Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

В прошлом остался бум на ондатровые шапки, изделия из меха крота, я бы и не вспомнил о слепых от рождения диггерах, если бы не клочок газеты, которым заложил одну из читаных книг прораба перестройки. Как драгоценность хранится в нашем доме шубка из соболя, надеваемая два-три раза в год.

В 80-х мы освоили Среднюю Азию, у всех членов семьи появились шапки из степного волка. Или шакала. Пришлось штудировать «Жизнь животных» Брема, чтобы это понять. А хозяюшка, она у нас в семье самая предприимчивая, коммерческий вундеркинд, не сразу выдала секрет. В 90-х с ее подачи поучаствовали в наведении меховых мостов со Штатами. Головы в этом процессе мы не потеряли, а шапки переместились в другую часть света.

В год дефолта, уж так совпало, привез я, будто смеха ради, меховую фуражку из Питера — для молодого человека, не отягощенного замшелыми традициями. Сын носить шапку не стал, так что я ее восемь лет оттаскал сам. Мой парень вообще пристрастился ходить без головного убора, следуя учению снежного фаната Порфирия Иванова. У парня посеклись и проредились волосы, но потом вдруг укрепились, не то что жесткие, но вроде даже как зубатые стали. Ну, а европейского вида шапчонка с козырьком оказалась для меня кстати. Для магаданского климата удобная вещь, особенно когда из магазина в магазин передвигаешься короткими перебежками под порывами ветра с мелким снегом. Бывало, и под дождь попадал, но это же не чисто поле, всегда можно забежать под крышу, перевести дух. Если же всерьез начнет, марафонский дождь и снег пересидеть невозможно. Смирись и не ропщи.

Но все магаданские суровости — просто семечки в сравнении с морозами материковской части Колымы. Требуется и одежда, и обувь усиленного класса. В Синегорье нечего делать в питерском головном уборе без ушей. Тем более что кожа на козырьке, стриженая овчина, стала рваться кружевами. Время источило ее, возможно, моль помогла.

В это время любимая женщина разыскала скорняка, заказала шапку, или готовую купила. Она не всегда свои технологии раскрывает. Я уж грешным делом подумал, может, наряду с пресловутым золотом партии, где-то сохранились запасы обкомовского обмундирования…

Надел, гляжусь в зеркало — вылитый обкомовец. Те носили пыжиковые шапки, как полковники и генералы — папахи. Встретишь на улице человека с аккуратной, будто прилизанной головой — знаешь, птица большого полета, особенно если выходит из черного автомобиля «Волга» с красной бархатной отделкой салона.

Много лет назад я не вдавался в смысл веселой песенки «Чижик-пыжик, где ты был». Потом дошло: пыжик — не птица, а детеныш северного оленя. У взрослого олешки шкура хуже некуда: волос лезет и лезет, в глаза и нос забивается. А то и в суп, в кашу. Представляю, как бы обкомовец выковыривал волосню изо всех дырок. Жуть. А если товарищ не из обкома, а из ЦК? Что тогда?

Стыдно за олешек. Хорошо, что сам никогда в партии не состоял, а иначе сверял бы каждый вздох с уставом и программой. Не смог бы выпить ни глотка водки, она бы застряла в глотке, и задохнулся бы клубом сигаретного дыма. Не говоря о нежностях красавиц в каракулевых шляпах. Так уж я устроен. Такое у меня неверное представление сформировалось о партийцах-аскетах под влиянием их энергичной пропаганды.

С тех пор многое поменялось, собольи шапки для генералов заказало корейское правительство у наших меховщиков, а мой сын все еще ходит без головного убора, и у него на голове теснится естественный бобрик, отмытый японским шампунем.

На фоне такой конкретно-исторической обстановки новая генерация головного убора опустилась на мою голову. Всего лишь шапка, пусть обкомовского фасона, а сколько эмоций. Руки дрожат, будто кур воровал. И голова дергается. Тремор. Такое ощущение, что скрываю собственное неблаговидное прошлое. Хорошо еще, коротко постригся: шапку снимаешь, и по моде бандит на пенсии. Шапку на голову — обкомовец. На пенсии. Смешно и грустно. Что дальше?

Теперь бы для полноты счастья из шапки голубя или кролика доставать. Фокус-покус. В магаданский цирк «Вояж» устроиться на работу. Я бы готовую котлетку согласился доставать по мановению волшебной крабовой палочки. Пачку пельменей. Но я вынимаю из шапки лишь седую свою голову, сохраняя ноги в тепле…

А весь сыр-бор из-за того, что как раз выпало на трассу ехать. Подходящая экипировка — дубленка с обкомовской шапкой. В Синегорье 48 градусов. Север! К счастью, здесь нет горячих точек. Только холод! На деревьях толстый слой инея — Колыма рядом, она парит. Густой слой инея воспринимается как причуда декоратора. Иней садится и на шапку, и на ресницы. Фотографы 60-х уже запечатлели строителей станции в этом антураже. Романтика — устаревшее слово. Дома в поселке стоят — довольно новые, без людей. С десяток, наверное. Нет работы, люди бросили жилье, уехали в другие поселки. Кто-то устроился строить новую станцию по соседству. Оставшиеся гидростроители переквалифицировались в эксплуатационников, ходят в унтах, тулупах, голова защищена надежным образом. И шапкой, и каской. Изредка встречаются росомашьи шапки: голова в них огромная, вровень с шириной плеч.

