Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

К машине, перекрывшей мне дорогу, я иду невозмутимо, развернув плечи и выпрямив спину. У самой машины останавливаюсь, оборачиваюсь к мужику, который из противника вдруг превратился в провожатого.

— Дверь, — холодно роняю я, и он торопливо шагает вперед, чтобы открыть передо мной дверцу машины. Судя по его роже — до него запоздало доходит, что вообще-то я тут жертва, и не мне говорить с ним так, но поздно, да!

Я сажусь в машину. Неторопливо, так, чтобы не сбилась узкая юбка — причина моей невысокой маневренности. У меня под ней чулки вообще-то, и сажать стрелы я не собираюсь. Даже если это вдруг будут последние стрелы в моей жизни.

И уж потом только без лишней паники в движениях поворачиваюсь к «важному человеку».

Который, сука, сидит и не очень старательно давит довольную улыбку.

— Зарецкий, какого хрена? — не удерживаюсь я, очень жалея, что вот сейчас дать ему по морде я не имею никакого морального права.

Прохор Зарецкий развалился на задних креслах вольготно, расслабленно, и — явно разгружая нижнюю часть спины, которой вчера досталось сильнее всего.

На коленях у него — картонная фигня, в которой торчат два стаканчика с кофе.

— И тебе доброе утро, Ирина, — фыркает он, а затем вытаскивает один из стаканчиков из подставки и протягивает мне.

— С мышьяком? — я подозрительно кошусь на картонную посудину у моего носа. — Или с кислотой?

Ну, или какие там изощренные методы отравления есть? А пахнет из стаканчика только кофе, и ничем больше.

— Со льдом, — мягко откликается Зарецкий, — как ты любишь.

В средние века давали приговоренным право на последнее желание. Мне дают право на последнюю чашку кофе? Милосердно!

— Сигнализацию включи, — лениво замечает Проша, пока я принюхиваюсь к кофе, — угонят же тачку. Не жалко? Или твой мажор тебе другую подарит?

— Антон, — спокойно поправляю я и делаю глоток кофе, ничего так, приличный, — имей уважение к моему сабу.

— Я попробую, — Зарецкий криво ухмыляется, — но сигнализацию все-таки включи. Оставь себе хоть один сувенир от меня на память.

Я пожимаю плечами, опускаю стекло и на несколько секунд высовываю из окна руку с брелком от сигнализации.

— Ну, вот и ладненько, — Проша коротко кивает, потом шлепает ладонью по спинке водительского кресла, — трогай, Вить.

— Куда едем? — интересуюсь я, укладывая папочку с документами на колени.

Сколько у меня вариантов. Лес… Кладбище… Мост! Недалеко кстати есть высокий. И плаваю я отвратительно. Так кстати.

— Куда ты скажешь, Ир, — ухмыляется Зарецкий, — заказывай. Мы сегодня твое такси.

— Я не вызывала, — скептически морщусь я.

— Мы работаем на опережение потребностей клиента, — потешается Проша.

Он смотрит на меня, будто взвешивая и анализируя. И это выражение на его лице — не дает мне расслабиться, потому что я прекрасно знаю, что вот эта демонстративно дружелюбная улыбка в любой момент может смениться убийственной миной.

Врет он или нет? Реально отвезет меня куда надо или это все только игра, чтобы запудрить мне мозги?

— Ничего не хочешь мне сказать? — все с той же ленцой тянет Проша, потягивая кофе уже из своего стаканчика.

— Адрес доставки? — я поднимаю бровь. — Проспект Свиридова, восемьдесят два. И побыстрее, я не хочу опоздать из-за вас.

Если он ждал извинений — то ему придется пережить без них. По-крайней мере до паяльника и ломания пальцев я извиняться отказываюсь.

Зарецкий же щурится и все так же с любопытством таращится на меня. А потом только качает головой и улыбается, сбрасывая с лица это вот напрягавшее меня выражение демонстративной угрозы.

— Знаешь, что меня в тебе восхищает, Ир? — Проша наконец-то соображает, что начинать разговор нужно именно ему, «настоявшему на встрече».

— Знаю, — я отвечаю ему холодной улыбкой, — я всегда сверху. Даже с тобой, дружок.

Хотя я знаю, кто ты такой и что ты можешь со мной сделать — это остается неозвученным.

— О да, — Зарецкий ухмыляется и уже второй раз хлопает по спинке водительского кресла, — Вить, адрес услышал?

