Золотые колдуны - Мэри Джентл

Я подумала, что завтра еще рано будет разыскивать другую дорогу; просто на расстоянии другого перехода должна находиться какая-нибудь телестре.

— Я первой встану на караул, — сказала я. — А следующим будешь ты Марик, согласен?

— Да. — У него уже закрывались глаза, несмотря на то, что он старался не уснуть.

Я уменьшили огонь. Они завернулись в свои одеяла. Мы устроили свой лагерь в низине между холмов, защищавшей нас от ветра и большого холода. Солнце уже садилось.

Некоторое время я прохаживалась кругом, чтобы прогнать сон, начинавший подбираться ко мне, смотрела на последние золотые отблески солнца на заснеженных вершинах и водяных завесов водопадов.

— Кристи!

Я испуганно села, силой вырванная из крепкого сна. Меня ослепил яркий свет, который, казалось, исходил не от какого-то определенного источника. Я плохо видела окружающее.

— Что? Что случилось?

— Он сбежал, — крикнул мальчик, — он заступил после меня на караул, а потом исчез…

Я встала на колени, смочила инеем руки протерла ими лицо, чтобы почувствовать холод и окончательно проснуться. Глаза побаливали.

Преодолев ночную одеревенелость рук и ног, я встала, покачиваясь на ноги. От костра осталась лишь небольшая кучка золы. Мешки были раскрыты, по траве валялись разбросанные обрывки тканей. Одного мешка не было.

— Он забрал себе все, что только мог унести. — Я почувствовала сильное желание убить Блейза н'ри н'сут Медуэнина. У нас осталась только одежда, что была на нас, и одеяла, в которых мы спали и больше ничего.

Однако… он оставил нам харуры и парализатор. «Но только потому, что это мы не сняли с себя перед сном», — подумала я.

— У него и трут с кресалом. — Марик плакал, не скрывая этого, но не из-за вещей.

Я сказала:

— Такова надежность наемника. Он ушел, чтобы кратчайшим путем попасть к СуБаннасен.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

18. ШИРИЯ-ШЕНИН

С горных вершин скатывались ревущие ручьи, несшие с собой настолько холодную воду, что она ломила зубы, что от нее белела кожа и что она как огонь обжигала потрескавшиеся на ней обмороженные места.

Есть было нечего.

Горные отроги Стены Мира совершенно голые. Болота и озера делали долины непроходимыми. На холмах между появлявшимися скальными образованиями росла скудная бурая мох-трава. Мы с Мариком шли, взяв друг друга под руку, чтобы удерживаться таким образом на ногах. На гребне одного холма мы остановились. Мальчик упал на колени и прислонился к серой каменной глыбе.

Я посмотрела, прищурив глаза, в небо. Утренние сумерки с закрывавшими небо облаками рассеивались и обещали ясный, полный голубизны день; на западе были видны звезды. Сверкая золотом и белизной, с обеих сторон к небу вздымались горы, тогда как предгорья все еще были окутаны утренней дымкой. Высоко над моей головой кружили кур-рашаку. Их резкие крики слабо доносились сюда. Я не представляла себе, в какой местности мы находились, я знала только, что нам нужно было придерживаться направления, в котором проходил перевал, лежащий позади нас.

У меня болели все кости, вспухли руки и ноги, я испытывала страх. Голод ощущался болью под ребрами. «Насколько же велика та тяжелая травма, какую я получила при всех этих странствиях? — подумала я. — А как же аширен? Но ведь ортеанцы очень выносливы, разве нет?»

Земля, влажная под моими почти ничего не ощущавшими руками, стала чужой. Холодный воздух звенел. Мне подумалось, что странной формы холмы могли бы подняться, и тут только поняла, что упала; горы могли бы сбросить свои оболочки, и мы сгинули бы навеки.

— Всадники! — сказал Марик и прислушался с повернутой в сторону головой. Голос его звучал почему-то необычно высоко. — Они движутся в нашу сторону.

Мы встали и спустились на несколько шагов по противоположной стороне холма. Отсюда было видно, что на юг проходил старый след. Теперь топот копыт слышала даже я.

Сквозь болото пробивались мархацы. Их рога сверкали, а шкуры поблескивали. На всадниках были панцири поверх темных униформ с вырезом до середины спины, раскачивались по сторонам их заплетенные гривы. Седла с высокой спинкой, изготовленные из гладкой кожи. На солнце блестели наконечники копий.

Первая всадница так резко осадила своего мархаца, что тот встал на дыбы и завертелся на месте. Она прокричала какую-то непонятную команду. Мы с Мариком непроизвольно прижались друг к другу.

Второй всадник спешился и вынул из ножен кривой меч. У него были бархатисто-черная кожа, блестящая, цвета меди, грива, зачесанная назад и перевязанная у темени, как лошадиный хвост.

Он явно боялся.

Мембраны его глаз были открыты так широко, что я смогла увидеть в них белки. Он пристально посмотрел на меня и повторил слова, сказанные до него женщиной, которые я теперь почти поняла.

Все это разрушило тишину: крики, топот копыт, запах мархацев. Пустошь и Топи пропитали меня тишиной. Сейчас я чувствовала, как ломался мир и формировался заново, уже измененный.

— Я — Линн де Лайл Кристи, посланница Доминиона. — Я повторила это по-ремондски, с трудом по-мелкатийски и по-римонски, а затем снова по-имириански.

Они смотрели на меня, ничего не понимая. Мужчина внимательно присмотрелся к нам, а потом вдруг повернулся в другую сторону.

Женщина сказала что-то резким тоном, и он снова сел на своего мархаца, ударив его пятками в бока. Животное пошло рысью по тропе в направлении перевала Разрушенной Лестницы, из-под его копыт летели пучки травы и комья грязи.

— Марик, ты знаешь, что это значит?

— Я житель Южной земли. — Он обескураженно помотал головой. — Но думаю, она хочет, чтобы мы пошли с нею.

Она опустила свое копье и направила его сверкающий наконечник на меня. Мы пошли впереди всадницы.

Когда идешь до изнеможения, а потом все еще должен идти, то впадаешь в какое-то странное душевное состояние. Идешь автоматически. Это — состояние транса: находишься в почти интимном контакте с землей, все физические ощущения обострены, и все органы чувств проникают глубоко в мир.

Такое произошло со мной, когда я шла по тропе, а за мной вплотную ехала всадница на мархаце. Мне вспомнился наш путь в Кирриах. Бескрайний, ровный горизонт. Необъятность бледного неба. Холодный ветер и искрящиеся дневные звезды. Мох и скалы Пустоши были теперь частью моего внутреннего ландшафта. Ослабшие мышцы, голова, кажущаяся невесомой от голода, ноги, стертые до крови жесткой кожей сапог, один рукав рубашки оторван и повязан на нос и рот для защиты от ледяного ветра… Все перед глазами сливается и становится частью солнечного света и тишины.

Холмы уступили место ровному пространству. По земле тянулись прямые, как нить, следы колес между сложенных без раствора стен, а клеточки шахматной доски, которые мы видели с перевала, превратились в луга с нежной травой и сжатые поля. Всюду виднелись равнина и прямые дороги; мне казалось, что мы шли и шли, но все же не продвигались вперед ни на пять.