Сейчас придет автобус. Спрячемся от холода. Главное — не приклеиться к мороженому железу языком. Странное какое-то опасение. Лучше сохранять молчание. Хорошо, что соблюдается расписание. Несколько минут можно выдержать, потом станешь леденцом. Ну а транспорт приспособлен к морозу, двигатель выделяет немалое тепло в салон. И так прогревает, что на пути до райцентра хочется охладиться, вобрать стерильный воздух отсыревшими легкими. Наверное, при таком морозяке микробы превращаются в криль.

Приехав в Ягодное, первым делом вышагиваю записываться на телестудию. Почти сразу же чувствую: уши пульсируют. Отогреваю перчатками, и тут щипок в нос. Будто бельевой прищепкой. Начинаю его отогревать. Теперь щеки подают SOS. Там, где ободья очков, холоднее всего. Сильное искушение потрогать языком. Точка тире, — пульсирует сосудик.

Пришлось уши шапки опускать, а мех — вовсе не пыжик — слабый, легко заминается. Может, мурка? Жена огорчится, что не удалось сохранить товарный вид ушанки. Такая вот леденящая душу история. А на другой день потеплело на несколько градусов. Попробовал снять шапку — такой пар валил! Что-то настроилось в организме. Весело стало.

Воздух сухой, отдающий сухим вином. Словно сухой счет в футболе. Пьянею без вина, трезвею без рассола. И без виагры слепну от любви. Запах снежной женщины! А завтра, сердце подсказывает, воздух будет — как сливочное мороженое.

Вспомнились сибирские морозы детства. С крутого берега Верди съезжал на деревянных саночках, дух захватывало, и настолько длинным был спуск, что, казалось, от обилия воздуха разорвется грудь. И, как Бердь впадает в Обь, я впадаю в детство, и опять, как в детстве, захватывает дух. Я уж и так и сяк — стремился вывалиться из саней, но они сохраняли устойчивость до самой своей остановки посредине реки. Шапка на мне была из сурка, иначе говоря, тарбагана, добытого в Монголии, где служил в армии мой отец. И шубка была такая же, а когда в школе я услышал песню про сурка, тихо про себя повторил: «и мой сурок на мне».

Потому любим мы зиму, что мороз заставляет одеваться, как бы обретая вторую кожу, она защищает и ласкает, и кажется, есть на свете сила, делающая нас неуязвимыми. И внутренние резервы включаются. Моя мать не носила варежек: в них было жарко, и у меня тоже были горячие руки, но теперь ослабли батарейки.

Об этом я размышлял на 12-часовом пути из Ягодного в Магадан. Быстро наступила ночь, автобус трясся по снежным ухабам, ходил ходуном, будто просеивал песок. В салоне показывали видеофильмы, и я вдруг понял, что умею читать по губам, особенно крупные планы с губами, накаченными гелем, хотя так и не удосужился изучить английский язык. Там были зимние эпизоды, киношные герои-американцы, чем-то похожие на моего суперсына, без напряга ходили без шапок в нереальной Арктике. А он и при минус пятьдесят ходил без шапки. И я вспоминал наши волчьи головные уборы, уехавшие на постоянное жительство в Аляску, где шапка шапке — волк.

— Что делать, если человек спит на ходу?

— Смотря с кем и на ходу чего.

Я закрывал глаза, земля накатывала сейсмической волной. Казалось, мы спускаемся по глобальной горе, по земной кривизне. Шапку и дубленку я снял из-за жары, которую если и можно испытать в Магадане, то зимой, на пике холодов. Шапка ожила, приободрилась в предчувствии скорой встречи с домом, кованой вешалкой у входной двери. Я даже задремал, и пригрезилось, как Ванька Жуков пишет письмо на деревню дедушке — турецкому султану.

Дело к Новому году шло. Благодаря шапке по приезде домой удалось купить нормальное шампанское и водку. Выпиваешь редко, теряешь квалификацию. Да еще больно глазам: старость одолевает, этикетку трудновато прочесть. Упорно навяливают импортную водку на бруньках. Знаю, у нее привкус березовой каши. Выбираю питерскую. Вроде и бутылка невзрачная, зато продукт отменный. Там еще на всякий случай линейка нарисована — для ориентирования на пересеченной местности желудка.