Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - Александра Ленель-Лавастин

ЭНДШПИЛЬ: «ПРОНИКНУТЬ В ЕВРОПЕЙСКИЙ НАУЧНЫЙ МИР» В КАЧЕСТВЕ «ТРОЯНСКОГО КОНЯ»

К разработке данной стратегии Элиаде приступил еще в ноябре 1943 г. 25 ноября он уже объявил о предварительных действиях в этом направлении, причем использовал терминологию, присущую начальнику генштаба. «Я принял решение расширить «проникновение в глубину» Европы и предпринять для этого больше усилий, чем относительно «Йоги» и «Залмоксиса»... Я завершил мой румынский период; это рискованно, но должно принести значительные результаты». В течение последних месяцев, проведенных в Португалии, — Элиаде покинул ее только в сентябре 1945 г. — высказанная им решимость только возрастала. 2 февраля 1944 г., в качестве резюме к длительным рассуждениям об опыте португальских марранов — крещеных евреев, продолжавших в XVI—XVII веках втайне исповедовать прежнюю веру (оценим всю прелесть аналогии!), историк поверял своему дневнику: он собирается действовать в научном мире «как троянский конь». Тогда же он сформулировал и цель своей деятельности: «Дать научное обоснование метафизическому значению архаической жизни». Год спустя, 4 января 1945 г., воинствующий румынский ультранационалист, чьи амбиции характеризовались теперь уже планетарным масштабом, определял свою миссию «в рамках культуры XX века» как «повторное открытие и возвращение к жизни досократовского мира». Здесь явно ощущалось влияние Хайдеггера — труды этого философа, равно как Кьеркегора и Дильтея, Элиаде в это тяжелое для него время читал и неоднократно перечитывал.

«Приспособиться к истории», как называл это историк в июне 1944 г., и поменять веру? Об этом историк действительно размышлял с середины 1943 г., раздумывая одновременно о проникновении в западные высшие учебные заведения. Но в то время он еще не чувствовал себя готовым к осуществлению подобного «большого скачка». «В Америке я бы приобрел известность, аудиторию и порядочное количество денег за 3—4 дня», воображал он тогда с апломбом, где неизвестно, чего было больше — наивности или зазнайства. Однако, как ему представлялось, ему не хватало сил, чтобы обеспечить себя необходимым для такого завоевания запасом цинизма. «Мне потребовалось бы быть достаточно бездушным, чтобы отказаться от румынизма в пользу иной культуры. Нет, такого я не могу сделать! Без моей нации ничто в истории мне не кажется важным», — спохватывался он. Однако времена изменились — и освобожденный от должности историк затаил в своем сердце злобу. Особенно острую неприязнь он испытывает к министерству иностранных дел, которое, по его мнению, всегда относилось к нему плохо. 14 января 1945 г. он выкладывает свое отвращение по поводу подобной неблагодарности: «В 37 лет остаться бедным, во всех отношениях маргинализованным и даже никогда не иметь права хотя бы на краткий миг славы!»

В окончательном решении Элиаде «проникнуть в Европу», принятом летом 1945 г., сыграл важнейшую роль еще один фактор. Речь идет об изменении внутриполитической ситуации в Румынии, в частности о непрерывных чистках. Он следил за ними внимательно и с беспокойством, слушая новости Радио Бухареста; ему удалось поймать волну этой радиостанции в домике, который он после отставки снял в Каскаесе, рыбацкой деревне на берегу моря. Соглашение о перемирии, разграбление страны Советами, запрет выхода некоторых печатных изданий... 8 января 1945 г. обеспокоенный Элиаде спрашивал себя, не попадет ли и он в число запрещенных авторов: «Я вовсе не исключаю, что и все мои произведения будут внесены в список запрещенных книг». Историк даже опасался, что его лишат гражданства. 10 января по радио было объявлено о новых чистках, касавшихся на сей раз тех профессоров и работников умственного труда, которые «открыто поддерживали фашизм, гитлеризм и являлись сторонниками правых идей». «Если бы я был дома, меня бы арестовали», — продолжал он, почти сожалея, что находится за рубежом. В конце концов, «это помогло бы мне со славой завершить румынскую часть моей писательской биографии».

