Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

Отвесные скалы обрамляли его с трех сторон, как тазовые кости. По поверхности льда бесшумно скользила тень горной расселины. На серой поверхности противоположной стены мне бросилось в глаза большое ржавое пятно цвета запекшейся крови. Кричать и звать на помощь было бессмысленно. Это было даже опасно. Стояла такая глубокая тишина, что от звука собственного голоса можно было потерять равновесие. Ни в коем случае нельзя совершать восхождения в одиночку, предупреждал меня один опытный альпинист. Стоит растянуть связку стопы, как человек неподвижно ложится на месте, а ночью замерзает. Но меня просто подмывало подняться на гребень в одиночку. Может быть, просто не оказалось никого, кто согласился бы меня сопровождать. Короче говоря, я простоял на этом уступе шесть часов. Потом я услышал над головой шум и голоса и закричал. Тотчас все стихло. Мне думается, что люди на гребне удивились и стали оглядываться. Может быть даже, кто-то застыл на месте с занесенной над камнем ногой. Наступившая тишина сильно меня напугала, и я крикнул еще раз. «Что здесь происходит?» — спросил чей-то голос. Кажется, кто-то склонился над обрывом, но я не мог его видеть, так как боялся пошевелиться. Я объяснил им мое положение и спросил, есть ли у них веревка. Люди оживились. Три голоса одновременно воскликнули: «Мы сейчас. Подождите, не будем торопиться». Они хотели меня успокоить и боялись за меня больше, чем я сам. Мне вдруг стало стыдно за то, что я позвал на помощь. Мое положение уже не казалось мне таким уж отчаянным. Через некоторое время один из них спустился ко мне. Он опоясал меня веревкой и спросил, смогу ли я спуститься сам или я слишком для этого одеревенел. Он был очень обеспокоен и все время повторял, что не надо торопиться. Дюйм за дюймом они опускали меня по стенке до тех пор, пока я не встал ногами на гальку. Там я стал их дожидаться. Очень скоро они оказались рядом со мной. Более удобный для успешного восхождения подъем, которого я не заметил, находился всего на несколько метров правее. Эти трое спросили у меня, смогу ли я один дойти до дома. Я хотел сердечно отблагодарить их, но они не дали мне на это времени. Они все разом закричали: «Мы очень спешим. Нам надо тогда-то и тогда-то быть в долине, а поезд уже скоро отходит». И они ушли. Я смотрел им вслед, глядя, как они бежали с горы.

Вернувшись домой, я не стал никому об этом рассказывать. А лег в кровать и сразу заснул. Однако во сне я падал. Всю ночь я падал в неизвестность.

Я не рассчитываю на то, что всякий раз будут появляться незнакомые спасители. Я вообще об этом не думаю.

Кричать тоже нельзя, как кричала корова, которая однажды на моих глазах провалилась в известковую яму, кое-как прикрытую досками. Яма, впрочем, была не очень глубока. Животное касалось мордой края, но двигаться не могло. Крик его был невыносим. Казалось, что живое существо не может так кричать. Этот вопль ничем не напоминал обычное коровье мычание. Другие коровы, заслышав этот крик, покинули луг, на котором паслись, и медленно подошли к месту происшествия. В конце концов они встали в круг около ямы и молча, тяжелым, тупым взглядом смотрели на несчастную орущую корову. Потом пришли люди и, пользуясь бревном как рычагом, вытащили корову из ямы. Едва лишь животное снова ощутило под ногами твердую почву, как оно бросилось на луг щипать траву, словно наверстывая упущенное. Это было очень смешное зрелище. Остальные коровы врассыпную тоже потянулись обратно.

Этот нечеловеческий крик прячется в каждом из нас. Его очень трудно подавить. Когда мы все же испускаем его, следствием этого является то, что другие люди говорят: «Давайте и мы тоже будем так вопить». Это конец. Так как мы это знаем, то стараемся в каждом случае заткнуть кричащему рот и как-то его отвлечь.

Например, я бы так и сделал. Эта мысль пришла мне в голову сегодня — нет, не сегодня, потому сейчас идет снег, а скорее, вчера, когда я под кучей снега обнаружил лужицу талой воды, которая образовалась на февральском солнце, несмотря на мороз. Снег и небо отражались в синей воде, и я подумал о полярном ландшафте.

Я перенесся туда. Наверное, это какая-то экспедиция. Мы прочно обосновались там, чтобы переждать долгую полярную ночь. Наша задача — пережить ее, но задача эта сопряжена с опасностями. Мы укутаны в меха. Сапоги наши тоже подбиты мехом. Это высокие сапоги, они достают почти до середины бедер. Умываемся мы редко и еще реже раздеваемся. Мы пропахли ворванью и керосином. Все пропитано этими запахами — хижина, одеяла, еда. Только когда мы пьем ром, меняется запах нашего дыхания. Но мы вынуждены экономить ром — его запас невелик.

Я расхаживаю по хижине взад и вперед. Который теперь может быть час? Собственно, это безразлично. Я бросаю взгляд на перекидной календарь. Каждое утро, то есть когда, по моим подсчетам, наступает утро, я перекидываю страницу, и на календаре появляется новая дата. Я очень добросовестно отношусь к этому делу и слежу за тем, чтобы поместить листок с истекшей датой среди других листков в нужной последовательности, иначе в следующем месяце может возникнуть путаница, и нам останется только злобно ругаться и проклинать судьбу.

Сегодня утром мой товарищ решил по этому поводу меня поддеть. «Ты как бюрократ!» — заметил он довольно ехидным тоном. Но этим ему не удалось меня смутить. Я-то знаю, что все пойдет прахом, если мы перестанем ориентироваться во времени. Знаю я и подоплеку его ехидства.

Сейчас он лежит на нарах и делает вид, что спит. По существу, уставать ему было не от чего. Наверное, его злит мое хождение взад и вперед. Я останавливаюсь и задумываюсь. Теснота, в которой нам приходится жить, может, конечно, привести к тому, что сам вид моего товарища может стать для меня невыносимым. Все время одна и та же рожа, одни и те же слова, одни и те же жесты! Все это известно заранее. Особенно он раздражает за едой — стоит только посмотреть, как он жует. Это поистине тошнотворно. Для того ли я родился на свет, чтобы ничего не видеть, кроме этой физиономии? Начинаются попытки разнообразить жизнь мелкими ссорами, которых никто не хочет, да к тому же ругаться приходится со