Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

— Нет власти, еще не от Бога!

Бородатый кузнец руками, потемневшими от металла, разломил пирог, сунул кусок дьякону:

— Ешь, отче, ино развезет.

Пил и ел люд за упокой князя Владимира Святославовича и во здравие великого князя Святополка.

Ночью Борис увидел сон, будто отец провожает дружину. Он стоит на дворцовом крыльце в зеленом кафтане, ветер теребит его волосы, подзывает к себе Бориса и говорит ему с укоризной:

— Полки уже выступили, а ты, сыне, еще без брони.

Глянул на себя Борис, и на самом деле, на нем посконные порты и такая же посконная рубаха.

Устыдился он, а отец продолжает:

— Тебе, сыне, рубеж южный вверяю.

А мимо князей проходила дружина, а было воинов такое множество, что Борис удивился, как они вместились на Горе, в детинце.

Ушли гридни и ратники и ополчение, а великий князь собрался в хоромы идти, как вдруг повернулся к Борису:

— Я, сыне, в Берестово отъеду, а ты, как печенегов изгонишь, ко мне явись, с тобой жить буду.

Хотел Борис отца спросить, ужли сейчас они не вместе, но Владимир удалился, а в ушах Бориса зазвучало пение. Оно доносилось с выси. Где он слышал подобное? И вдруг вспомнил, в Царьграде, в соборе Святой Софии. Оно было красивое и неземное. Но пение оборвалось, и перед Борисом встал Блуд. Воевода хихикнул:

— Почто, княжич, из всех сыновей ты один у Владимира Святославовича в милости?

Борис руки развел. Какой ответ воеводе дать?..

Пробудился княжич, над вопросом Блуда задумался. Чует, не любит его воевода, но за что?

Весь сон вспомнился Борису. Ведь и наяву сказывал отец, что в Берестово отъедет…

И так защемило у княжича сердце, едва не заплакал.

— Господи, спаси и помилуй его, — взмолился Борис. — В грехах своих неповинен он, ибо не ведал, что творил в язычестве…

Дрожала земля, храпели кони, сотня за сотней шла дружина, готовая разом развернуться и встретить врага.

— Вернется ли орда, как мыслишь, воевода? — спросил Борис.

Не сдерживая бег коня, Блуд прокричал:

— Непредсказуем печенег, сказывал те.

— На Альте станем. А я вот об отце все думаю.

— Цепок великий князь, впервой ли ему недомогать.

Борис не стал продолжать разговор, смотрел в степь.

Она расстилалась, насколько хватало глаз. Посвежевшая после дождя, пахнувшая разнотравием. А осенью закачаются в степи ковыли, волнами перекатываются.

На зимовье откочуют печенеги в низовье Дона или Днепра и станут улусами пережидать морозы. Подгонят табунщики к становищу табуны и стада, и потянет по степи кизячным дымом…

Однако не такие мысли у княжича. Одолеваемый беспокойством, он послал гонца в Киев и теперь ждал его возвращения.

Легкий ветерок освежал лицо, сбивал жару. Кони шли рысью, и слышалось, как екает селезенка у княжеского коня.

К исходу дня дружина была у Альты. Вода в реке чистая, с голубизной. Место для стана выбрали на самом берегу, поблизости от дубравы. Гридни ставили шатры, поили лошадей, опоясали лагерь телегами и, выставив дозоры, принялись на кострах варить еду. В сумерках высоко в небо взлетали искры.

Борис заметил Георгию:

— Ты, ежели я спать буду, разбуди, в случае гонец явится…

Борис и глаз не сомкнул, как в шатер ворвался Георгий:

— Гонец, княже!

И тут же вошел гридин Лука, с лицом пыльным, усталым. Сказал глухо:

— Великий князь скончался.

Побледнел Борис, пошатнулся, а гонец ему грамоту тянет:

— Княже Борис, великим князем Святополк сел, и те он письмо шлет.

Читал Борис письмо, а по щекам слезы катились. Писал Святополк, как умер в Берестове отец и что признали его, Святополка, великим князем киевским бояре и митрополит. А еще отписал Святополк, что в княжение выделяет Борису Ростов, а пока же стоять ему на Альте на случай печенежского набега. Ино прослышат степняки, что не стало Владимира Святославовича, и разорят Русь…

Сел Борис на ложе, задумался. И не о потере великокняжеского стола скорбел, смерть отца больно ударила. И сон вспомнил. Может, в предсмертный час отец вспоминал его.

Очнулся, поднял глаза на Луку:

— Великому князю Святополку передай, исполню, что велит, а ты, Георгий, зови Блуда с сотниками.

На неделе случился в княжьей трапезной разговор, неприятный для епископа Колбернского. Накануне вытащили Рейнберна из ямы, и он из Вышгорода перебрался в Киев, поселился во дворце. Святополк тем своевольством Марыси остался недоволен, но смолчал.

