Детский мир (сборник) - Андрей Столяров

Раньше я почему–то не замечал, что Елена такая рыжая.

У меня даже быстрее заколотилось сердце.

И вместо того, чтобы, как я сначала намеревался, рассказать ей про Косташа и про сарацина, выручившего нас из драки, а, быть может, и про распросы Карла, что, видимо бы, ее заинтересовало, я, присев рядом с ней на горячую, прямотаки раскаленную лестничную ступеньку, не своим, пересохшим голосом сообщил, что меня, кажется, все–таки забирают в армию: никаких исключений в этом году не будет, ничего не поделаешь, придется взять в руки винтовку.

— Да? А ты не хочешь? — спросила Елена.

Я ей объяснил, что кто же этого хочет: год, а, может быть, и полтора провести в солдатской казарме — отупеешь совсем, перестанешь что–либо соображать, но, по–моему, эти доводы не произвели на Елену должного впечатления.

Она сказала:

— А вот я бы рада была, если бы меня куда–нибудь взяли. Хоть в казарму, хоть в женское подразделение. А то через месяц выпускные экзамены, и — пустота. Никому не нужна, катись, куда хочешь…

— Ты, наверное, можешь пристроиться в какую–нибудь контору, — подумав, сказал я.

— Могу, — согласилась Елена. — Но — неохота…

Она подняла голову, и теперь лицо ее, освещенное солнцем, находилось на уровне моего. Глаза у нее почему–то были закрыты, а сквозь тонкую голубоватую кожу просвечивали дымчатые прожилки.

И упругие губы казались горячими и живыми.

— Ладно. Не хочется говорить об этом. Пусть все будет как будет…

Голос у нее был такой, словно — жизнь прекратилась.

Стеклянный голос.

Тогда я, пугаясь собственной смелости, осторожно тронул ее за плечо и повернул к себе.

Я боялся, что она сейчас удивленно поднимет брови.

И отодвинется.

Я бы тогда, наверное, провалился сквозь землю.

Но Елена не сделала ни того, ни другого.

А, наверное, застигнутая врасплох, изумительно покраснела. И вдруг быстро, как будто в ней что–то оттаяло, облегченно прильнула ко мне всем телом.

Губы у нее действительно были горячие и живые.

Правда, я почти ничего не чувствовал.

Гулко бухало сердце, и весенняя бешеная капель звенела по городу.

Дымно светило солнце.

А из–под зеленоватых облупленных складских ворот неожиданно выскользнула серая мышка в бумажной короне и вдруг, видимо, испугавшись не меньше меня, отскочила и — встала на задние лапки.

8. М А Р О Ч Н И К. И С Т О Р И Я К У К О Л.

— А–а–а!.. — пронзительно закричал Дуремар. — Так ты думаешь, что если тебя назначили исполнителем, то ты можешь и людей оскорблять, сколько хочешь?! Рожа тюремная!.. Грабишь тех, которых казнишь, думаешь, мы не знаем?!. Уголовник!.. Пролетарий немытый!.. Подожди, придет еще время, чтобы с тобой разобраться!..

Он попытался вскочить, как червяк, выдираясь из–за стола своим долговязым телом, но не успел: мощный, обросший желтыми волосами кулак Ценципера, будто пушечное ядро, врезался ему прямо в челюсть — пролетел громкий шмяк, Дуремар опрокинулся вместе со стулом, оголенные ноги его в полуботинках беспомощно залягали воздух.

— Чтобы язык свой укоротил! — заметил Ценципер.

Мальвина взвизгнула. Темный высокий бокал, стоящий возле нее, опрокинулся.

Хлынуло на колени вино.

— Друзья мои!.. — потрясенно сказал Директор.

Пальцы его умоляюще переплетались.

И даже сарацин, осовевшй, казалось, до потери сознания, тоже отреагировал: быстро отодвинулся от стола, и ладонь его судорожно схватилась за рукоять ятагана, видимо, готовая вырвать лезвие и стремительно описать им широкий оборонительный полукруг.

Мягкие, набрякшие от попоек глаза неожиданно распахнулись:

— Хэрр!..

Сверкнули наплечники.

В общем, суматоха получилась изрядная.

Не включилась в нее только странная, большеглазая девушка, сидящая с другой стороны стола — чрезвычайно спокойная, по–видимому, лет восемнадцати, с рыжеватыми подкрученными волосами, спадающими на мохеровый свитер, и с такой бледной кожей, что щеки казались голубоватыми, — она просто курила, неумело затягиваясь и буквально сразу же после этого выпуская клубы ядовитого дыма.

Точно сама сигарета была ей противна.

Она походила на школьницу.

Марочник осторожно придвинулся к ней и, воспользовавшись тем, что на них никто не обращает внимания, негромко спросил:

— Кажется, вас зовут Елена? Я не расслышал… Что вы здесь делаете, Елена, вам это, вроде бы, не по возрасту…

Он не имел в виду ничего особенного и, когда девушка, пристально посмотрев на него, так же тихо произнесла: Вам то что? С вами я спать не буду… — то спокойно пропустил эту подростковую дерзость мимо ушей, и сказал еще мягче, стараясь вызвать ответную искренность:

— Просто мне показалось, что вы еще слишком молоды для подобной компании…

— А повестки из мэрии получать не молода? — спросила девушка.

