Путь. Автобиография западного йога - Джеймс Дональд Уолтерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видеть в Боге Деятеля означает осознавать, что мы живем именно Его энергией и вдохновением. Это означает не считать свои действия своей личной заслугой. Такое отношение заставляет человека оставаться смиренным и неизмеримо увеличивает его способность к достижению успеха.
Мастер советовал мне перед каждой лекцией молиться Богу и нашим Гуру и просить их использовать меня в качестве орудия для выражения тех слов, которые они хотели бы вложить в мои уста. Увы, смирение обретается не так-то легко. Поработав несколько месяцев над его развитием, я однажды понял, что начинаю гордиться своим смирением! В работе над развитием преданности я также обнаружил, что начинаю ощущать самодовольство оттого, что чувствую ее. (Мастер прокомментировал: «Если ты любишь себя, как ты можешь любить Бога?») Я постепенно понял, что истинный секрет смирения заключается в честности. Видение всего в истинном соотношении с другими вещами помогает не принимать что-либо чересчур всерьез — особенно самого себя.
Однажды Сестра Гьянамата заметила Бернарду, поблагодарившему ее за духовную помощь, которую она с любовью оказывала ему на протяжении нескольких лет: «Свойство приносить смоквы заключено в самой природе смоковницы». Ее слова обнаруживали смирение совершенной отрешенности — то есть, опять-таки, ее совершенной честности перед собой.
Мастер, в своих попытках отучить нас от вялости — которую он называл «сознанием в одну лошадиную силу», — убеждал нас всегда придерживаться позитивного взгляда, утверждать возможности, а не ослаблять их «обоснованными» возражениями.
Помню, как в один из дней он поприветствовал меня: «Как дела, Уолтер?»
— Хорошо, — начал я…
— Замечательно! — немедленно прервал он меня, подавляя в зародыше то, что, как он видел, было лишь легким случаем меланхолии.
Никогда не поощряя в нас упадка духа, он настоятельно советовал уверенно избавляться от него при помощи бодрых, позитивных утверждений. «Я страдаю, когда вы в дурном настроении, — сказал он однажды, — ибо вижу, как Сатана овладевает вами».
Одна юная ученица, девушка семнадцати лет, была особенно подвержена приступам дурного настроения. «Если ты хочешь быть несчастной, — сказал ей однажды Мастер, — никто в целом мире не сделает тебя счастливой. А если ты решила быть счастливой, никто в целом мире не способен сделать тебя несчастной». Дая Мата как-то рассказала мне: «Когда мы были в плохом настроении, Мастер не подпускал нас даже близко к себе».
Дурное настроение редко одолевало меня, но я припоминаю один случай, заставший меня врасплох, и действенный способ побороть его, который я обнаружил.
Дело было в феврале или марте 1949 года. Мастер на несколько недель уехал из Маунт-Вашингтона, и все это время мы не виделись. Я начал остро ощущать его отсутствие. Наконец он вернулся. На следующий день мне передали, что нужно послать кого-нибудь отнести наверх, на его кухню, пятигаллонную бутыль питьевой воды. Я решил, что как нельзя лучше подхожу для этой работы. Поднимаясь наверх с бутылью, я слышал, как Мастер у себя в гостиной диктует письмо. В надежде привлечь его внимание я с грохотом поставил бутыль. Мастер никак не отреагировал.
«Ему нет дела, что я скучал по нему! — подумал я, внезапно впадая в жестокую депрессию. — Я для него рабочий, а не ученик!» Я предался грустным размышлениям о бесчувственной природе этого мира, где никому, в сущности, ни до кого нет дела. Через несколько секунд я бросился в другую крайность: «Нет, Мастеру не все равно, но он видит, что я безнадежен, что он с тем же успехом мог бы лить воду в бездонный колодец!» Вновь и вновь мой ум возвращался к этому вопросу. Я попытался урезонить себя: «Посмотри, очевидно же, что он занят. Почему он должен бросить все ради тебя?»
— Да? — бросил мне в ответ непокорный ум. — Воображаю, как он сказал: «Смотри, вот идет этот никчемнейший ученик Уолтер. Дай-ка я побыстрее начну диктовать письмо, чтобы не пришлось звать его сюда».
Очевидно, разумные доводы не собирались вытаскивать меня из этого ментального водоворота. Обычно ум склонен поддерживать объяснениями любое чувство, которое в данный момент оказалось на его поверхности.
— Вам нравится быть в плохом настроении? — потребовал я ответа у своих ментальных граждан.
— Нет! — ответил хор голосов — единогласно, за исключением одного или двух недовольных на заднем плане.
— Ну, хорошо, ребята, если уговоры не помогают, давайте посмотрим, не подействует ли изменение уровня сознания.
Я спустился в свою медитационную «пещеру» и глубоко погрузил ум в Центр Христа между бровями. Потребовалось всего-навсего пять минут. По прошествии этого времени настроение стало настолько позитивным, что я больше не нуждался ни в каких утверждениях. «Ну конечно же, он занят! — подумал я. — Разве он не говорил, что истинное общение с ним происходит внутренне, в медитации? А что, если бы все ученики попытались эгоистично занимать его время? Ему совершенно некогда было бы завершить произведения, которые помогут тысячам».
«Сэр, — спросили однажды Мастера, — что является причиной плохого настроения?»
«Плохое настроение, — ответил он, — вызывается прошлой неумеренной невоздержанностью в мирских удовольствиях, которая приводит к пресыщенности и отвращению. Если ты потворствуешь дурным настроениям, — предупреждающе добавил он, — то вновь подтолкнешь колебание ума назад, к удовлетворению требований чувств. Ибо именно так работает закон двойственности: постоянно колеблясь, подобно маятнику, между противоположными состояниями сознания. Если ты отведешь энергию от одного крайнего положения маятника, не вкладывая ее в дурные настроения, то увидишь, как власть, которую в противоположном положении имели над тобой чувства, также ослабевает».
У меня была возможность узнать, насколько важно не позволять ментальным тенденциям слишком распускаться. В первый год пребывания в Маунт-Вашингтоне меня одно время беспокоили периоды всепоглощающей сонливости во время медитаций. Не успевал я сесть в медитацию, как тут же начинал клевать носом. В один из дней я ощущал особенную внутреннюю радость и с нетерпением ожидал вечерней медитации. Но, к моему безграничному отвращению, как только я начал медитировать, дремота вновь опустилась на меня, подобно плотному туману. Я впал в ярость.
«Раз ты так сильно настаиваешь на сне, — бранил я свой ум, — тогда я совсем не позволю тебе спать!»
Я оставался на ногах всю ночь — печатал письма, гулял по окрестностям, пил чай — все что угодно, лишь бы подавить страстную привязанность ко сну. С наступлением дня я вышел и усердно трудился в саду. К следующему вечеру
