Год колючей проволоки - Александр Афанасьев

Вторая линия обороны представляла собой почти непреодолимое для группы людей препятствие, своего рода крепость. То ли бульдозерами, то ли экскаваторами был навален сплошной двухметровый вал земли, а наверху по этому валу был устроен бетонный забор, на треть вкопанный в землю и увитый колючей проволокой. Там, где были устроены огневые точки — а их было много, очень много — в заборе внизу пробивалась дыра, она расширялась для достаточного обзора и пулемет или гранатомет били через нее, при том позиции огневых средств были отодвинуты чуть назад, чтобы стрелки не пострадали от осколков в случае, если на заборе подорвется граната.

Огневых средств, прикрывающих второй периметр было много — пулеметы всех моделей и видов, три четверти — нештатные, китайские всех видов, советские, китайские, румынские и болгарские ДШК, казахские НСВ. Был даже 14,5 КПВ на колесном станке. Как потом узнал Юрьев — ни один крупнокалиберный пулемет или гранатомет, изъятые у боевиков или вообще каким-либо образом попавшие в батальон, никогда не показывались, они все ремонтировались и приспосабливались к делу, устанавливаясь либо на машины, либо на периметр, и поэтому в батальоне было семь штатных норм крупнокалиберных пулеметов и три нормы ротных, пулеметом вооружались все, кто хотел и мог таскать его на себе. Были на периметре и Б-10, безоткатные орудия, а вот ЗУ-23-2, ЗГУ-2[119] и ЗГУ-1 устанавливались на машины как ценное и нужное в боевых выходах оружие. В батальоне не было ни одной транспортной машины, вооружены были все.

Вся территория батальона была изрыта норами как кусок сыра. Откуда-то взяли большие газовые трубы и по примеру чеченцев и дагестанцев в Карамахи вкопали их в землю на полутора — двухметровой, а то и больше глубине — образовавшиеся ходы спокойно выдерживали обстрел 120 миллиметрового миномета. Такие ходы вели ко всем огневым средствам периметра, к штабным и складским зданиям, к стоянке для техники, возможно, что и за периметр они вели. Там, где нужно было вести оборону — выкопали экскаватором траншеи, сверху положили бетонные плиты, а потом еще присыпали жесткой, каменистой горной землей. Все здания, какие были в периметре, завалили землей по самую крышу, оставив только бойницы, а на крышу положили бетонные плиты и опять землю. Даже если предположить, что кто-то прорвется в периметр — каждый такой дом сможет исполнять роль ДЗОТа. Закрытым был даже машинный парк.

Наконец, если предположить такое, что прорван будет второй периметр — оборону можно было держать на третьем. Это — сплошная цепь перекрытых траншей, подземных ходов из труб, ДОТов с пулеметами и автоматическими гранатометами. В отличие от второго периметра, у которого было слабое место — КП, ведь нужно же было въезжать и выезжать машинам, хотя КП по укрепленности напоминал крепостные башни и прикрывался танком — в третьем периметре таких слабых мест не было, он был сплошной и по укрепленности превосходил любой из стандартных блокпостов.

Медведь свернул к ППД, не доезжая Ферганы, до него с трассы была больше чем километровая дорога. В бронекузове не было окон, даже смотровых приборов не было — и Юрьев не мог просто себе и представить, к какой крепости они подъезжают.

Пропетляв между уложенными змейкой блоками, бронеавтомобиль подъехал к укрепленным воротам базы. Вся проверка свелась к тому, что Репей высунул свое рыло из кабины и продемонстрировал его «привратникам ада», после чего вначале убрали большой и длинный стальной брусок — засов, затем отъехали в сторону и сами ворота…

Когда выгружались — сержант Юрьев был потрясен. Даже сложно слово подобрать — насколько он был потрясен той циклопической картиной долговременных укреплений, которые развернулись перед его взором. Когда он ехал сюда — ему сказали, что обстановка здесь примерно как в Дагестане или Ингушетии, ни мира не войны, мелкие банды, с которыми вполне можно справиться. Сейчас же стало понятно — по вооружению людей, по размерам и конструкции огневых точек и рубежей обороны, по зарытым в землю зданиям — что здесь полным ходом готовятся к долгой, тяжелой, кровопролитной войне. Готовятся даже сейчас — в одном месте работал знакомый желтый Т-130, самый распространенный строительный гусеничный бульдозер СССР, а еще в одном — работал экскаватор, его самого не было видно, но было видно взметающийся вверх ковш, наполненный породой.

— Второй уровень укрытий делаем — сказал бесшумно подошедший со спины капитан — пять метров заглубление, бетонные перекрытия — бомбежку выдержит. Полностью независимый от первого уровня.

— Тащ капитан! — бодро сказал выгрузившийся из бронемашины Репей

— Топайте в казарму. Щас представимся старшему по званию, и придем. Увижу хоть одного бухого — всех вы..у.

— Так точно.

— Пошли. Сержант.

Они пошли по заглубленной до пояса широкой траншее — здесь вообще не было нормальных дорожек, только траншеи той или иной глубины, перекрытые или не перекрытые, капитан по пути иногда здоровался с встречными — их было мало, по пути встретили только двоих, видимо все были в тех или иных нарядах или на выезде. Здание штаба видимо было одноэтажным — но понять так это или нет было невозможно, потому что и оно было присыпано до верха землей и укреплено, а вход, получается, был через подвал и там тоже работали. Часового на входе не было, капитан просто толкнул дверь и вошел. Внутри везде горел свет, было темно — причем по-особенному темно, как темно бывает только в подземелье, даже со светом. Человек всегда чувствует подземелье, откуда при случае и не выбраться — видимо, инстинкт.

— Тут какой-то колхоз был — сказал капитан — когда-то. Когда мы пришли — ни хрена тут уже не было. Только разруха.

— А куда все делось?

— А хрен его знает. Люди говорят — бунтовали тут, Фергана же рядом, долина. Вот всех и прижали… к ногтю

Поднявшись по самодельной лестнице на второй этаж, капитан уверенно прошел по коридору, задержался у двери без таблички.

— Значит, щас я, потом приглашу. Батя у нас толковый, но не любит, когда мямлят. Отвечай коротко и по делу.

— Есть.

Постучав, капитан открыл дверь и скрылся за ней.

А вот сержант уже начал жалеть о том, что вообще ввязался в это дело. Он был из небогатой городской семьи, батя пил, мать его из дома выгнала, торговала на рынке. Шансов не было, заработка было все меньше. Когда-то давно и отец и мать работали на заводе, городок был небольшой — но в советские времена на такой городок всегда был завод, и даже не один — потому что везде, где живут люди, должен быть завод, и все должны работать. Когда наступила эра демократии — генеральный директор завода как-то вдруг стал его собственником, но собственником хреновым, все разорил. Сейчас из всего завода работал только один цех, а все остальное, в том числе огромные склады с железнодорожной веткой продали москвичам. Они устроили какие-то склады, еще и своих понастроили, а в том цеху, где работал отец — сделали супермаркет, моментально разоривший половину торговцев на базаре и сделавший неизбежным разорение другой половины торговцев, только не сразу, а попозже. Вот так вот… новая жизнь вторгалась в старый, с пятисотлетней историей городок, и получалось, что львиная доля жителей этого города никому и не нужна. Вот как-то так получалось — раньше все были нужны, на заводе даже рабочие руки постоянно требовались, директор ездил договариваться с начальником расположенной неподалеку колонии, чтобы дал бесконвойников, а начальник колонии ругался, что бесконвойников у него больше нет и он дал всех кого мог, а директор слезно умолял, говоря о горящем плане, потом ставил на стол неотразимый поллитровый аргумент с зеленой этикеткой и стороны приходили все-таки к общему знаменателю. Тех, кто работал на заводе, уважали, они были кормильцами семей и само слово «заводчанин» звучало гордо. А потом вдруг раз — и все вдруг стали никому не нужны, и самые «хлебные» места теперь в городе были — на большой лесопилке одного бизнесмена, который начинал с колхозной лесопилки, на которой пилили лес для себя колхозники, а теперь там был целый цех, отправляющий продукцию даже в Японию, потом на складе этих самых москвичей — он очень удобно стоял, можно было переваливать грузы, идущие из Европы и кормить ими Москву. Еще было выгодно работать в милиции и очень уважаемыми людьми стали те, кто работал в колонии — непыльная работа, а платят хорошо, с надбавками, форму дают, да и уголовники… за бутылку беленькой три цены платят. Еще кстати королями жили те, кто гнал самогон… а вот заводчанам уже места в этой жизни не было. Владимир Юрьев не хотел работать ни в одном из этих мест, решил пойти в ФСБ, в погранвойска — но почему-то не взяли, а вот в армию по контракту — взяли. Но все равно… он не ожидал так вот сразу… попасть на войну… и ему было страшновато, хотя он это и скрывал.