Жнецы Страданий - Алёна Харитонова

Выученица сделала изумленное лицо и посмотрела на него растерянно.

– Ты всегда готовишь эту дрянь, когда хочешь почесать языком. – Сотрапезник ткнул в ее сторону ложкой. – Говори, что тебе от меня надо? Отчего я так страдаю, жуя этих слизней?

– Скажи, почему ты против, чтобы я навестила родителей?

– Против? – Клесх отставил миску. – Против?

– Да. Я сказала, что хочу поехать домой, а ты рассмеялся и ответил: «Ну-ну. Дней пять дам». – Она старательно передразнила креффа. – Почему пять? Мне шесть дней пути туда!

Клесх рассмеялся.

– Значит, я за это нынче мучаюсь? Да поезжай хоть на две седмицы! Но я буду ждать раньше.

Она зло бросила ложку в котелок.

– Вот что ты за человек?!

– Я не человек. Я обережник. Что, сыта? Так я доем? – И он невозмутимо придвинул к себе котелок, выкинул ее ложку и принялся уплетать остатки похлебки.

Лесана плюнула и ушла на свой войлок.

Если б кто-то попросил выученицу Клесха поведать, как она жила три года, странствуя с креффом по городам и весям, девушка, наверное, не смогла бы рассказать красиво и складно.

Да и что там рассказывать? Про дни, проведенные в седле – под ветром, дождем, снегом ли? Про ночевки под открытым небом, когда либо гнус одолевал, либо холод? Про то, как иной раз по осени просыпалась, а волосы (по счастью, короткие) примерзали к скатке, подложенной под голову? Или как опухали лицо и руки в середине зеленника – начале цветеня от укусов комаров и мошек?

О том, как училась владеть мечом? Как убила первого оборотня, который на ее худую «удачу» оказался не волком, не лисом, не лесным котом-рысью, а медведем? Или вспомнить, как Клесх бегал за ней с дрыном наперевес по глухой деревеньке и орал: «Убью малахольную!» Ну, это после того, как она Даром его шарахнула, приняв среди ночи за Ходящего.

Крефф сдуру ума в потемках ушел с сеновала, где они ночевали, а когда возвращался, Лесана – им же самим обученная спать чутко – спросонья перепугалась и вдарила Силой. Хорошо хоть наставник, жизнью ученный, увернулся – только с лестницы упал. Однако приземлился как кот, тут же схватил какую-то жердину и во мраке ночи гонял послушницу по веси.

С той поры девушка научилась отличать его шаги от прочих других. Даже дыхание его ни с чьим другим не спутала бы никогда. За годы странствий наставник и послушница словно вросли друг в друга. Научились понимать даже взгляды.

– Вот скажи, – однажды спросила креффа Лесана. – Как быть, ежели обидел кто, а проучить не можешь?

Он пожал плечами:

– Ждать.

– Сколько?

– Пока случай не представится.

– А как понять, представился или нет?

– Почуешь. Человек, как зверь, слабость нутром ощущает. Не объяснить.

– Но как?

Клесх помолчал, а потом сказал:

– Бояться перестанешь. Ненавидеть перестанешь. Вот тогда и дождешься.

– Как это – ненавидеть перестанешь? Это что же, простишь? – удивилась девушка.

– Нет. Ненавидеть перестанешь, но помнить будешь.

Выученица задумалась.

– Дак ведь после этого и наказывать незачем…

– Ты наказать или отомстить собралась? – прямо спросил крефф.

Лесана смешалась:

– Не знаю… А это не одно и тож?

– Не одно. – Он покачал головой. – Месть убивает. Наказание – учит.

Его собеседница озадачилась и замолчала. Впервые поняла, что не знает, чего именно хочет. Проучить? Изничтожить?

– А и то и другое? – спросила она после долгого молчания.

Наставник посмотрел на послушницу удивленно.

– И то и другое, девка, это – свадьба. – И он рассмеялся беззлобно.

Лесана нахохлилась. Вечно вот так. Обхохочет ее и дела нет.

– Ты кому мстить-то собралась, цветочек нежный? – спросил крефф. – Уж не мне ли?

Она надулась и уставилась, глядя вперед, на раскисшую весеннюю дорогу, на слякоть, чавкающую под лошадиными копытами.

– Ну и том спасибо, – от души поблагодарил мужчина и задумчиво произнес: – Отомстить и наказать, значит…

Клесх помолчал, а потом сказал:

– Знать, сильно тебя кто-то обидел. Ну, гляди. Чтобы отомстить, надо человека самого главного в жизни лишить. Силу явить. Такую, с какой справиться нельзя. А чтобы научить, нужно дождаться, когда он от потери своей на стену полезет. И вернуть, как было. Но так, чтобы помнил: в любой миг обратно все отнять можешь. Страх и сомнение – лучшие наставники.