27 января 1945 г., почти окончательно приняв решение остаться на Западе, он все же выдвигает условие: «Я вернусь в Румынию — если получу гарантии, что мои книги будут переиздаваться и что я смогу писать новые». Эти колебания неудивительны, если учитывать, что их проявлял лишившийся работы человек, серьезно скомпрометировавший себя связями с фашизмом и резонно поэтому опасавшийся, что он окажется надолго отстранен от интеллектуальной жизни в тех двух странах, где он собирался жить, — во Франции и в США. В долгие месяцы колебаний, в 1945 г., Элиаде жаловался на свою судьбу. Конечно, он вовсе не относился к числу тех самых несчастных жертв Второй мировой войны, к которым ему нравилось причислять себя в «Дневнике» путем сравнения с Селином из «Чужого замка». На Западе он был практически неизвестен, ни в каком университете не преподавал, денег на черный день не запас, возможностей прилично зарабатывать на жизнь не имел — все это он повторял в «Дневнике» неоднократно. При этом в Румынии он рисковал «быть арестованным при первом несварении желудка у Аны Паукер». Необходимо пояснить, что Ана Паукер, известная коммунистка и деятельница международного рабочего движения с момента зарождения последнего была членом группы «сторонников Москвы». Пользуясь присутствием Советов в Румынии, эта группа постепенно захватывала все рычаги власти в стране (этот процесс, однако, был завершен в конце 1947 г.). Но у Аны Паукер имеется одно отличие — она еврейка. Случайно ли Элиаде упоминает именно ее, и только ее, а, например, не будущего генерального секретаря партии Георге Георгиу-Дежа или Лукрециу Партаскану (оба — «коренные румыны»)? Иными словами, Элиаде не просто жертва, это уже понятно, — он намекает, что он жертва главным образом евреев и их жидо-большевизма.

Последнее колебание имело место 10 апреля 1945 г. В этот день новый поверенный в делах Румынии в Португалии Брутус Косте, прибывший в Лиссабон непосредственно из Вашингтона, получил от своего Министерства иностранных дел телеграмму. В ней трем уволенным сотрудникам посольства, в том числе и Элиаде, разрешалось вернуться в Румынию, при наличии у них такого желания. Как понимать подобное приглашение, спрашивал себя Элиаде. «Сочтут ли меня неповинным в катастрофе, которую пережила страна?» Понятие «катастрофа» было сформулировано во втором главном пункте обвинения, выдвинутого в ходе процессов против военных преступников, в частности, обоих Антонеску, Иона и Михая. Процессы были начаты в 1945 г. на основании закона от 21 января 1945 г., подписанного королем Михаем. Под понятие «катастрофы» подпадала вся деятельность после 1938 г. Одно из возможных объяснений смысла мидовской телеграммы состояло в том, что Коммунистическая партия Румынии, которой очень не хватало активистов, в феврале 1945 г. в лице Аны Паукер и Теохари Джорджеску заключила договор о ненападении с бывшими членами Железной гвардии. При этом КПР заручилась согласием вождя Железной гвардии Хори Симы, находившегося в Вене. В переговорах важную роль сыграл Жан-Виктор Вожан — бывший член группы Критерион и друг Мирчи Элиаде[679].

Последний исполнен горечи — об этом свидетельствуют его размышления все от того же 10 апреля по поводу отношения к нему со стороны МИДа. «Мы, сотрудники службы печати, стали первыми жертвами. И из всего персонала службы за штат были выведены только советники, объявленные нацистами. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно: Мирчу Элиаде принесли в жертву, а столько педерастов, ущербных, беспозвоночных сегодня уже нашли работу». Он им не прощает. Он планирует даже когда-нибудь написать рассказ о хамстве министерства иностранных дел (это учреждение, в отличие от других ведомств, в большинстве своем состояло из лиц, близких к молодому королю Михаю, организатору переворота 23 августа 1944 г.). Рассказ, по замыслу историка религий, должен был «пролить свет на странное франкмасонство новой элиты». В таком душевном состоянии он пребывал, когда 8 июня 1945 г. ему пришло письмо от Чорана. Верный друг сочувствовал его несчастьям. «Длинное письмо от Эмила Чорана, — записывал Элиаде в этот день. — Его удивила моя отставка». Чоран пытался его утешить: «Мне просто трудно себе представить, что при всем огромном количестве твоих трудов для тебя не сделали исключения. Ох уж мне эта этика миорицыных сынов!» (Миорица — название знаменитой румынской народной баллады. — Авт.)

В этой обстановке неопределенности приятным исключением стала поддержка и помощь француза Анри Спитцмюллера — бывшего советника по печати посольства вишистского режима в Португалии, ранее занимавшего пост посла Франции в Румынии (1941 г.). Элиаде еще в январе узнал, что Спитцмюллер хочет с ним встретиться. Дипломат интересуется историей религий. Он явно знаком с работой Элиаде, посвященной Йоге (она опубликована в Париже в 1936 г.) и с журналом «Залмоксис» — как мы помним, о нем писал Рене Генон. 28 января 1945 г. Элиаде сообщает об их встрече, которая состоялась в тот же день. Они проговорили более двух часов. Анри Спитцмюллер обещает лично выдать Элиаде визу во Францию, как только тот подаст соответствующее заявление. Участь Элиаде, еще 7 августа 1945 г. восхищавшегося «героизмом немецкого населения», окончательно решена 20 дней спустя. 27 августа 1945 г. он записал: «Получил визу. Время пребывания во Франции — „не ограничено“». Ему остается лишь попросить Чорана снять ему номер в парижской гостинице.