Никодимово озеро - Евгений Титаренко

Представительный Андрей Борисович решил вместе с одним из московских напарников перехватить золото, обставив дело так, чтобы к ним нельзя было подкопаться. Обстоятельства способствовали этому: Лешка захлюпался в школьных делах и не мог вырваться в город на Первое мая, как предполагалось. А Костя дал знать из Южного, чтобы готовилась весьма круглая сумма. Андрей Борисович рассчитал, когда должна прибыть к Лешке новая партия металла, и вызвал в Сосновск Павла, в чьей биографии среди множества профессий значилось и пребывание в семинарии. Надо полагать, что роль странника удалась ему. Павел поселился в усадьбе Татьяны и стал ждать, когда к Лешке Прибудет новое золото, чтобы тот сам невольно показал тайник. Все получилось бы у него как нельзя лучше, без шума и крови, если бы вместе с Лешкой не заявился проверить свой предыдущий товар Иван и если бы не хромая Татьяна. Именно бабка скорее всего спутала планы Андрея Борисовича и Павла. Последний год она жаловалась на бессонницу и потешала соседей рассказами, будто временами чует запах табака в нежилой усадьбе. А тут, возможно, услышала голоса и вздумала проведать своего жильца, который, по ее глубокому убеждению, находился там один. Нетрудно представить, что произошло, когда бабка Татьяна с лампой в руках появилась близ распахнутого подполья и присутствие в доме божьего странника перестало быть тайной для Ивана и Лешки. Павел схватился с Иваном, а Лешка бросился бежать своим обычным путем — через чердак. В итоге бабка и Ваньша остались в усадьбе, Лешку же Павел настиг у дома. Но взять золото не удалось — усадьба горела. Тогда на Лешкиной лодке Павел ушел из Никодимовки, чтобы через лес пробраться в Южный, близ которого его поджидал на машине Андрей Борисович… Затем он возвращается в Никодимовку автобусом, уже легально и без маскарада, чтобы его видели посторонние. Это давало возможность, во-первых, засвидетельствовать, что ночью он был в Сосновске, а во-вторых, снова оказаться в непосредственной близости к месту событий, понаблюдать за их развитием и, если удастся, как-то использовать их. Павел изловчился не только замести следы убийства, но и взять золото.

А милиция, обнаружив лишь труп бабки Татьяны и керосиновую лампу рядом, естественно, списала пожар на несчастный случай.

И вот почему Лешкина лодка была оставлена ближе к никодимовскому берегу, а лодка нумизмата — ближе к противоположному: в ночь пожара Павел уходил из Никодимовки на Южный, а следующей ночью он воспользовался одной из кирасировских лодок, чтобы добраться до Никодимовки и вернуться обратно на заимку.

— Ты еще тогда догадался, что это Павел, когда Мишаня говорил про милицию?.. — спросила Алена.

— Нет, Алена… Тогда мне только запасы его покоя не давали! Ребенку же ясно, что у него были какие-то прямо сверхспешные сборы. Хотя домашние! Ружье, патроны схватил, засунул в рюкзак, что подвернулось: балык из холодильника, бутылку «КВВ» — ну, что нашлось (он чуть не сказал «у твоего») у стоматолога, — скорее на автостанцию. А уж там для проформы — подряд: бутерброды, курица… Это меня все время мучило. А когда они разговаривали у машины и оставили шланг, солнце отсвечивало на мокром кузове по-разному, и — красным… Я вспомнил, Мишаня говорил: в дождичек, на красную легковушку они налетели. И подумал вдруг. Сам не знаю как это. Но взял и сбил с него фуражку… А… зубника этого я во всем на свете подозревал. Всю жизнь, — признался Сергей. — И как увидел его рядом с Галиной…

Костя с другом со страха да от жадности полезли копать ночью… Галина же знала, где Лешка хранит золото. Если его обнаружат — начнется следствие. Костя быстро организовал именины, пригласил по этому поводу «шлагбаум». А Николай им просто ко двору пришелся… Как говорят, для алиби…

Ночью на нас налетели, всего вернее — Костя и Анатолий Леонидович. Ты мотонула, конечно, Костю — хорошо, что этот цуцик тебе попался. А я врезался в «шлагбаум». Ну, это пусть разбираются, кому нужно… А Владислав… Было бы дуростью с его стороны тут же показаться на глаза, если нападал он… Тем более самому рассказывать про Гену… Но ружье я все-таки держал под рукой. Боялся только: вдруг не заряжено… Вот и все. К лабазу поджидать Гену Андрей Борисович снарядил скорее всего Павла…

Сергей не мог бы сказать, когда полностью сложилась для него вся картина. Она вырисовывалась по кусочкам, отдельными штрихами то там, то здесь, вне видимой связи между ними. Но когда прояснилась фигура Павла, исчезли основные пробелы.

