Страна Печалия - Софронов Вячеслав

—

Чего же обронить надо? — не поняла Варвара. — Сапог с ноги или иное что?

—

Ой, какая ты непонятливая, Варька, а вроде девка неглупая, — от души расхохоталась Глашка. — Зачем же тебе сапог снимать? Подумает, будто пьяная или хуже того, сапоги с чужой ноги, и вовсе не подойдет. Нет, тут лучше всего платочек вынуть и обронить, будто случайно. Правда, раз был у меня случай с платком оброненным, только не так вышло все, не по моей задумке. Парень, который увязался за мной, платок мой поднял, а вернуть не вернул. Пришлось чуть не силой его обратно отнимать.

—

Зачем ему твой платок? — теперь уже рассмеялась Варвара.

—

Кто его знает, зачем. Может, на память себе хотел оставить, а может, зазнобе своей подарить удумал. Он мне ни в чем не признался и больше я его не встречала. А можно еще, если ношу какую несешь, то поставить ее на землю и ждать, может, парень тот или мужик помощь предложит.

—

Ага, предложит, — скривилась Варвара, — не приходилось мне таких пока встречать, которые бы помощь предлагали. Все больше спереть норовят, но помощь предложить… Нет, вряд ли…

—

Может, иной и не предложит, всякое бывает, — согласилась с ней Глашка. — Но я тебе говорю о разных случаях, а там уж как выйдет. Всего наперед не угадаешь, только в нашем бабьем деле ко всякому надо быть готовой. Если башка варит, сама сообразишь, как поступить, главное, не теряйся и вида не показывай, что ты все это специально делаешь.

—

А вдруг догадается?

—

Ну и пущай! Что с того? В съезжую избу на воеводский двор за это не потащат, кнутом не накажут. Мало ли кому что почудиться может. Говорю же, стой на своем, будто бы и платок нечаянно обронила или, там, ноша тяжелая. И все тут…

—

Спасибо за доброту твою, — полушутя поклонилась ей Варвара, — но только не в коня корм. Не для меня это, никогда не решусь повести себя так вот. Ты уж прости, но не мое это занятие.

—

Откуда ты знаешь, что твое, а что не твое? Тогда и досиживай век свой соломенной вдовой. Это твое?

—

Кто знает, может, мое и есть. Батюшка на службе как-то говорил, мол, грехи родителей дети их восследуют. Верно, от батюшки и матушки их грехи на меня и легли. Да и своих предостаточно.

—

Нашла кому верить, батюшкам! — фыркнула Глафира. — Чужие грехи они помнят, а о своих знать не желают. Тоже мне, святоши! Уж я-то с ними не понаслышке знакома, знаю их, как свои пять пальцев, и веры моей им нет.

—

Кому же ты тогда веришь? — спросила ее Варвара, хотя не ждала, что Глашка ответит на этот счет что-то вразумительное. Так и вышло.

—

Себе верю, и то до обеда, — хохотнула та, — но только не батюшкам нашим. Вруны они все, как один. Врун на вруне едет и вруна погоняет.

—

Ну, зачем ты так, — попыталась урезонить подругу Варвара, — они тоже люди, как мы все. Не святые…

—

Вот-вот, не святые, — подхватила ее слова с радостью Глашка, — а нас, грешных, поучают. Кто им на то право дал? Нисколечко к Богу не ближе, чем мы с тобой или иной кто. А туда же… Лезут с вопросами в самую душу, поучают…

—

То злоба в тебе говорит, Глашенька, — впервые ласково назвала ее Варвара. — Так жизнь устроена: одни выше, другие — ниже. Весь мир поделен на бедных и богатых, на праведников и грешников, на тех, кто Богу служит, и кто на исповедь к ним идет…

—

Сама-то давно на исповеди была? — с вызовом спросила Глашка. — Я вот не помню, когда. И не жалею. Нечего мне там делать. Последний раз в соседнюю церковь ходила года два назад или три. Позабыла, когда то было… — Глафира проговорила это как-то отрешенно, словно погрузилась в свои воспоминания. — Там батюшка совсем молодой тогда служил. Потом мне сказали, отец его занемог и сына пристроил на свое место. Алексеем его звали.

