Воители безмолвия. Мать-Земля - Пьер Бордаж

— Жить будете в отеле Журумба на улице Пионеров… Ваш предшественник нарушил клятву Бронзовой Хартии. Он пытается скрыться от нас. Но ринс имеет данные его ДНК и вскоре доставит в штаб… Вам не следует забывать главного принципа: ничто не может заменить человеческого контакта! — добавил ироничный радиособеседник.

Тиксу постепенно познакомился с вонючей дырой, где его похоронила дирекция Компании. Двусезонье с единственным мрачным баром, старыми проститутками, шахтерами, добывающими опталий и отупевшими от лихорадки и пьянства, с чокнутым крейцианским миссионером, с округлыми печальными садумба, а главное, с постоянной влагой, которая постепенно разъедает нервную систему… Дождь никогда не кончается и становится всепроникающим, липким, ужасающим спутником жизни…

В первые дни пребывания Тиксу проявлял энтузиазм и рвение, достойное похвалы, постоянно предупреждая дирекцию о практическом отсутствии клиентуры. Он убеждал начальство, что нет смысла держать деремат и постоянного агента при трех переносах в месяц… Ему отвечали, что его слова приняты к сведению, что бюро анализа статистики рассмотрит вопрос о рентабельности агентства на Двусезонье. Но время шло. Ничего не происходило… И он начал тонуть в болоте инертности, потерял интерес к судьбе агентства и запил в компании шахтеров. Его истинной любовницей стало мумбе…

И только чудесное появление Афикит, сверкающего цветка на куче нечистот, выдернуло его с Двусезонья… Он понял, что контраст между ослепительной красотой сиракузянки и уродством его собственной жизни оказался решающим толчком…

— Ну что, друг! Углубился в свои мысли?

Мощный голос пастуха заставил его вздрогнуть. Неожиданное вмешательство хозяина вырвало его из объятий антры. Пережив заново этот период жизни, Тиксу расстался с частью своих воспоминаний, с древностями, наполнявшими его душу, и радостно ответил:

— Я размышлял…

— Ну и дела! Когда размышляете, вы не замечаете времени! — воскликнул Станислас. — Вы сидите уже шесть часов в полной отрешенности! Когда я вошел, то уронил миску, но вы даже не заметили грохота!

Слова пастуха поразили Тиксу: ему казалось, что его погружение в пространство и время продлилось не более десяти минут.

— Пойдем, пора есть, — сказал Станислас. — А потом, если хотите, я почитаю вам свои стихи… Мне случается сочинять их по вечерам, когда животные спят, а вторая дневная звезда, Огненный Конь, уходит в тень. Уже поздно, чтобы вести поиски в Дуптинате. И вам, друг, остается только наилучшим способом распорядиться этими нежными мгновениями жизни.

После ужина, состоящего из сыра и черного хлеба, а также бобового супа, пастух взял небольшой музыкальный инструмент и принялся яростно крутить ручку мехов. Он предупредил гостя, что при переводе будет потеряна ритмика и тональная частота, а потому он будет исполнять стихи на старом маркинате.

— Но это не помешает вам уловить смысл, если умеете слушать сердцем…

Звонкие и печальные звуки виоланы прекрасно сочетались с низким голосом пастуха. Тиксу позволил гармоничной и нежной мелодии поэмы убаюкать себя…

На следующий день Тиксу бродил по улицам Дуптината в поисках деремата, могущего его быстро переправить на Селп Дик. Но агентства всех компаний были закрыты. Металлические или магнитные ставни были опущены, а объявления извещали, что они откроются только в день коронации нового императора вселенной. Частные дерематы были реквизированы. Тиксу застрял на Маркинате.

Бродя по городу, он видел, как устанавливают огромные экраны размером чуть ли не с храм и крохотные экраны размером с кулак на площадях и улицах столицы. Эти головизоры позволяли любому маркинатянину следить за всеми подробностями церемонии, любоваться невероятной роскошью, с которой сиракузяне собирались отпраздновать коронацию одного из своих. Дуптинат наряжался как влюбленная женщина: бело-золотые языки штандартов, цвета семейства Анг, плясали под порывами ветра, башни Круглого Дома украсили переливающиеся ткани. Но лица прохожих оставались мрачными и печальными. Огненные кресты умножались с той же скоростью, что и экраны. Прохожие натыкались на них почти на каждом перекрестке и не могли избежать вида распятых багровеющих тел, безумных взглядов страдальцев. Большинство мучеников относилось к жрецам маркинатских культов.