— Какие повестки?

— На принудительное переселение. К аборигенам. Это значит, годится?..

Она вдруг закашлялась.

— Так вас включили в очередной транспорт? — догадался Марочник. — Но позвольте, разве не существуют возрастные ограничения?

Он хотел добавить еще, что слышал, конечно, о новом Указе, снижающем возраст призыва, но ведь этот Указ, как он понял, ее не касается. Потому что не будут же призывать непосредственно со школьной скамьи. Это — глупо. Это — дискредитация всех начинаний. То есть, он намеревался ее ободрить. Однако, девушка — кашляла и кашляла, сотрясаясь плечами, горбясь так, что из–под свитера выпирали лопатки. Видимо, дым попал ей не в то горло, она мучительно покраснела и, давясь трудным вздохом, затрясла перед собою рукой с зажатой в ней сигаретой:

— Идите вы к черту!..

Вероятно, ее действительно следовало оставить в покое.

Тем более, что суматоха, вызванная внезапной разборкой, уже завершилась, Мальвина перестала визжать, напряженная, готовая вырвать клинок рука сарацина ослабла, а Ценципер, который, по–видимому, сохранил хладнокровие, одним мощным движением водворил Дуремара вместе со стулом на место и, небрежно подцепив из банки пупырчатый огурец, как бы между прочим лениво поинтересовался:

— Ну что, чучело, теперь все понял?..

— Понял, понял, — сказал Дуремар, стряхивая с себя остатки салата. — Что ж тут не понять, тут уже давно все понятно…

— И что ты понял?

— А то, что пока всех вас к ногтю не возьмем, нормальной жизни не будет…

Интонации у него были зловещие.

Директор поспешно сказал:

— Друзья мои! Дорогие мои друзья!.. В этот исторический час, когда мужество каждого гражданина подвергнуто тяжелому испытанию, когда жители нашего города вместе со своими… гостями… объединяются в едином порыве, чтобы противостоять разрушению, которое грозит неисчислимыми бедствиями, когда светлые стороны созидания и добра, наконец–то, приносят нам первые обнадеживающие результаты, когда мрак отступает и когда приближается время гуманизма и справедливости, все мы как единая большая семья безусловно обязаны стать выше личных амбиций. Забудем ссоры и разногласия, забудем мелочные обиды и вздорные оскорбления. Им не должно быть места в нашем прекрасном времени. Будем достойны эпохи. Ибо нам еще предстоят вдохновляющие свершения!.. — Директор поднял бокал. — Я пью этот тост за наш Конкордат, за Великое Соглашение, которое открывает дорогу в будущее. Пусть же Соглашение это останется нерушимым!..

Он выпил.

— Ура!.. — вдруг хрипло сказала откашлявшаяся к этому времени девушка.

И Мальвина, обняв одной рукой сарацина, тоже, как полоумная, закричала:

— Ура–а–а!..

И даже Марочник к своему удивлению закричал.

Он видел сонные каменные мосты, повисшие над зеркальными водами, вычурные громады дворцов, жутким мраком своим поднимающихся из лунности улиц, вереницы граненых сквозных фонарей, у которых чугунные лапы поддерживали стеклянную дрему под колпаками. Видел тесные переулки и колодцы дворов, которые замерли в ожидании. Это было, как озарение. Город вдруг предстал перед ним, точно игрушечный. Сказочная большая луна в окружении облаков висела над трубами, слюдяной омертвелостью поблескивали рассыпанные в беспорядке, слепые оконца, тополя, будто веники, выставили над каналами свои голые ветки, отвисали трамвайные провода, и разлеталось над угрюмым булыжником негромкое цоканье — словно крошечные подковки стучали по камню. Это бродил в одиночестве Мышиный король. Плащ у него свисал почти до земли, а огромная шляпа с пером прикрывала усатую серую мордочку. Вероятно, король не хотел, чтоб его узнали.

Да, подумал Марочник. Время настало. Сейчас это произойдет.

— Ура–а–а!..

И в самом деле фигурка Мышиного короля, замедляя негромкое цоканье, вдруг остановилась посередине площади и, ссутулившись, как будто в отчаянии, закрыла лицо ладонями. Хмуро глядели здания. Ровной шершавой поверхностью простирался асфальт. А Ценципер, поднимая бокал, наполненный водкой, со звериной ухмылкой, покачиваясь, прошествовал к осоловевшему сарацину — чокнулся, нагибаясь, зеленым стеклом о зубцы боевого наплечника: За Конкордат!.. — и, дождавшись, пока сарацин, в свою очередь допивая остатки, распрямится и запрокинет лохматую голову, похожую на бочонок, быстрым, неуловимым движением, которое выказывало умение, очень ловко накинул ему цепочку поверх кадыка и, упершись коленями в спинку вдруг заскрипевшего стула, растянул перехлест этой страшной цепочки в разные стороны.