Золотой мираж - Джудит Майкл

— Да.

— А почему прекратили?

— Она вам не сказала?

— Нет, а зачем бы ей было? Это ведь ваша история, не так ли?

— Да, — сказал он, смущенный. — Но обычно это людей не останавливает.

— Клер — это не «люди». Она особенная. Так почему вы больше не пишете книг? Или вы об этом не говорите?

— Не очень-то. Клер я сказал только то, что потерял всякое желание писать, и мотивацию тоже. Я начинал книгу и почти написал одну треть, когда произошло слишком много событий в моей жизни, и все — одновременно. Моя жена умерла — совершенно внезапно…

— Ох, простите. Сколько ей было лет?

— Тридцать шесть.

— Ужасно. Ужасно, — она покачала головой. — Такая молодая, такой ужас. А у вас были дети?

— Сын. Дэвид. Теперь ему четырнадцать, он живет с моей сестрой в ее семье, и нет, Ханна — я могу предугадать ваш вопрос — я не могу оставить его у себя. Я путешествую ради статей по контрактам, а ему нужен постоянный дом и семья, а не временный бродячий отец. И нет (этот вопрос я тоже могу предвидеть), я не так с ним близок, как надо. Мне хотелось бы, но я не знаю как этого добиться.

— Боже, — сказала Ханна мягко, — вы всегда ведете разговор за обоих собеседников? Я полагаю, это оттого, что вы писали в своих книгах диалоги.

Алекс усмехнулся:

— Вероятно, вы правы. Не думал, что делаю это так часто.

— Так что было, когда вы перестали писать романы? Я не уловила связь.

— Извините. Это нелегко объяснить.

Ханна проверила содержимое термоса и вылила остатки в чашку Алекса.

— Я поставлю еще кофейник, — сказала она, и пошла к раковине.

Алекс откинулся назад, безмятежно глядя на нее, прекрасно понимая, что она.отошла, чтобы дать ему время решить, хочет он говорить или нет. Он был очень спокоен, ожидая возвращения Клер, и радовался статье, которая уже начала складываться у него в голове. Но сейчас не время рассказывать о себе, как бы ни была мила Ханна, глядевшая на нее с интересом и дружелюбием.

За огромным окном тяжелые серо-стальные облака низко повисли над верхушками деревьев, и голые черные ветки окоченело вытянулись вверх% как руки молящегося. Стволы выстроились рядом с домом как темные часовые — целый отряд, стоящий на ковре из опавших, шуршащих листьев.

Модная люстра над столе, м мягко светила, отодвигая ноябрьскую мглу. Алекс подумал, что в мире сейчас нет места, в котором он очутился бы с большим удовольствием, нежели здесь.

— Лучше расскажу о настоящем, а не о прошлом, — сказал он, когда Ханна снова села. — Если вы спросите меня, что я теперь делаю, или что я думаю, мы можем поговорить об этом.

— А что вы думаете делать?

— О, много всего. Я могу попробовать стать официантом. Я смотрел на них, на лучших — это искусство, это нечто непростое.

— Вы бы стали официантом, чтобы написать об этом?

— Нет, писательство к этому не имеет отношения. Я бы стал официантом, потому что это то, чем я решил стать. Или, я мог бы быть портовым грузчиком. Я часто спускался к докам последние несколько лет, наблюдал за ними — здесь нет искусства, но есть ритм и система, в которую можно погрузиться..

— И тогда бы вы перестали писать вообще.

— Да, идея такая. Я думал и о строителях. Каждый раз, когда я вижу бригаду, которая возводит какое-нибудь здание, то думаю: насколько же они чувствуют завершенность, удовлетворение, глядя, как растет огромная постройка и зная, что они вложили в это свои усилия.

— Вы хотите прекратить писать, зная, что это лучшее из того, что вы делаете. И то, что делает вас счастливым.

Воцарилось молчание.

— Вы не можете этого знать, — сказал Алекс спокойно. — А я в этом не уверен.

— Что ж, — сказала Ханна, помолчав. — В каком-то, смысле я знаю. Однажды я подумывала стать уборщицей в каком-нибудь служебном здании. Вы понимаете, поздно вечером, когда все уходят, а свет горит на пустых столах и в коридорах. Мне представлялось, что я буду как призрак, тихо пролетающий по этим странно молчащим комнатам, отрезанная от всех людей и делового мира, эмоционально не связанная ни с кем. Я думала, что тогда, когда у меня будет время подумать, не общаясь с другими людьми, постепенно я смогу прекратить чувствовать себя призраком и стану снова чем-то целостным.

Алекс мял бумажную салфетку, как будто полностью сосредоточенный на ней, но он слышал все, что сказала Ханна.

— Призрак, — повторил он. — А что мешает вам чувствовать себя целостной?

Ханна переплела свои руки на столе.

— У меня была дочь. Ее звали Ариэль, она была милым ребенком, полным любопытства и любви. Мы жили с моей матерью в маленьком городишке в Пенсильвании. Мать была секретаршей, я учила в школе, и вместе мы накопили достаточно, чтобы купить домик, такой маленький, что вы никогда бы не поверили, но в нем было довольно места для нас троих. Мы с матерью делили одну спальню, а Ариэль была в другой, в которой окна выходили на восток, она каждое утро просыпалась оттого, что луч солнца падал ей на лицо. Нет ничего в мире чудесней, чем помогать ребенку открывать все вокруг, и его собственное тело и разум; мне это очень нравилось. Мы все делали вместе — гуляли по лесу и плавали в местном бассейне, проводили часы в библиотеке, выискивая книги для нас обеих, а однажды мы даже сели в автобус и поехали в Филадельфию, а там ходили по городу и по музеям. В те дни я очень завидовала и злилась на богатых людей, которые могли купить своим дочерям что угодно, сказочные одежды, путешествия в Европу, прекрасные дома. А мы даже не могли сменить нашу просевшую кушетку или купить обеденный стол. Да, конечно, у нас не было столовой комнаты. Но даже и без денег мы были счастливы. А потом, она умерла.

Алекс вздрогнул, как будто его ударили:

— Умерла? Сколько ей было?

— Восемь. Однажды она решила, что она танцовщица и показала мне пируэт на нашем заднем дворе, а на следующий день она умерла. Конечно, я в это не верила, я отказывалась в это поверить. Я даже отказывалась произнести: Ариэль умерла. Я выходила и искала ее, по всем местам, где мы бывали вместе. Я повторяла все наши прогулки по лесу и сидела около бассейна, и бродила по библиотеке, ожидая увидеть, как она сидит за одним из столов, точно так же, как раньше, и листает книгу, а рядом с ней еще стопка — на неделю. Я даже ездила в Филадельфию, что, конечно, вообще не имело смысла, потому что — как бы она смогла попасть туда без меня? Но я поехала, и прошла по нашим любимым музеям, и по улицам с домами еще времен революции, которые нам так нравились, а когда я вернулась домой без нее, то начала снова ходить по лесу, сидеть у бассейна, бродить по комнатам нашего домика. Он был так мал, что я обходила его за полторы минуты, но я затягивала, делала медленные, короткие шаги, как будто чем дольше я хожу, тем более вероятно, что Ариэль выйдет из-за угла, или из двери, окажется в другой комнате.