Оранжанин был свидетелем поимки парнишки, который ежедневно преклонял колени и плакал перед огненным крестом дамы Армины Вортлинг, чье состояние ухудшалось с каждым часом. Тело вдовы сеньора Абаски превратилось в бесформенную массу багровой плоти, сжигаемой волнами. Она походила на мутанта из великой нуклеидной пустыни. Тиксу никогда не приходилось видеть таких страданий. Четверо полицейских в темно-синей форме бросились на подростка, который отбивался с яростью своих пятнадцати лет, колотя ногами и руками, как дикая тигрокошка. Его вопли заставили прохожих замереть на месте:

— Отпустите меня! Вы не имеете права! Мерзавцы! Вы не имеете права так поступать с дамой Арминой! Пусть кто-нибудь предупредит мою мать! Жессику Богх! Она прачка во дворце!.. Скажите ей, что схватили ее сына Фрасиста!..

Разозленный полицейский ударил его дубинкой, чтобы покончить с воплями.

В прогулках по городу Тиксу сталкивался со скаитами в черных и зеленых бурнусах, передвигавшихся в сопровождении наемников-притивов, а также с миссионерами-крейцианцами с мрачными восковыми лицами, спрятанными в оранжевый облеган. При каждой встрече легкий страх сжимал его внутренности, но никто, ни скаит, ни церковник, им не заинтересовался.

Он был свидетелем разрушения храма. Пушка, управляемая опытной рукой притива, исторгла мощный зеленый луч. От резного купола, который ремесленники украшали долгие годы, осталась лишь кучка черного пепла, которую всосало в себя щупальце рободворника.

Вечером после захода Огненного Коня за Загривок Маркизы Тиксу вернулся в дом пастуха. Как обычно, он разделил с ним ужин и с удовольствием выслушал его стихи.

Потом, вытянувшись на матрасе, набитом сеном, и прикрывшись шерстяным одеялом, стал думать об Афикит. Ему не удалось воссоздать ее образ, контуры ее лица становились все более расплывчатыми. Его главным желанием, его целью было добраться до нее, но капризы случая — а был ли это случай? — решали иначе, и она постоянно уходила от него. Недоразумение держало его на Маркинате, ставшем для него символом невозможности повлиять на течение событий. Он превратился в хрупкий кораблик, плывущий в бурном море, который бросают в разные стороны могучие волны и ревущие ветра. Он стал марионеткой, которую кто-то — но кто? — дергал за ниточки. Он стал атомом-человечком в бесконечном пространстве…

Тогда он снова обратился к антре. И, как накануне, когда звук жизни увлек его дух в убежище безмолвия, явились образы прошлого… Череда лиц и забытых ландшафтов… Наглые двоюродные братья, которым доставляло наслаждение издеваться над ним, его кузина, прощающаяся с детством, чьи нарождающиеся формы волновали его, его мать, его нежная мать, добрая и печальная, с горячими ласковыми ладонями…

Он снова спросил себя, не была ли опасной эта связь с антрой, как для него, так и для других. Но она доставляла ему такое эйфорическое наслаждение и чувство внутреннего очищения, что он не решался прервать его. Антра залечивала глубокие раны, освобождала из темниц, в которые он загнал самого себя, рвала цепи, которые сковывали его подлинную натуру, обрушивала мрачные скалы, которые перегораживали тропу его интуиции. Звук был алхимиком, который плавил его внутренний мир, чтобы отлить в новую форму, архитектором, который разрушал, чтобы воссоздать. Антра работала для возрождения души, чтобы маленький атом, слишком похожий на своих собратьев, вновь ощутил вкус своего отличия, своей важности, своей уникальности. А раз так, то почему Тиксу не мог пользоваться антрой, даже злоупотребляя?

Он заснул. И во сне ему показалось, что он слышит слабый умирающий голос Афикит. Она звала его, она в нем нуждалась.

Он проснулся задолго до того, как ночь уступила давлению слабой зари, задолго до того, как проснулся Станислас Нолустрит.

Он понял, что призыв ему не приснился.

Глава 15

Очень давно на Селп Дике [2] жил народ магов и фей. Обитали они в стране Альбар, краю, затянутом густыми туманами и покрытом густыми лесами, где никто, кроме них, не рисковал бродить, не боясь заблудиться… Дома их были сложены из огромных зеленых листьев гигантских тысячелетних деревьев. Они пили воду Вечного Каскада, наделявшую их силой и долголетием. Питались они фруктами, произраставшими на хрустальных скалах, окружавших озеро Милосердия. Вкус этих плодов был так чудесен, что они не испытывали нужды питаться мясом животных, с которыми жили в добром согласии… Сердца их оставались по-детски простодушными и лишенными злобы. Главой этого народа был маг Гудевур, почитаемый всеми мудрец. Его жена, фея Лучистая, родила ему двух дочерей, феюшек Огонечка и Искорку. Красота их была так велика, что юные маги стекались со всех сторон Альбара, оседлав дыхание ветра или луч света, чтобы полюбоваться на них. Каждый из них спешил обратиться к отцу и матери с просьбой отдать ему руку одной из их дочерей, но каждый раз старый маг и его жена отвечали: