Марь - Татьяна Владимировна Корсакова

Она обернулась, хоть и обещала себе не оборачиваться, не смотреть на маменьку глазами побитой собаки. Она обернулась, и сердце заныло от боли. Взгляд маменьки, устремленный на нее, был напрочь лишен любви. Сказать по правде, в нем не было вообще никаких чувств. Словно бы на французской оттоманке сидела не живая женщина, а одна из кукол-автоматонов, каких Мари видела в одном из журналов отца.

Позволить себе злые слезы Мари смогла только в ванной. Нянюшка не пожалела кипятка и мыла. Волосы пришлось мыть и ополаскивать несколько раз: Мари чудился в них болотный запах. Нянюшка все это время была рядом, подливала горячую воду, подавала то щетку, то мыло. Мари хотелось бы побыть одной, но спорить с нянюшкой было так же бесполезно, как и с маменькой. Нянюшка никого не боялась и никого не слушалась. Мари казалось, что даже маменька побаивалась эту сухую, вечно ворчащую и вечно недовольную старуху. Что уж говорить про отца? Отец в присутствии Аграфены делался задумчивым и молчаливым, а то и вовсе старался выйти из комнаты. Но Мари и Анюта любили свою старую няньку и нисколечко ее не боялись.

— Сама пошла или позвал кто? — спросила вдруг нянюшка, расчесывая волосы Мари.

С волосами она особо не церемонилась, дергала так, что Мари иногда шипела от боли, но поделать ничего не могла. Нянюшка считала эту процедуру своим священным долгом, и отказаться от ее заботы не было никакой возможности. Анюта однажды отказалась, и оскорбленная нянюшка не разговаривала с ней целое лето.

— Куда? — спросила Мари.

— На болото. Куда ж еще? — проворчала нянюшка. — На болоте услышала что-то али по глупости?

В зеркале Мари видела, каким настороженным и внимательным стало выражение ее лица.

— И по глупости, и по зову.

Нянюшке можно было не врать и не подбирать слова. Нянюшка ни за что не обвинила бы ее в глупости и лжи. И Мари рассказала все, как было. Не утаила ничего, даже того, как сильно понравился ей Гордей Петрович.

— Докторскую одежу я в порядок приведу. Об этом не переживай, — сказала нянюшка, когда Мари закончила свой рассказ.

— Вот бы и с остальным было все так просто, — сказала Мари, закрывая глаза.

— С чем с остальным? — спросила нянюшка и снова больно дернула ее гребнем за волосы.

— С этими моими… видениями.

— Это не видения. — В голосе нянюшки была такая убежденность, что Мари невольно открыла глаза. — Это она тебя позвала. Пришло, видать, время.

— Кто? — спросила Мари почему-то шепотом.

— Марь. Не было такого, чтобы Марь никого не звала. И не откликнуться на ее зов не у каждой получается. Почти все отзываются.

— Что за Марь? Куда она меня позвала?

— Марь — это Марь. — Нянюшка как-то неопределенно развела руками. — На болоте она везде. Сдается мне, она болото и есть.

— Это нечистая сила?

— Может, нечистая. А может, чистая. — Нянюшка пожала плечами. — Это кому как. Марь, она такая: кому мать родная, а кому мачеха.

— А мне? Мне она кто? — спросила Мари, снова чувствуя, как по коже ползут мурашки.

— А кто ж знает, Машенька? — Нянюшка отложила гребень, посмотрела на отражение Мари в зеркале. — Я одно знаю: от судьбы не уйдешь. А если уйдешь, так все равно придется расплачиваться. Тебя не тронет, так дитя твое приберет. Марь свое завсегда возьмет. Не бывало такого, чтоб она подарки за просто так раздавала.

— Не давал мне никто никаких подарков.

Или встречу с Гордеем Петровичем можно считать подарком?

— Тебе не давала, а плату с тебя может взять. — Лицо нянюшки потемнело, морщины на нем сделались еще глубже и еще уродливее, как у бабы Яги из сказки. Вот только баба Яга была злая, а Аграфена добрая.

— Мне надоели эти загадки, — сказала Мари твердо. — Всю жизнь маменька не подпускала нас с Анютой к болоту.

— Правильно делала, — проворчала нянюшка. — Моя б воля, я бы вас вообще отсюда увезла. Но Иван Ильич, дай бог ему здоровья, не желает. Уж насколько он вашу матушку любит, а тут держится твердой позиции, все талдычит про какие-то корни.

Философствования про корни Мари слышала не раз, особенно после пары пропущенных отцом рюмашек вишневой наливки. А вот о том, что маменька хотела увезти их с сестрой подальше от болота, узнала впервые.

— А я так думаю, что не корни это. — Нянюшка понизила голос до шепота. — Это она его держит. Не пускает. Его держит, а через него и вас троих.

— А зачем? — спросила Мари так же шепотом.

В другое время она бы россказни Аграфены даже слушать не стала. Но после сегодняшнего происшествия ей захотелось разобраться, что происходит.

— А мне откуда знать? Может, у нее на вас расчет какой. А может, скучно ей. Обычному человеку ее никогда не понять.

— И что мне делать? — Мари забрала у нянюшки гребень, принялась заплетать косу.

— Не бери у нее ничего. Не бери, чтобы она тебе не обещала. Все равно обманет.

— Что я могу у нее взять? Мне не нужно ничего от этого… болота.

— Поначалу все так говорят. — Нянюшка покачала головой. — А потом завсегда найдется, что у нее попросить. Она-то даст. Только расплачиваться придется сторицей.

— Я не понимаю.

— Она тебя уже узнала, почуяла. Вестника своего к тебе прислала, чтоб его глазами тебя лучше разглядеть.

— Вестника? Того мертвого мальчика?

— Глаз у нее много. Птицы, звери, живые люди, покойники иногда…

— Нянюшка! — вспылила Мари. — Да сколько ж можно загадками говорить?!

— А не о чем пока говорить, — сказала нянюшка тем своим тоном, который не оставлял никаких сомнений: ничего она больше не расскажет, пока сама не захочет. — Ты, Машенька, к болоту больше не ходи и живи себе спокойно дальше.