Конспект - Павел Огурцов

— А я по образованию техник, правда, уже давно на инженерных должностях. Я в этом краю родился, и нет для меня ничего лучше Донбасса. Побывайте весной в степи — увидите какая это красота!.. Так вот, насчет специалистов... Прибавьте к тому, что я сказал, аресты. После процесса промпартии все идут аресты и идут, никак не могут остановиться. Живешь и не знаешь, что будет с тобой завтра. Может быть потому, что я техник, меня пока что и не тронули. Так это Рубан вас перетащил сюда? Вы не бойтесь, я же не стану об этом кому-нибудь говорить. Да и вы укоренились здесь крепко — в тресте понимают, что без вас нам трудно. Впрочем, одни — понимают, а другим на это наплевать — у них, скажем так, свои соображения. Так что о Рубане распространяться не стоит. Но я понимаю, что и говорить вам об этом тоже нет надобности.

5.

В шахтерском общежитии пробыл считанные дни, потом, — не помню с чьей помощью, — снял комнату в семье пожилого добродушного милиционера, но и там прожил недолго, — уверен, что Каслинский выхлопотал в тресте для меня комнату. Недалеко от завода, ближе к окраине города, в окружении бараков, — недлинный ряд двухквартирных кирпичных домиков с печным отоплением и удобствами во дворе. В квартире — две комнаты, большая с альковом и очень маленькая, кухня и кладовая. В большой комнате жила пожилая женщина с молоденькой племянницей, в маленькой поселили меня. Отдельная комнатка — предел мечтаний. У меня росла потребность время от времени побыть одному, и теперь я получил такую возможность. Ссор с соседями не было — я держался от них подальше. Чем занималась пожилая — не знаю, молодая где-то работала кассиршей. У них устраивались пьянки, часто заканчивавшиеся криками и бранью.

— Топка от соседей? — спросил Каслинский. — Вот и хорошо, я этого и хотел.

Ни до, ни после я не зарабатывал столько, сколько в Макеевке. У меня был приличный оклад, не помню, в какой форме хорошо платили за обследование оборудования на шахтах и еще лучше за так называемые аварийные выезды. При карточной системе почти на все тратить деньги было не на что, кроме водки, но потребности в ней я не испытывал. Не испытывал потребности и в чтении газет, покупал их только для бытовых нужд. Уж очень противны были беспрерывные и все усиливающиеся славословия Сталина с постоянным припевом: «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь!»

По мере того, как налаживалась моя жизнь, насколько счастливая — это другой вопрос, росло беспокойство об отце. Я съездил на выходной домой: он все еще не мог найти работу в Харькове и, также безрезультатно, куда-то выезжал. В моей убого обставленной комнатке, — кровать, столик, табуретка, полки за бумажной занавеской да чемодан под кроватью, — висела небольшая, цветная и довольно хорошая репродукция «Над вечным покоем» Левитана.

В конце зимы приехал отец — просто проведать. На второй вечер после приезда он, глядя на репродукцию, спросил:

— Почему именно эта вещь? Случайно?

— Нет. Не знаю, почему меня эта вещь волнует. Увидел в магазине, обрадовался и купил.

И меня она волнует. Я привык к тому, что отец был не из разговорчивых, а в последнее время стал еще более замкнутым, но в этот вечер мы разговорились и просидели почти до утра.

На германском фронте отец дружил с офицером в небольших чинах, по профессии — учителем, родом из Приморско-Ахтарска. В армии Деникина они снова оказались сослуживцами и сошлись во взглядах: и белые, и красные озверели, служить хоть у тех, хоть у других, глядя на то, что они творят с населением, не позволяет совесть. Друг отца соблазнил его возможностью пересидеть гражданскую войну в Приморско-Ахтарске: Кубань, обилие продуктов, захолустье, тишина... Оба служили в штабе полка, отец — писарем, и смогли состряпать какие-то документы, дезертировали, добрались до Приморско-Ахтарска, но жизнь сокрушила их иллюзии: и там кипели страсти, а городок маленький, все друг у друга на виду, и лучшее, что могло их ожидать, – мобилизация. Они ушли на Кавказ.

По рассказу отца положение на Кавказе было сложным. Грузия, Армения, Азербайджан отделились от России, провозгласили невмешательство в ее дела, и Советская Россия признала их самостоятельность. Деникинская армия воевала за единую неделимую Россию, горцы, отстаивая свою независимость, вели против белых партизанскую войну, и в Приморско-Ахтарске ходили разговоры, что закавказские республики втайне им помогают оружием. Но горцы воевали и между собой: одни — за советскую власть, другие — против. Предгорья кишели бандами.

Отец и его друг не стали углубляться в горы, а пошли к Черному морю, но и этот путь был настолько беспокоен, что они предпочли идти ночами, а днем прятаться, и избегали населенных пунктов. Шли несколько ночей, ночью в них стреляли, неизвестно кто и без предупредительного окрика. Друг убит, у отца прострелена рука — мякоть выше локтя. Стрельба так же внезапно прекратилась, как и началась. Чьи-то шаги и невнятный разговор то приближались, то отдалялись, пока не затихли, потом ветер донес удалявшийся лошадиный топот, настала тишина, и в этой тишине отец просидел до рассвета возле погибшего товарища. Утром проезжала арба, отец окликнул возницу. Седоусый старик, говоривший на смеси украинского с русским, заново и хорошо перевязал отцу руку, за сапоги убитого похоронил его в лесу, вдоль которого шла дорога, за офицерскую шинель пообещал поставить на могиле крест, отдал отцу кусок сала и полбуханки хлеба и поехал домой. Отец продолжал путь, и в Черноморской губернии обстановка была настолько спокойней, что он заходил на городские базары, из Сухума поездом с пересадкой доехал до Батуми, а оттуда перебрался в Турцию.

— Папа, почему же ты в анкетах пишешь, что эмигрировал с армией Деникина?

— А как я могу доказать, что дезертировал? Ни свидетелей, ни документов.

— А как ты можешь доказать, что эмигрировал с белой армией?

Видишь ли, служба у белых, да еще эмиграция с ними — с точки зрения большевиков — самое худшее, что может быть, если не считать участия в карательных органах, и доказательств никто не требует.

— А когда ты ездил в Приморско-Ахтарск, не пытался найти свидетелей?

— Нет. Такое краткое пребывание в Приморско-Ахтарске — не доказательство дезертирства. Да и мы по возможности не афишировали свое там присутствие. Когда я ходатайствовал о возвращении, то показал, что был солдатом такого-то полка и вместе с ним эмигрировал из Новороссийска. Была объявлена амнистия — чего же было бояться?

— А если бы проверили и узнали, что ты дезертировал?

Если бы!.. Не так это просто. Слава Богу, не узнали. Ты удивляешься? Ты думаешь — приятно слыть дезертиром? Ведь чаще всего дезертируют из трусости... Сколько лет прошло, а все еще нет-нет, да кольнет мысль, что был дезертиром... В Приморско-Ахтарск я ездил, чтобы рассказать семье погибшего товарища о его последних днях — в письме все не напишешь. И отдать кое-какие вещи, которые я сохранил… А старик слово сдержал — крест на могиле поставил... большой дубовый крест.