На утреннюю трапезу князь явился чуть задержавшись. С вечера пировал с боярами. За стол усаживаясь, покосился на Рейнберна. Тот пил кисель, шумно втягивая, причмокивал. Святополк брезгливо поморщился, сказал раздраженно:

— Святой отец чавкает, ровно вепрь во хмелю.

Епископ отставил чашу:

— Вам, великий князь, не приятно, когда я сижу с вами за одним столом? В таком разе я стану питаться с вашей челядью.

Святополк вспылил:

— Моя челядь вас, ваша светлость, не потерпит, потому как вы латинянин.

— Ваша жена, великий князь, тоже католичка.

— Я скажу владыке, и она примет крещение в православную веру. Жена великого князя не может быть латинянкой.

Попыталась Марыся слово вставить в защиту епископа, но Святополк резко оборвал ее:

— Не желаю видеть латинян в Киеве, довольно, наслушался твоих поучений, святой отец. Не допущу, чтобы русичи говорили: Святополк католикам ворота в Киев отворил.

Поднялся, с шумом отодвинув ногой кресло:

— Не намерен зрить тя, святой отец, убирайся.

Повернулся к Марысе:

— Не проси, не туровский князь я ныне, а великий князь Руси Киевской.

Они явились мрачные, прознав о смерти князя Владимира Святославовича. Заполнили шатер, на Бориса смотрели вопрошающе. Первым нарушил молчание Блуд:

— Что делать, княже?

— Для того и позвал вас, чтоб совет ваш услышать.

— Не запамятовал ли ты, княже, как били хана Булана в запорожской степи? — спросил сотник Зиновий.

Борис кивнул, а сотник продолжил:

— В той схватке я увидел в тебе, княжич, доброго воеводу, и как ты ныне поступишь, так и я поступлю.

Зиновия Симон поддержал, а Парамон заявил:

— Ведомо мне, княже, что на киевский стол князь Владимир тебя хотел посадить. Так пойдем же на Киев и возьмем, что тебе, княже, надлежит.

Взволновались сотники, а Зиновий на Блуда насел:

— Скажи слово, воевода.

Блуд отвернулся. И тогда заговорил Борис:

— На старшего брата войной не пойду, не дам крови пролиться. Провозгласили Святополка великим князем, по тому и быть, а я сидел ростовским князем, им и останусь. А пока же велел нам Святополк ждать печенегов на Альте, и я его волю исполню.

Ушли сотники, а Блуд к Борису подсел:

— Ты, княже, тут останешься, а я в Киев ухожу. Ну-тко не явлюсь я к Святополку, и посчитает он меня ослушником, а то и хуже, недругом.

По лицу Бориса пробежала тень, и вдруг Блуд уловил в нем не лик Порфирогениты — добрый, тихий, а лик того Владимира, какой он запомнил в день убийства Ярополка.

— Воля твоя, воевода, я же рубеж не оставлю.

Блуд шатер покинул, и тут же Георгий явился:

— Княже, я слышал слова отца, но позволь мне быть с тобой.

— Что ж, Георгий, ты мой товарищ с юных лет, так разделим же судьбу…

Святополка Блуд встретил во дворце. Князь нахмурился:

— Ты почто, воевода, Бориса одного на Альте оставил?

— Ныне печенеги не появятся, до будущего лета ушли.

— Гляди, Блуд, за рубеж не только с Бориса спрос.

— В Киеве я тебе, великий князь, боле пригожусь, чем на Альте. Поди, и недруги твои еще не изведены.

— Пустое плетешь, боярин.

— Как знать, княже. Запамятовал, от кого слышал: брат мой — враг мой…

— На кого намекаешь, — нахмурился Святополк, — на Ярослава, на Бориса аль еще на кого?

— Озлился, княже? Не доверяй я тебе, сказал бы так?

— Верю, воевода.

— Я князю Владимиру служил верой и правдой и те предан буду.

По губам Святополка пробежала усмешка. Блуд испугался, ужли Ярополка вспомнил? Но Святополк сказал по-доброму:

— Не забыл я твои письма в Туров, боярин… А я в Червень гонца послал, чтоб Попович полки в Киев вел.

У Блуда едва с языка не сорвалось, кому же Червоную Русь стеречь, да вовремя опомнился. Святополк промолвил:

— Ладно, воевода, поди домой, чать, по Настене соскучился.

На княжьем подворье Блуд встретился с Путшей.

— На Альте ль Борис?

— Степняков ждет, — хмыкнул Блуд.

— Дождется, — осклабился Путша.

— В самый раз.

Расстались, поняв друг друга.

Сомнения терзают митрополита Иоанна, ведь знал желание великого князя Владимира видеть на киевском столе Бориса, а признал Святополка. Подступили к нему бояре, потребовали, и не устоял он, владыка всей Церкви Киевской Руси, благословил Святополка. Теперь молил Иоанн Всевышнего: