Я обязательно вернусь - Эльмира Нетесова

— Причем ноги? Он хорошо бегает! Никогда не жаловался на ноги.

— Время посещения закончилось. Больной устал, — услышал Прошка, и сразу стало пусто и тихо.

— Где мои ребята? Придите! Не оставляйте одного! Я утону! Гляньте, какие волны валятся на меня! Помогите, братва! Спасите меня! — кричит человек.

Прохору жарко. Он сбрасывает с себя одеяло. Но чья-то рука назойливо укрывает его снова. Человека заставляют есть. Насильно пихают что-то в рот, ругают, убеждают, гладят по голове и делают уколы в задницу, держат под капельницами и заставляют пить лекарства. В его тумбочке собралось столько продуктов, что она перестала закрываться. Кто-то напихал под подушку и матрац бутылки с водкой и коньяком.

Прошка лежал, как на продовольственном складе. Кто ему притащил столько всего он и не знал. Не помнил, кто навещал и сидел возле койки часами.

— Наверное, Юлька! Только что видел ее. Она собиралась куда-то. Целовала и просила совсем немного подождать.

— Сколько можно еще? Я ждал тебя целую жизнь, а ты снова куда-то уходишь, — обижается человек, пытается поймать Юлькину руку. И вдруг слышит голос:

— Жалко человека, что и говорить. Но не могу скрывать главное, отрыбачил он свое. Хватит рисковать собой. Анализы крови и кардиограмма — факты упрямые. Нельзя ему в море! Это однозначно. Мы слишком много теряем людей. Кстати, его капитан вчера умер в реанимации. И тоже сердце подвело. Все о море бредил. А оно его смертью наградило.

— Не с добра туда идут. Там заработки…

— При длинных рублях, короткая жизнь, не забывайте о том, коллега.

— При малых деньгах большие проблемы, — ответил грустный голос.

— Откажете этому в море, он тоже умрет.

— Если разрешу, не выдержит в море неделю. Надо разумно говорить с ними, убедительно.

— Он пока «не включается». Надо подождать…

Прохор открыл глаза и увидел белую комнату, белую женщину, белый свет. Он впервые за все время понял, что жив и, кажется, начал понемногу выздоравливать.

Возле него часто бывал врач, какой поставил Прохора на ноги. Они подолгу общались. Вот так и предупредил Владимир Иванович Романов, что Прохору больше нельзя работать в море.

— Я все понимаю! Заработок в нашей жизни дело немаловажное. А здоровье бесценное. У вас оно основательно подорвано морем. Перегрузили себя. Потому, распоряжайтесь собою разумно.

— Сердце у меня и раньше болело, — признался Прохор.

— Тем более, рисковать не стоит. Никакие заработки не окупают потери. Что проку от денег, какими не сможешь воспользоваться.

— Списываете на берег?

— Рекомендуем, — поправил врач тихо.

— Надолго ли?

— Навсегда!

— Круто! А вдруг жизнь на берегу не заладится?

— Это зависит только от самого. Ваш капитан был сильным человеком. Одно плохо, не рассчитал! Ушел бы с моря вовремя и теперь бы жил. А нынче нет его, умер. Человечьи силы не бесконечны, — вздохнул тяжело.

— Михайлович умер?

— Да, сегодня сороковой день, как его не стало, — подтвердил врач, добавив горестно:

— Мой сын у него работал, механиком. Вы тоже его знаете. Вот и говорю как сыну, уходить с моря нужно вовремя.

Рыбаки навещали Прохора в больнице до самого последнего дня выписки. Они наперебой выкладывали человеку все новости:

— Нам судно дали. Конечно ни новое. Хотели списать на металлолом. Но мы решили взять его. Отремонтируем в ДОКе, покрасим, приведем в порядок и в море… Всей командой, как прежде, только вместо капитана будет старпом. Чужого нам не нужно. Этот свой мужик, проверен во всех переделках. И Михайлович его уважал. Перед смертью за пару дней, как почувствовал, все просил не бросать нас, не уходить без нас на чужое судно, в другой экипаж. Советовал человеком оставаться в любой передряге, держать слово и никогда, никого не оставлять в беде. Беречь честь рыбацкую как имя свое. За судно и за людей стоять до последнего. Помнить о каждом и любить как кровных братьев своих. Не хворать звездной болезнью и не лизожопствовать у начальства. Помнить всегда, что оно меняется, а рыбаки остаются. Никогда не сдавать своих людей под наказание: начальству, милиции и толпе. Выручать ребят своего экипажа любой ценой и никогда не попрекать этим, не унижать и не оскорблять. Наш старпом с ним согласился в каждом слове. Даже на могиле его поклялся в том. После того мы его выбрали в капитаны.

— Правильно сделали, — похвалил Прохор.

— Ты того кэпа с сухогруза помнишь? — спросил Прошку кок.

