Святые старцы - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергей Алексеевич, сначала не понимавший, к чему, собственно, отец Нектарий стал говорить о допотопной культуре, вдруг узнал в словах старца знакомые выражения. Ведь именно такая мысль шипела у него в голове, когда он впервые увидел старца... Этот “старикашка”, оказывается, прочитал его мысли. Сергеем Алексеевичем овладело сильное смущение. Отец Нектарий прервал его смущение удивительно обыкновенной фразой: “Небось устали с дороги, а я вам про потоп”. Его благообразное лицо в сединах, как в нимбе, светилось детски чистой улыбкой. Глаза излучали добро и мудрость. Он предложил Сергею Алексеевичу прилечь на диван, а сам стал готовить письма для отправки с утренней оказией.
Усталость быстро погребла под собой все остальные чувства Сергея Алексеевича. Он уснул. Только где-то среди ночи его потревожил шорох. Проснулся. Это батюшка отец Нектарий пробирался между столом и диваном к себе в келейку за дощатой перегородкой.
Сергей Алексеевич вскочил и подошел под благословение, чтобы проститься. Батюшка благословил его, приговаривая: “Врач-практик, врач-практик”. Так был дан ответ на невысказанный вопрос о профиле медицинской работы Сергея Алексеевича. Это было даже больше, чем ответ, долгое время после того Сергей Алексеевич был врачом-практиком в любых условиях, на свободе и в заключении. Он и потом, когда стал священником, а позже епископом, применял свои колоссальные медицинские познания в деле пастырского душепопечения».
Сохранилось воспоминание извозчика, который привез к старцу священника отца Николая из Ленинграда: «Подъезжаем к Холмищам, отец Николай говорит: “В таких вертепах спасается такой великий старец!” Пришли в помещение старца. Принял он нас. Отец Николай видит, что у старца блестит лик, и говорит: “Боже мой, живет в таком вертепе старец, у которого лик блестит, а мы в Петрограде как чумазые живем. Такой старец старенький, слабенький. Не буду его затруднять и свои вопросы говорить, уж очень он слаб”. Вдруг старец берет его под руку, сажает в кресло и пробеседовал очень долго, так что отец Николай все вопросы кончил, а которые забыл, старец все ему напомнил. Отец Николай говорит: “Великий светильник Божий!” - и слезно он отблагодарил батюшку».
Великий русский актер Михаил Александрович Чехов (1891-1955) также подробно описал свою поездку в Холмищи: «Ночью поезд подошел к маленькой темной станции, где уже ждали крестьянские розвальни, чуть прикрытые соломой и запряженные тощей, старенькой лошаденкой. Стояли жестокие морозы. Дорога была длинная и трудная. После пятичасового пути, уже на рассвете, в первой деревне меня ввели в избу и до темноты велели лежать на печи. В избу же старца я прибыл только к ночи и на следующее утро был принят им.
Он жил в маленькой комнатке за перегородкой. Не без волнения вошел я в комнату, ожидая его появления, ко мне вышел монах в черном одеянии. Он был мал ростом, согнут в пояснице. Лица его я не мог разобрать сразу, уж очень вся фигура старца была пригнута к земле. “Здравствуйте, Михаил Александрович”, - сказал он, кланяясь мне. Меня поразило обращение на “вы” и по отчеству. Он сел, и я увидел светлые, радостные голубые глаза, его реденькую седую бородку и правильной формы нос. Видимо, отец Нектарий был красив во дни своей молодости. Прежде чем я успел понять, как мне следует держать себя, он весело улыбнулся и сказал: “Да, есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!” Затем, помолчав, прибавил: “Я ведь тоже приникаю к научности.
Слежу за ней. А известно ли вам, Михаил Александрович, когда была представлена первая трагедия?” - спросил он, лукаво глядя на меня.
Я должен был сознаться, что не знаю. - “Когда прародители наши, Адам и Ева, появились на сцене”. Он весело засмеялся и продолжал: “Когда я был еще мальчиком, в деревню к нам заехал такой ловкий фокусник - ходит по канату, а сам шапку подкидывает да ловит...” Так занимал меня старец театральными разговорами. Он быстро снял с меня тот ненужный ему налет мистицизма, который я привез с собою. Он встал и, еле передвигая больными ногами, ушел за перегородку. Оттуда он вынес коробку с конфетами и положил одну из конфет мне в рот. Все, что приносили ему его посетители, он раздавал им же самим или угощал вновь приезжающих. Затем он сразу переменил тон и начал серьезный разговор со мной. Разговор имел личный характер. Окончив его, старец благословил меня и отпустил от себя, сказав, что позовет в другой раз вечером. После меня к нему вошли одни за другими еще несколько посетителей. Когда стемнело, он опять послал за мной. “Вы не беспокойтесь о вашей супруге, - сказал он вдруг, - она здорова, и дома у вас всё благополучно”. Я действительно уже начал сильно волноваться о том, что делается дома, в Москве. Сыщики, всегда и всюду следовавшие за мной, не могли не знать, казалось мне, о моей поездке к старцу и могли явиться в мою квартиру без меня. Я еще утром видел его прозорливость и знал, что он говорит правду.
Несколько раз удалось мне посетить старца Нектария. Всегда он был весел, смеялся, шутил и делал счастливыми всех, кто входил к нему и проводил с ним хотя всего несколько минут. Он конкретно брал на себя грехи, тяжести и страдания других - это чувствовали все соприкасавшиеся с ним, как почувствовал это и я. Когда спросили об этой способности его давать облегчение приходившим к нему, он, отвечая, сказал: “Когда наберется много тяжести на спине моей, то приходит благодать Божия и, как сухие листья, разметывает ее, и опять легко”. Два или три раза, уже после смерти старца, я видел его во сне, и каждый раз он давал мне советы, выводившие меня из душевных трудностей, из которых я не мог выйти своими силами. Однажды, когда я ночевал в избе старца, меня положили довольно близко к той перегородке, за которой спал он сам. И я слышал, как горько плакал он ночью. Наутро же был весел и радостен, как всегда. “Наш путь, - сказал он как-то о старчестве, - как у канатоходцев: дойдешь - хорошо, а свалишься на полпути - вот будут смеяться!”
Уезжая
