезли на вертолетах Общества охраны животных.

И без паузы:

— Малютка — это твоя забота.

— Моя и есть. Дай мне поговорить с врачом, и увидишь, как я ее выведу на чистую воду.

— As you wish, dear Sherlock[83]. Если хочешь быть королем детективов, дело твое.

— Ладно, ладно, сразу уж — король детективов. Разве не говорится, что в каждом португальце сидит полицейский?

— Два, — поправляю я. — Полицейский и Старец из Рестело[84], который работает за полицейского. Мы с тобой, того и гляди, начнем играть в «будь начеку».

Инженер шарит в камышах, скорее скуки ради, чем в расчете хоть на какую-то добычу. В конце концов с силой отбрасывает веслом ил и опускает руки.

— Мне осточертело, старина. Даже не верится, что когда-нибудь глотну виски.

Я сразу берусь за весла. Оставив птиц в покое и свернув направо, мы тотчас оказываемся возле причала, который в сумерках выглядывает из зарослей, угрюмый и настороженный, как западня. Он сколочен из неплотно пригнанных досок и напоминает пиратский пирс.

— Выходи, — говорю я Томасу Мануэлу.

А он сложил ладони рупором возле губ и выкрикивает:

— Виииски!..

Словно клич идущего на абордаж корсара.

Пришвартовываем плоскодонку. Мой друг, запрокинув лицо к небу, во всю пасть вопит снова:

— Виииски!..

— Не старайся, не услышат.

— Да знаю сам, — отвечает он. Но снова повторяет: — Виииски!..

Затем берет меня под руку, и мы вместе поднимаемся по тропинке.

В зарослях пахнет мхом и сыростью — напоминание об осени, о грибах. Карабкаемся вверх по склону холма, и туман тяжелой завесой падает сзади после каждого шага. Лишь когда я оборачиваюсь и вижу, что низина вся дымится от белизны, я понимаю, как быстро и как незаметно белая мгла завладела лагуной.

— Туман, Томас. Вся лагуна покрыта туманом.

Он не оборачивается, тащит меня под руку почти силком.

— Туман — мелочи. Туман не имеет значения.

Он ускоряет шаг.

— Вот что действительно важно, так это чтобы на глубине было спокойно.

— На глубине?

— Если на глубине будет спокойно, — продолжает он, сжимая мне руку, чтобы я не перебивал, — мы сможем действовать наверняка. Сейчас самое время. Точно тебе говорю. Если мы хотим откопать рыб, нужно начать не мешкая, следующего отлива долго ждать.

Я ошеломлен, ушам своим не верю. Но это говорит он, Инженер, который тащит меня вверх по склону и, пригнувшись, смотрит, куда поставить ногу. «Спокойные воды… фазы луны…. Точно, точно… Какое у нас сегодня?..» А самое странное, что он начал насвистывать — тихонько, сквозь зубы. Свист завершается бессвязной трелью, в ней есть что-то тревожное, вызывающее, даже издевательское… Замолчал. Вот снова заговорил — глухо-глухо:

— В новолуние… И на рассвете… Обязательно на рассвете, самое лучшее время. Чуть солнце проклюнется…

Снова трель, снова пауза.

— Ты побудешь в лодке, а я спущусь. Главное — не забыть взять подводный фонарь.

И снова трели.

Пытаюсь разглядеть его лицо — невозможно, Томас Мануэл — всего лишь пятно, тяжело бредущее в полутьме. Припоминаю: «Рыбьи кладбища. Могильщики в скафандрах при лунном свете», а он, уже отпустив мою руку, идет впереди, расчищает путь. Обещает, что уж теперь-то мы добудем нетленных рыб, которых накануне заметил один сторож лесной охраны, ловивший угрей, обещает наверняка и знает почему: если до сих пор все попытки терпели неудачу из-за течений, то в новолуние условия сложатся идеальные, рыбы будут наши. Они тут, хрупкие и готовые рассыпаться в прах. Они непременно есть, и мы их найдем. Руководствуясь памятью сторожа и светом фонаря, мы найдем их, как ни мутны воды, и с надлежащей осторожностью извлечем из ила.

— Главное — фонарь. И еще сжатый воздух. Надеюсь, в Морском клубе мы без труда возьмем напрокат оборудование.

Он бредет медленно, обдумывая план поисков подводных мощей, этап за этапом, с учетом ветра, благоприятного времени, точности инструментов. Извлечь из ила тело, которое при малейшем неосторожном движении рассыплется в пальцах, — задача не из легких. Но в мире нет ничего невозможного, незачем падать духом.

— Виииски!.. — кричит он снова, очень довольный.

Туман стелется поверх папоротников, поднимается вверх по склону, а позади, в низине, сонные селезни прочерчивают клювом ил, пишут истории на сон грядущий, в которых они фигурируют как почтенные главы семейств и дают советы на следующий день. Среди них есть один приятель, который достанется мне, как он ни крути. Так-то. Я обещал его сегодня вечером падре Ново, и позор на мою голову, если не сдержу своего обещания. А неподалеку от моего селезня, в какой-то определенной точке, — захоронения рыб, тех самых, о которых думает Инженер, снова насвистывающий сквозь зубы. Определенная точка — это Верга-Гранде, там-то и покоятся достославные усопшие, а сверху их охраняют нырки с клювом-иголочкой, плывущие в своих водяных гнездах, откуда высовываются настороженные головки. В сущности, все это и есть лагуна, подвожу я итог. И все это могло бы распасться в прах среди шуршащих тайн. Проклятый свист. И заодно — проклятая бессонница. Лорд и Маружа бегут нам навстречу. Лаская и унимая прыгающих на него собак, Томас Мануэл поворачивается ко мне:

— Главное, чтобы Мерсес никогда ничего не узнала. Договорились?

Молчу, не знаю, что ответить.

— Договорились? — повторяет он.

Я из последних сил стараюсь развеселить разговор:

— Святой Павел уже высказался по этому поводу.

— Нет, серьезно, старина. Тайна и женщины несовместимы.

Мы идем дальше; с неба на заросли опускается тьма, снизу, у нас из-под ног, поднимается туман.

— Приносят несчастье, что ли? — спрашиваю я шутливо.

Инженер идет впереди.

— Ты слыхал, — говорит он, — что в наших краях женщинам в период менструации не разрешается замешивать хлеб?

— Приносят несчастье, а?

— Ни замешивать хлеб, ни делать вино. А ведь и в том, и в другом есть тайна. Хлеб и вино… Об этом и в Библии говорится.