«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...» - Владимир Першанин

Дважды мы натыкались на позиции передовых рот. На вопрос, где немцы, командиры неопределенно показывали рукой на запад. Одна из рот закрепилась на островке среди болота. В окопах на глубине полуметра стояла вода. Братья-славяне вырыли ячейки для стрельбы лежа, а в качестве укрытий использовали стволы поваленных сосен. Стояла липкая жара, постоянно хотелось пить. Я увидел нехитрое приспособление для очистки болотной воды. Ведро, наполненное песком, с отверстием на дне. Затем мутную воду пропускали через фильтры от противогазов. Угостили и нас. Вода пахла гнильцой, но была холодная и, по уверениям бойцов, неплохо обеззаражена. Некоторые солдаты, больные малярией, сидели с желтыми лицами, кутались в шинели.

— Вы бы поменьше шатались, — посоветовал нам капитан, одетый, несмотря на жару, в телогрейку. — Подстрелят фрицы, пропадете не за грош.

То, что мы ищем погибших бойцов, лейтенант говорить не стал. Проводим разведку. Вскоре увидели межевую канаву. Осторожно двинулись вдоль нее. Немцы день или два назад отступили, а мы наткнулись на тела наших ребят. Их было восемь. Семь рядовых и один сержант лежали в канаве и возле нее, облепленные мухами. Тела, сплошь продырявленные пулями, уже вздулись, плотно растянув гимнастерки. Смерть сразу меняет людей. Порой через час трудно опознать погибшего, а здесь прошло трое суток. Огонь пулеметов в упор был настолько плотный, что некоторым бойцам досталось по десятку и больше пуль.

Кроме того, мы знали привычку немцев пристреливать пулеметы, ведя огонь по нашим погибшим ребятам. Наверное, это доставляло им удовольствие. Приятно убить врага два-три раза, превратить его голову в месиво костей и обломков черепа. Война не бывает мужественно-красивой. Мы молча глядели на погибших. Может, не надо вообще говорить, что я видел на войне? Чернуха. Не так давно появившееся слово. Разбрызганные мозги, выбитые и выклеванные воронами глаза, разорванные животы. И сладкий, тягучий запах тлена, от которого новичков иногда выворачивает наизнанку. Но сержант и я не были новичками.

— Паскуда! — не обращаясь к лейтенанту, сплюнул в его сторону сержант. — Восемь душ ни за хрен погубил.

Лейтенант сказал, что его послали сопровождать нас, толком не объяснив дороги. Достал из планшета список фамилий и приказал искать документы и смертные медальоны. Как мы рылись в разлагающейся плоти, один Бог знает. Смертные пеналы-карандаши с фамилиями и адресами обнаружили у двоих или троих. Часть красноармейских книжек была покрыта коркой крови. Сержант осторожно соскребал финкой кровь, мы угадывали отдельные буквы и восстанавливали по списку фамилии, имена. Пытаясь перевернуть одно из тел на спину, я слишком сильно дернул за руку. Кисть с легкостью отделилась, повиснув на сухожилиях. Не выдержав, я заматерился.

Лейтенант сделал отметки в своем списке, завернул в газету красноармейские книжки, комсомольские билеты и две медали. Мы истратили фляжку воды, отмывая руки. Потом сержант, оттянув затвор, дал длинную очередь наугад. Нам издалека ответил немецкий МГ-42. Мы хорошо знали рычащий звук этого скорострельного пулемета. Стреляли с расстояния метров восьмисот, если не больше.

Немцы нас толком не видели, пули шли в стороне, сбивая ветки. Мы, обрадовавшись невесть чему, открыли огонь из обоих автоматов. От наших очередей толку не было — один шум. Мы с сержантом, злые и раздраженные, могли хоть так сорвать злость на фрицах. Лейтенант не стал делать замечание насчет бесполезной стрельбы и тоже опробовал свой новый автомат. Мы выпустили по полному диску и, пригибаясь, пошли назад. Совместная стрельба, месть за погибших ребят, сблизила всех троих. На обратном пути мы курили папиросы лейтенанта и рассуждали, что вполне могли пришить кого-то из немцев. Всё же двести с лишним пуль выпустили. Взводный Кострома встретил меня, как всегда, весело. Стрельбу он слышал и одобрил:

— Молодцы! Дали фрицам просраться. Скоро война закончится. Иди, Василий Иванович, обедай. Заслужил!

— Есть, — козырнул я, — и пошел есть остывшую ячневую кашу с тушенкой.

Скажу несколько слов о своем взводе и обстановке тех августовских дней, когда я прибыл из госпиталя на передовую. Взводный Кострома пользовался среди бойцов большим авторитетом. Воевал он года полтора, был ранен, имел орден. Должности старшины во взводе не полагалось. Хозяйственные обязанности исполнял небольшого роста, всегда вежливый сержант лет тридцати. Мне он не нравился. Постоянно терся возле взводного, мог с улыбкой всучить дырявые ботинки или штаны. Когда бойцы возмущались, сочувственно хлопал себя по бокам:

— Ах, Одесса-мама! Старшина роты гнилье подсунул.