— Да, Прохор Степанович, — услужливо откликается водитель. В это время на боковое сиденье падает тот мордоворот, что зажимал меня на парковке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Три мужика на одну меня. Красивенько! И нет-нет, никаких эротических подтекстов. Спасибо, я не сторонница таких экспериментов.

— Ну и шевелись, Ирина не должна опоздать, — бросает Зарецкий и снова поворачивается ко мне, — ты успокоилась?

— Возможно, — я скептически щурюсь, — чего ты хотел, Прош?

Ведь притащился же ко мне, наплевав на работу, на жену. И халдея своего ко мне подослал, чтобы припугнуть маленечко. До сих пор не поняла, было ли это всерьез, или в шутку, но все-таки — это не случайная встреча. Организованная. И что же он хочет мне сказать? Дать фору для побега — “по старой дружбе”?

Кто параноик? Я, правильно!

— Вообще-то, — Зарецкий невесело вздыхает и впервые за время нашего с ним разговора прячет от меня глаза, — я приехал попросить прощенья.

Раската грома над головой мне однозначно не хватает. Кофе я не подавилась только благодаря серьезному волевому усилию и твердому убеждению, что не стоит портить ни салон чужой тачки, ни дороженной шелковой блузки.

— Серьезно? Вот это все — и ради того, чтобы попросить прощенья? Ты б еще сразу меня в лес велел отвезти и закопать по горлышко, а потом извинялся.

— Ну, прости, — Проша криво ухмыляется и разводит руками, — ты меня тоже вчера развела как сопляка. Мне хотелось вернуть тебе этот долг.

Ну, Прохор Степанович… Злопамятный, однако, хрен. Ла-а-адно, я тогда тоже.

— Ну, хорошо, — я выпрямляю спину еще сильнее, разворачиваюсь к нему всем корпусом, переплетая пальцы на коленях, — давай, Зарецкий, я тебя внимательно слушаю.

Да-да, я из тех маленьких стервочек, которые еще любят заявить: «Что ты сказал? Ты не мог бы сказать погромче, а то у меня что-то со слухом».

А что поделать, обожаю, когда гордые по жизни мужики расстилаются передо мной ковриком. Всячески.

— Я прошу прощения, — Зарецкий смотрит на меня исподлобья, — меня занесло. Ты довольна?

— Ну, так, — извинения вышли на троечку, но ладно, сойдут и такие. Я и на эти не рассчитывала, — а что с убытками Антона? Штрафы? Ущерб его сестры?

— Я покрою, — тоном «ну ты и зануда» сообщает мне Проша. Отлично!

— Так сильно крыло? — тихо спрашиваю я, сглаживая острый угол разговора. Я ведь его знаю. Я знаю его педантичную, помешанную на правилах натуру. Он ценил во мне именно то, что я никогда не нарушала его правил, но при этом никогда особо не церемонилась внутри очерченных границ. И действительно странно для меня было знать, что он вот так сорвался, чтобы вновь вернуть меня в свою жизнь.

На лице у Зарецкого же проступает болезненное выражение.

— Полтора месяца на голодном пайке, — аналогичным тоном откликается он, — полтора, Ир. Я хотел свернуть твоему мажору шею, натурально. Когда я начал действовать — это была крайняя степень отчаянья. Я был готов на все, лишь бы вернуть наш с тобой контракт.

— Ты мог найти другую, — напоминаю я. Без лишних слов, в конце концов, тут у нас двое лишних ушей, которые хоть зарплату и получают, но вполне могут стать источниками компромата.

— Мог, да, — Зарецкий невесело вздыхает, — и потратить полгода на притирку, на объяснение, что мои правила не обсуждаются и то, за что я плачу — мне нужно действительно часто и глубоко. Потратить полгода на новую бабу, без всяких гарантий, на то что она все-таки вникнет в мой ритм, когда совсем рядом была ты. Которая давала мне почти все, что нужно.

— Почти, — подчеркиваю я его же слова, и Проша кивает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Почти, да, — повторяет он, и лицо его приобретает некоторую задумчивость. Он вспоминает вчерашний вечер, это невооруженным взглядом видно. Все-таки для него это должно было стать сильным впечатлением.

— Как она? — спрашиваю я, имея в виду, конечно, Злату. Когда мы вчера с Антоном уезжали — моя невольная ученица была не в форме, поддалась чувству вины. Но это должен был сгладить Прошин опыт. В конце концов, он — опытный саб, с огромным стажем. И он знает, что не все этапы становления доминанткам даются легко. Особенно если у них в головах столько лишних установок, как у Златы Зарецкой.