Мясной Бор - Станислав Гагарин

Комиссар шагнул навстречу и вдруг увидел, как лицо женщины исказилось, она уронила ведра и закрыла лицо руками. Венец резко повернулся. К ним шел офицер в странной на первый взгляд форме. В руках он держал автомат и злорадно ухмылялся.

«Где я видел его?» — подумал Венец.

— Курт! — крикнул офицер, и комиссар узнал этого типа.

В начале февраля у села Дубовик подразделения бригады столкнулись с ротой эстонских карателей-националистов, шаставших по окрестным деревням на предмет уничтожения тех, кто сохранил верность Отечеству. Роту разгромили вдребезги, а командир ее попал в плен. Были свидетели из местных жителей, они рассказали, как этот палач собственноручно стрелял в детей и женщин.

Трибунал приговорил эстонского фашиста к смерти, и взвод красноармейцев из 59-й бригады привел приговор в исполнение. И Венец понимал, что не мог воскреснуть этот садист, а вот на тебе — надвигался на них с немецким автоматом в руках и яростно щерился самодовольной усмешкой.

Женщина за спиной комиссара закричала, и автомат в руках эстонца затрясся. Звука выстрелов Венец не слыхал, а как пули пронзали его — чувствовал. Проходили сквозь тело, а ему хоть бы что. «Бессмертный я стал, что ли?» — улыбнулся комиссар, переходя в иное состояние, между сном и бодрствованием, и наблюдая за событиями как бы со стороны.

Он проснулся с ощущением праздника и даже забыл о том, что так и не досмотрел сон.

«Срочно надо позвонить Ткаченко! — подумал комиссар. — Наверно, наш трофей уже в штабе корпуса…»

— Долго я спал, Сережа? — спросил Венец у ординарца, который спустился в землянку с дымящими котелками.

— Когда за обедом пошел, вы еще за бумагами сидели… А надысь заглянул — голова на столе. Может, ляжете по-людски? Счас тихо везде. Немцы притаились.

— Это у нас они притаились, Сергей.

Всю ночь с полковником Глазуновым, комбригом, допрашивали они офицера, попавшего в плен на их участке. Приехал этот офицер в штаб 18-й армии из Берлина, привез наградные знаки, документы, предписания. Решил навестить друга, который находился неподалеку. На встрече крепко выпили. Потом Линдеманн в сопровождении солдата отправился в штаб, где его ждала машина, чтобы отвезти в Сиверский. Он шел впереди и распевал во весь голос песни…

…Давно уже давили на них из штаба кавкорпуса: «Обеспечьте „языка“!» Венец позвал к себе Тихонова, дельного такого командира саперной роты. Комиссар знал: ежели что серьезное затеваешь — положись на саперов.

— Такие вот пироги, Тихоныч, «язык» нужен… Понимаю, что не по адресу. Но разведчики наши кота за хвост тянут, а бригаде позорно. Генерал Гусев опять же просит не подвести.

— Не подведем, товарищ комиссар, — степенно отвечал саперный комроты. — Есть у меня добрые пареньки. Прямо теперь и назову: старшина Чушкин и ефрейтор Ванюшин. Эти справятся. Только пусть им переход обеспечат и прикроют, ежели что.

Разведчики знали о существовании пешеходной тропы в тылу у немцев, туда и подсадили Чушкина с Ванюшиным. Ждут-пождут, вот и удача. По одежде определили: тот, что горланит песни, — офицер, его и брать. Автоматчика заднего ножом — и в кусты.

Начальник разведки ждал в группе наблюдения, встречал добытчиков и по телефону обрадовал Глазунова с Венцом. Они к нему срочно выслали лошадей, запряженных в сани. Привезли голубчика, уже протрезвевшего, но сильно он был нафанаберенный, нагличал, развалился на стуле, утверждал, обычное дело, что Германия все равно победит…

А командир с комиссаром с любопытством смотрели на него, на них были куртки надеты, петлиц не видно. Нагляделись на белокурую бестию, потом Венец по-немецки скомандовал ему: «Встать!» — и уже обычным голосом сказал, что перед ним полковник Красной Армии. Немец вскочил, вытянулся: «Извините, герр оберст», а Иван Федорович представил Венца: «Это наш комиссар».

Линдеманн едва не обделался со страху.

— Значит, меня расстреляют?..

— Мы в принципе не стреляем пленных, — сказал ему Венец, говоривший на языке противника свободно. — Это во-первых. А во-вторых, нет нужды скрывать, что особа вы для советского командования важная, с вами не только здесь говорить будут, но и в самой Москве. И в знак того, что говорю правду, возвращаю вам фотографию жены с детьми.