Она кивнула. Клесх не допытывался более, кто ее обидел. Лесана – вой. И обидчиков своих наказывать должна только сама. Девка она была беззлобная, но ежели что в голову втемяшит – супротив поворотить силу недюжинную надо. И терпение. Того и другого у Клесха было хоть и не с запасом, но как-то управлялся. Правду сказать, иной раз и он не знал, как поступить и что сказать. Потому что, как ни гонял наставник выученицу, как ни трудил, девку в ней истребить было нельзя. Хотя, по чести говоря, он и не пытался, тут либо само отстанет, либо огнем не выжжешь. Оттого крефф лишь наблюдал и не вмешивался. Однако же молчаливое попустительство не мешало ему посмеиваться над послушницей, которая даже в портах и с мечом умудрялась оставаться обычной девкой.

Вот взять случай, который года два назад приключился, по весне.

Устали они тогда смертельно. Снег только-только сошел, дорога раскисла, а им обоз провожать. Умаялись, пока купцов до Кухыновки довели. Будто Встрешник дорогу перешел. То подпруга у лошади лопнет, то ось у телеги треснет или увязнет она. За весь невеликий путь больше стояли по стремена в грязи, чем ехали.

Да еще головной обоза мужик суетливый да скользкий попался. Все блажил, что еще одной ночи в лесу его товар не переживет, дескать, соль отсыреет. Напирал на убытки, материл сопутников, ругался, требовал оборачиваться быстрее, а потом и вовсе принялся стенать, что всюду простой да урон. Намекать взялся, чтобы ратоборцы плату скостили – мол, не по его вине задержки. Нудел и жаловался. Всю душу вымотал.

Лесане он надоел смертельно. В душе она завидовала Клесху, который ехал в хвосте всего обоза и был избавлен от излияний прижимистого барышника. Наконец и выученице прискучило слушать однообразные стенания. Все это время она ехала, не глядя на докучливого купца. А тут вдруг повернулась лицом к голове обоза.

Мужик в этот момент запальчиво говорил:

– Вот ты мне, девка, скажи, за что я вам такие деньги плачу, коли не по моей вине дорога затянулась, а из-за распутицы. Ты мне скажи, почто…

Окончание речи застряло у купца в горле. Потому что выученица Цитадели посмотрела на него. И вроде не было в тяжелом взгляде синих глазищ ни гнева, ни злобы, ни недовольства, да только слова повисли у говорливого торговца на кончике языка и он едва ими не подавился. Осекся, словно под дых получил, и более за весь путь не проронил ни слова.

В общем, сто раз ратники Хранителей поблагодарили, когда время пришло с обозниками этими расставаться. Три дня и ехали всего, а казалось, будто полжизни. Еще и, как назло, что ни ночь, то упырь какой-нибудь вдоль всего торгового поезда скитается. Словом, допекли. И холодно, и сыро, и медленно, и Ходящие под стать – нудные, тошные да смердящие.

По чести говоря, когда плату приняли – от счастья души не чаяли. Тронулись дальше, налегке. И – чудо, право слово! – погода наладилась, дорога подсохла, и что ни ночь – тишина и благодать. Хоть бы волколак какой к кругу выполз – нет, тихо.

Еще через пару деньков Лесана поутру глаза продрала, а в лесу – солнышко, птицы заливаются, красота такая, что аж дух захватывает. Вроде и зелени еще нет – таяльник стоит, а тепло, как в конце весны. Девушка оделась, взяла котелок и пошла к ручью. Шла и радовалась – ни обоза, ни крикливого нудного купца, благодать…

Только за деревья шагнула – и от восхищения даже ахнула. Кругом, куда ни глянь, на проталинах подснежники. От такой красоты захватило дух. И как-то позабыла послушница, что девичьего в ней давно не осталось – волосы короткие, одета по-мужицки, говорит мало, жилистая, рослая, груди и той почти не видать под верхницей-то. Обо всем забыла.

В душе разом вскипело все девичье, что только могла пробудить весна. Лесана опустилась на колени и осторожно трогала жесткими пальцами нежные венчики, клонящиеся к холодной земле. Бывает же чудо такое!

И так она забылась, любовно поглаживая белые лепестки, что не услышала, как сквозь кусты ломится кто-то большой, сильный.

Отощавший медведь с выступающими под свалявшейся шерстью ребрами, ободранный и какой-то бесприютный – сам, поди, испугался, когда посередь бора нарвался на человека. Лесана знала, не тронь лесного хозяина – и он обойдет стороной. Но, разомлев от нежной красоты первоцветов и утратив за глупыми бабскими восторгами последний ум, она забыла обо всем, что знала и чему учили. Увидела здорового зверя, вспомнила первого своего оборотня, а про то, что ныне утро и Ходящие спят, забыла вовсе.