Сержант изображал из себя бывалого рубаху-парня, но получалось у него плохо. И родом он был не из Одессы, а мелкого городка в верховьях Волги. Звучная кличка Одесса к нему не приклеилась. Он был трусоват, неискренний. Чаще его называли «завхоз» или по имени, которое я не запомнил.

Пользовался авторитетом помкомвзвода, рослый старший сержант из Донбасса. Украинские словечки и поговорки в его разговоре звучали к месту. Шахтер — так уважительно называли старшего сержанта. Фамилия, к сожалению, давно исчезла из памяти. Во взводе имелись еще несколько бывалых бойцов, костяк подразделения. Наград у солдат и сержантов было мало. В пехоте всегда большая текучесть (или точнее назвать — смертность). Представят к медали, а боец уже убыл по ранению или погиб. Тех, кто воевал с сорок первого, — не было ни одного. Может, имелись бойцы, призванные в сорок втором, но я сомневаюсь. Срок пребывания во взводе исчислялся неделями, реже месяцами.

Полк срочно укомплектовывали людьми и оружием. В нашем взводе уже через неделю насчитывалось более тридцати человек — почти полный состав. Станкового пулемета во взводе не было, зато имелись три ручных «дегтяря» и штук шесть автоматов. Нас хорошо обеспечили патронами и гранатами. Брали, сколько могли унести. Бывалые солдаты переговаривались между собой, что предстоит скорое наступление.

Кострома ходил озабоченный. Часть новичков прошли краткий курс подготовки. Знали немного лишь винтовку, всего боялись. Команды выполняли хоть и старательно, но неумело. Взводный организовал срочное обучение, отводя в ближайший тыл по 5–6 человек. Если автомат новички освоили быстро, то ползать толком не научились. Уже через десяток метров начинали хитрить, передвигаться на локтях, задирая зад. Сержанты пихали их сапогами и грозили:

— Отстрелят зад или хозяйство между ног, какой ты после этого мужик? Крепче к земле прижимайся. Как к бабе.

Многие из этих безусых ребят к женщинам никогда не прижимались. Не успели. Но настроены были, особенно те, кто побывал в оккупации, воинственно. От наших позиций до немецких расстояние составляло метров двести пятьдесят. Редкий лесок, в котором уцелели лишь отдельные деревья, трава, воронки от снарядов. Колючей проволоки не было. Снайперы нас не допекали. Зато у фрицев имелась привычка перед завтраком обстреливать наши окопы из ротных 50-миллиметровых минометов. Их уже снимали с вооружения из-за слабой эффективности. Но, видимо, у немцев скопилось столько мин, что их некуда было девать. Каждое утро мы получали десятка три, а то и полсотни килограммовых «огурцов». Большого урона они не приносили, мы заранее прятались в «лисьи норы», ямы, выкопанные в стенках окопов.

В один из дней мина попала в окоп, где располагался пулеметный расчет нашего взвода. Пулеметчик был убит наповал, а его помощник, получив несколько осколков в спину, закричал так, что мы вылезли из своих нор. Со злости ударили по фрицам в ответ. Я выпустил два диска. Открыли огонь наши 82-миллиметровые минометы. Жрите, гады, это вам не сорок первый! Потом стрельба помалу затихла. Я сходил глянуть, что с ребятами. Вынести тело днем не было возможности. Погибшего оттащили в угол окопа, накрыли шинелью. Я видел сапоги, изорванные осколками, земля сплошь пропиталась кровью. Возле «Дегтярева» стоял уже другой боец. Развязавшуюся обмотку он втаптывал в бурую от крови грязь. Обычно спокойный, младший лейтенант Кострома прикрикнул:

— Возьми лопату, почисти окоп. И обмотку приведи в порядок.

С минуту наблюдал за суетившимся солдатом:

— Успокойся. Ты же хороший пулеметчик. Сколько патронов в наличии?

Кострома прекрасно знал, у кого сколько патронов и гранат. Спросил парня, чтобы отвлечь. Тот, приставив лопату к ноге, доложил, что патронов достаточно. Штук восемьсот. Два диска осколками попортило. Остались три.

— Василий Иваныч с тобой поделится, — кивнул взводный в мою сторону. — Он запасливый парень.

— Поделюсь, — согласился я.

Вернулся к себе. Напарник сидел мрачный. Он работал в тылу на мельнице, имел броню, но летом сорок четвертого его забрали на фронт. Передовую он боялся. «Лисья нора», которую вырыл, была такая глубокая, что мне пришлось наполовину ее уменьшить, набросав земли. От сильного взрыва она могла обвалиться и похоронить обоих живьем.