—

Алексей — человек божий, — тихо проговорила Варвара, на что Глафира буквально взорвалась:

—

Ага, божий! Мордой пригожий, а душой негожий! Слушай, расскажу. Подошла я к нему на исповедь и глянула так, как тебя только что учила. Он и растаял, ажно затрясся весь, глаза засверкали, так на меня и глядит, словно на пряник медовый. А я дура, начала ему взаправду в грехах своих каяться. С кем жила тогда, все рассказала. Был у меня в полюбовниках тогда попович один. Тебе не скажу, как его звали. Ни к чему это. Ты, чай, не батюшка. И вот тот, Алексей, стал у меня имя его выспрашивать. Назови имя своего полюбовника, да назови. Я и бухнула сдуру. Батюшка же! Тайну хранить должен! А через срок какой узнала, что поповича того отец его родной проклял и из дома выгнал за связь со мной. Так мне и сказали: за то, что с блудной девкой связался. Это я-то — блудная! Да черт с ним, как меня назвали. Хоть горшком называй, да в печь не сажай, как говорится. А попович тот, не долго думая, пошел на реку и в прорубь нырнул. Только свой кушак на льду и оставил. Говорили, что отец его потом волосы на себе рвал и с горя помер скоро. А толку что? Раньше надо было думать, когда сынка проклинал…

Глашка ненадолго замолчала, и тонкие скулы ее, обтянутые смуглой кожей заострились, глаза сузились, а ноздри раздулись. Было в ней что-то хищное, от птицы. Не хватало только крыльев за спиной. Варвара представила ее парящей в небе и падающей камнем вниз на очередную жертву. Получилось очень правдоподобно.

—

А почему вдруг ты решила, что этот самый Алексей передал все отцу твоего полюбовника? — осторожно спросила она Глашку, стараясь не вызвать в ней неудовольствие.

—

Кто же еще? — искренне удивилась та. — Больше некому. Он наверняка и передал все. Я это сразу поняла.

—

Мог иной кто сказать, — упрямо мотнула головой Варвара, — мало ли наушников у нас в городе. И кто тебе сказал, что у поповича того только ты одна в полюбовницах ходила? Я так думаю, могли и другое быть… И не одна…

—

Точно, — неожиданно легко согласилась Глашка, — могли. И чего я себе в башку свою дурную вбила, что он только за мной одной ухлестывал? Кобель тот еще, ему с десяток таких, как я, подавай. Ой, Варька, ой, голова! Спасибо, глаза мне открыла. А то я прямо извелась вся, что по моей вине тот попович в прорубь кинулся. Нет, не все так просто на этом свете, как нам кажется. Но все одно — батюшкам не верю, и верить не желаю!

—

То твоя печаль, — спокойно ответила ей Варвара. — Но и без исповеди жить тяжко, по себе знаю.

—

Ты как хочешь, а я все одно не пойду к кобелям этим. Не желаю!

—

Хочешь, совет добрый дам? — взяв подругу за руку, спросила ее Варвара и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Попросись на исповедь к новому батюшке, не помню, как зовут его…

—

Отец Аввакум, — тут же подсказала Глашка.

—

Точно. Отец Аввакум. Мне он показался человеком иным, чем наши батюшки. Чем-то на монаха похож, хотя наши монахи тоже хороши, почти что одни пьяницы в монастыре живут. Ленивые. И спят до обеда каждый день. А этот, новый, так и горит весь, словно свет какой от него исходит.

—

Где это ты свет увидела? — хихикнула Глашка. — Я вот ничего такого не заметила. А ты — свет! Но точно заметила, на наших он ничуть не похож, иной какой-то. Ничего, здесь, в Сибири, поживет и таким же станет. Такая уж у нас сторона, видать. Меняет людей…

—

Вот и сходи к нему, — настойчиво повторила Варвара, — авось поможет чем. Чего теряешь? Только глазки свои не строй ему, незачем.

—

Ишь ты, поглянулся, что ли?

—

А хоть бы и так. Но не так, как тебе мужики все, а иначе…

—

Это как же мужик может иначе поглянуться? Не пойму я тебя что-то.

—

Ну и ладно, не понимай, твоя печаль. Спать, однако, пора. Давай прощаться, что ли. Засиделись допоздна. Как одна в темень такую домой пойдешь? Тут и заблудиться недолго.

—

Не заблужусь, не переживай, — со вздохом отвечала Глафира, вставая. — Не от того мне помереть суждено. Прощай, подруженька, хорошо поговорили сегодня. Спасибо тебе.