Линдеманна будто подменили. А когда ему дали кружку крепчайше заваренного чая, обер-лейтенант обмяк, с готовностью отвечал на вопросы, Венец с Глазуновым только диву давались.

— Кто это? — спросил комбриг, увидев на фотографии, а их была целая пачка, генерала у красивого лимузина. Все офицеры стояли перед ним навытяжку, а Линдеманн в вальяжной позе.

— Отец, — ответил Линдеманн, и комиссар едва не присвистнул: командующий 18-й армией тоже был Линдеманном.

«Но это пусть уточняют наверху», — резонно подумал Иосиф, вспомнив, что уже трижды звонили из штаба корпуса, требовали пленного отправить к ним. Его уже собрали в дорогу, когда Линдеманн обвел глазами командира с комиссаром, вздохнул и снова сел к столу, попросил листок бумаги. Он быстрым, заученным движением нарисовал карту волховского участка фронта, нанес положение 2-й ударной, а затем перечеркнул мешок крест-накрест.

— Я привез командованию приказ на ваше уничтожение здесь, — сказал Линдеманн. — Фюрер хочет окружить вашу армию и обречь ее на голодную смерть в болотах.

Он отвернул обшлаг щегольской шинели и вынул листок бумаги.

— Возьмите, — Линдеманн протянул бумагу Глазунову. — Копия приказа…

«Ведьмины дети! — чертыхнулся Венец. — Называется: обыскали пленного!»

— Присовокупь, Иосиф Харитонович, — распорядился Глазунов. — Этой бумаге цены нет. И схемку, схемку его приложи! Так оно нагляднее будет…

И вот теперь Венец звонил комиссару кавкорпуса Ткаченко, хотел узнать, что думают отцы-командиры об опасности, нависшей над 2-й ударной.

— Ты, Венец, хороший комиссар, — едва скрывая раздражение, ответил Ткаченко. — Но комиссар бригады. Вот когда будешь членом Военного совета фронта, тогда и руби дерево по плечу. Как реагируем, спрашиваешь? А чего мы должны паниковать от какого-то немецкого рисунка? У нас и самих руки длинные, мы ихнего немчуру и в Берлине нарисуем.

15

До Любани 59-я стрелковая бригада не дошла километров пятнадцать. Примерно столько же осталось пройти до этого города частям 54-й армии генерала Федюнинского, которые перешли в решительное наступление в районе Погостья 9 марта, когда 2-я ударная активные наступательные операции прекратила и находилась в неведении относительно грядущего.

Почему же не было организовано взаимодействие между двумя армиями? Дело в том, что, выполняя одну и ту же стратегическую задачу, они подчинялись разным фронтам. Чрезмерный, неоправданный бюрократизм, нетерпимый и в мирной жизни, будто раковые метастазы, проник во все мышцы гигантского организма, который назывался действующей армией, и затруднял руководство ею.

Усложненное бумагопроизводство, непозволительное в боевых условиях, отвлекало командиров и комиссаров на сочинение всевозможных справок и докладных, в то время как учет выбывших из строя был поставлен из рук вон плохо и число пропавших без вести достигало астрономических цифр. Ведь зачислить в эту графу любого было куда проще, чем организовать поиск человека.

Более или менее сложное ранение, требовавшее госпитализации, оборачивалось для воинов дополнительным психологическим стрессом, ибо навсегда лишало его боевых товарищей. Неким бюрократом в высоком звании был определен порядок, по которому выздоровевший боец или командир никогда не возвращался туда, где служил прежде. Его направляли на пункт формирования, а там распределяли в любую часть, только не туда, где получил он вражескую пулю или осколок снаряда и где продолжали воевать его товарищи.

Моральный ущерб от негодной практики трудно, увы, определить. Но вред от нее был достаточно велик, если учесть, что противник особенно заботился о поддержании духа товарищества в подразделениях, и связь раненого солдата или офицера вермахта с родной частью не прерывалась.

Неоправданным было и отсутствие очередных отпусков для командиров и красноармейцев. Утверждения, будто это снизило бы нашу боеспособность, абсолютно беспочвенны! Наоборот… Краткосрочный, дней на десять, отпуск снимал бы у фронтовика, особенно семейного, психологические напряжения, укреплял духовную связь армии и тыла, сглаживал бы и будущие демографические проблемы. Это хорошо понимала и учитывала противная сторона, где каждый солдат имел право по очереди с товарищами оставить позиции и на законном основании отправиться в фатерланд.

Отсутствие надежных радиостанций приводило к тому, что в штабах держали большое количество командиров, которых использовали в качестве связных. Они развозили пакеты, разыскивали потерявшиеся части, зачастую гибли сами, наткнувшись на боевые охранения и передовые отряды немцев, а в ротах командовали сержанты, батальоны вели в атаку младшие лейтенанты.