Они шли пешком вдоль дороги. Не по обочине, а лесом, где было прохладнее и случайные машины не поднимали за собой шлейфы серой, медленно оседающей пыли. К концу рассказа Сергей говорил нехотя, чтобы кое-как подытожить события, потому что Алена слушала его рассеянно и задавала вопросы так, словно хотела не удовлетворить, а вызвать у себя любопытство.

Солнце яркими всплесками пробивалось через кедровую хвою, и по лицу Алены скользили рябые, неровные пятна тени.

Оба молчали, когда вышли на луговину перед Никодимовкой. За ветлами поблескивала ровная вода Никодимова озера. Было тихо и знойно, Алена остановилась против Сергея и, словно бы извиняясь за свое невнимание к рассказу, тихонько погладила его по рукаву.

— Не обижайся на меня, Сережка… Ты умница…

И Сергей вдруг почувствовал, что одновременно с окончанием никодимовской истории кончилось еще что-то очень важное для него. И кончилось безвозвратно.

Ответил, не глядя на нее:

— Не расстраивайся, Алена… Может, еще обойдется…

Сфальшивил, потому что «обойтись» ничего не могло.

Алена запрокинула голову, чтобы удержать блеснувшие на глазах слезы. Спросила:

― Ты не знаешь, как в тюрьму передачи носят?..

Сергей куснул губы.

— Не знаю, Алена!

— Я тоже не знаю… — сказала она, проглатывая комок. — Что ты собираешься делать?..

Сергей отвел глаза в сторону. Что-то яростное, недоброе нарастало в груди.

— Я, наверное… уеду сегодня, Алена…

Она кивнула.

— Хорошо… — И хотела взять его за руку.

Он отстранился, почти выдернул у нее рукав.

Алена спросила, кривя неслушные губы:

— Я тебе противна теперь, да?..

— Нет, Алена! Я просто пойду посмотрю лодку! Я обещал… — И, втянув голову в плечи, он зашагал прочь от нее. Сначала хотел бежать, потом спохватился: до чего подло! — Алена!

Она стояла на том же месте, где он бросил ее.

— Аленка! — прокричал он. — Не сердись. Я посмотрю и приду. Ладно?

Она кивнула: ладно… И шевельнула пальцами поднятой к лицу руки.

Берег у подернутого желтоватой ряской плеса, в стороне от пепелища, от заливчика, где стояла теперь «Наяда», от Никодимовки, окружали могучие, густо-зеленые кедры. У самой воды мочил свои узкие, подернутые шершавым налетом листья невысокий тальник. Желтоватую ряску испещряли промоины от одной стены камыша к другой. А дальше, за коридором тростника, пласталось Никодимово озеро. Сергей вспомнил, что обещал привезти в милицию трофейное ружье, но решил, что отвезет потом… Когда-нибудь.

Земля под ним, сухая, прогретая, всеми тысячами капилляров тянула в себя живительную озерную воду, и щеточка травы на ней была густая, ровная, будто подстриженная. Где-то влево, за луговиной, близ кирасировских выгонов, в прежние годы в изобилии росли дикий чеснок, дикий лук. И не было когда-то большего удовольствия, чем забраться в тайгу и пожирать этот лук в прикуску с черствым хлебом.

Пока Сергей шел сюда, чтобы сесть, как любила сидеть Алена — обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком, — думал: не утихомирить яростного биения в груди. Но глядел прямо перед собой, туда, где за желтыми кубышками, спокойное, ровное, лежало Никодимово озеро, и мало-помалу к нему пришло такое же тихое, ровное спокойствие. Он разжал руки, опустил с прибрежнего уступа занемевшие ноги и, усталый, но умиротворенный, сидел в этой ненапряженной позе…

Ему не в чем было упрекать себя. И теперь или немногим позже, сегодня или завтра так и так надо уезжать… И мысли его, и ощущения растворились в бездонной синеве, что обманчивым куполом залегла над камышами, над озером, над самой дальней полоской тайги. Жизнь текла своим чередом, независимо от чьих-то отдельных бед или радостей: осторожно вышагивала в тростнике быстроглазая, серая камышовка, раздувала зеленые бока едва приметная у осок лягушка, в колонне по одному куда-то струились по своим муравьиным делам круглоголовые рыжие муравьи… И как далеко ни представляй себе будущее — все так же из края в край будет простираться над головой бездонная синева… И будет рыскать в столетних елях близ теперешней заимки любопытная белка, и на перепревшую хвою будет опадать новая, чтобы шагали по ней завтрашние люди не в поисках горя себе, а в поисках тихой, как небо, синей радости… Можно окунуться и плыть в этой синеве, если бережно раздвигать ее чуткими, сильными руками… Что-то жалостное ворохнулось в груди Сергея, беспомощное, как в детстве… Если бы скостить ему тройку или хотя бы пару лет, мог бы свободно зареветь какими-нибудь легкими, синими слезами…