— Еще бы! До смерти не забуду!

— Его и впрямь судили, но оправдали. Так этот змей на начальника управления в суд подал и потребовал с него большие «бабки» за моральный ущерб. И вроде получается у него «подоить» козла. Суд принял его заявление, — смеялись рыбаки.

— На хрен его деньги! Отловил бы того отморозка, надрал бы задницу, вломил бы звезданутому как мужик мужику и все на том закончили. А то друг друга на весь свет говном обливают, а в результате воняет от обоих! Ну, что скажешь после всего, оба дураки! Того капитана сухогруза никто теперь не возьмет на работу. Виноват иль нет, никого не заинтересует, а то, что он кляузник, весь город и флот запомнят.

— Да никуда он не уйдет со своей «галоши». Ему до пенсии совсем немного. К тому же они друг друга стоят. Чего он все годы молчал? Видно хвост в говне. Тот начальник знал и катил бочку. Теперь обнюхаются, помирятся и снова впрягутся в один хомут. Это уже не ново! Было б сухогрузчику хреново, давно бы «сделал ласты» на другую «керосинку».

— А, наверное, ты прав. Ведь он не просился к нам в кэпы даже когда узнал, что сейнер получаем. Мужики его пытались намекнуть на это, но мы их разом остудили. Мол, не меняем клеш на обмотки. Они врубились и отстали, — вспомнил Жора.

— Ну, а тебя когда отпустят? — спросил Федор.

— Обещают скоро. Но в море мне уже не работать!

— Почему?

— Ситуация очень похожая с кэповской. Сердце подносилось. Сказали, что эта болезнь стала нашей профессиональной. От нее очень многие уходят на тот свет раньше времени. Врачам к чему пустой базар? Они сказали, сколько наших только в этом году умерли от той болезни. Говорили, что при спокойной жизни на материке, та хворь сама проходит без следа.

— Короче, ты тоже линяешь? — дрогнул голос Федора.

— А разве желаешь мне смерти?

— Боже упаси!

— Тогда говорить не о чем. Я сколько стану жить буду помнить вас всегда! Каждого, — признался Прохор.

Глава 9. Счастливый день

Юлька в эти предновогодние дни совсем вымоталась и устала. То Анна вытащила в деревню без причины и повода. Отругала как девчонку, да еще при чужих людях. Ну, пусть он бабкин сожитель или сторож при ее доме, зачем же ее, Юльку, называть круглой дурой при нем и его дочке, так похожей на деревенскую лепешку. Да еще велит дружить с нею!

— Совсем поехали мозги у бабки! Ну, зачем мне эта Клавдя? С нею поговорить не о чем. Знает только Сосновку, ковыряется в травах, копошится в огороде и сарае, помогает бабке в доме. А копни чуть глубже, даже телевизор не умеет включить и никогда его не смотрит, на смешном фильме уснула прямо в кресле. Когда Юлька разбудила, ушла сконфуженная. Да и о чем с ней говорить? Спросила дуру, есть ли у нее хахаль? У Клавди глаза по тазику выкатились и спрашивает:

— А это что такое? Какую болячку лечит?

— Объяснила дуре на свою голову. Та к бабке побежала спросить доподлинно. Анна пришла в дом с вожжами. Всю городскую пыль из Юлькиных мозгов выколачивала и приговаривала:

— Держи свой дурной язык за зубами, коль в голове ума совсем нет. Перед тобой чистый человек. А ты, бессовестная, что при ней городишь? Сейчас в угол поставлю до самого вечера! — и, оглядев внучку, сама рассмеялась:

— Во какая дылда вымахала, а ума как не было так и нет. Пойми, глупая, не для баловства мы вместях живем! Стыдно про такое в нашем возрасте. Ради удобства соединились воедино. Клавдю в знахарки вывожу. С тебя целительница не состоялась, потому что вместо мозгов в голове гнилая мякина. Людей ты не любишь и не жалеешь. Душа твоя — лягушачья, скользкая и холодная. Нет в ней ни тепла, ни света. Непригодная ты к моему делу. Ништо с тебя не слепилось. Не получился хороший человек. Испортил бабу город. Вытравил все доброе. А может, и не было никогда его в тебе. Как жизнь проживешь, не ведаю. Только не зря ты одна. Неспроста бегут от тебя люди. И не сватается никто. Только хахалятся.

— Баб! Да ты, как тундра непроходимая, словно вчера из пещеры вывалилась. Где видишь, чтоб в наше время сватов засылали? Теперь чуть мужик в двери, его за грудки и волокут в постель, покуда он теплый и на своих копытах стоит. О чем ты вспомнила? Теперь, чтоб мужика заклеить, стол надо накрыть, с угощеньем и выпивкой. Иначе на ночь не останется!

— И ты так-то завлекаешь? — подошла с каталкой, стала за спиною.