Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

Я сглатываю соленую слюну, встаю и отряхиваю песок с платья.

— Зачем?

— Это красиво, — улыбается Арно. — К тому же ты сможешь загадать желание, и если фонарь не загорится и не упадет в море, а улетит высоко в небо, то оно непременно сбудется.

Я пожимаю плечами.

— А что придется делать?

— Ничего особенного. Загадать желание и поджечь свечу.

Арно расправляет в руках фонарь и предлагает мне взяться за его основание. Теперь мы стоим лицом к черному провалу над морем, мои руки держат тонкую проволочную основу, а руки Арно лежат совсем рядом, почти касаясь моих. Он стоит сзади, и его дыхание щекочет мою щеку.

— Поджигай, — он дает мне зажигалку.

Огонь от свечки дрожит на ветру и неожиданно я пугаюсь, что он потухнет. Но нет, робкий вначале, он быстро набирает силу и загорается ровнее и увереннее. Теплый воздух начинает поступать вглубь цилиндра, надувая его и натягивая бумагу.

— Желание загадала? — спрашивает Арно.

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, что бы мне попросить у богов? Денег у меня сейчас хоть отбавляй, без малого десять миллионов. Здоровье вроде бы нормальное. Любви? У меня есть Стас. Приехав за мной, он доказал, что не собирался бежать без меня, а значит, его чувства сильнее, чем он показывает. Я опять вспоминаю его жуткий животный плач час назад и покрываюсь мурашками.

— Быстрее, — советует Арно. — Он уже скоро взлетит, надо успеть загадать желание до этого.

Чего мне не хватает? В поисках чего я сюда убежала? Покоя, смысла жизни? Но, приходит мне в голову, причем приходит не просто в виде обычной мысли, а почти вспышкой, озарением, с немыслимой ясностью, — разве боги или кто бы то ни было могут послать мне смысл моей жизни или какое-либо внутреннее состояние души? То, чего я ищу, это не что-то внешнее или имеющее материальную форму, не выигрышный билет в лотерею, который судьба может подкинуть тебе в виде сдачи в сигаретном ларьке, не чудодейственное исцеление от хронического недуга, не долгожданная беременность для бесплодной женщины, а нечто, берущее свою основу не в окружающем мире, а во мне самой, зависящее лишь и только от меня!

Пораженная, я закрываю глаза. У меня нет никаких желаний. Как выяснилось, у меня есть все необходимое для жизни, а жизни по-прежнему нет. Как такое может быть?! Счастье, которого мне так не хватает, мне никто не может дать, кроме меня самой!

— Взлетает. Ты готова? — шепчет мне на ухо Арно.

Попросить богов, чтобы он меня полюбил? Но, опять будто вспышкой мелькает у меня в голове, он и так меня любит. Он поэтому сюда и пришел. Танцуя с Жанной, он видел меня и заметил, что я ушла из ресторана. Боги ничего не смогут мне дать, они уже все дали. Теперь все зависит только от меня, от того, что я буду с этим делать, смогу ли я начать, наконец, жить.

Волшебный фонарь тянет руки все сильнее, и я послушно разжимаю пальцы. Следя за каждым моим движением, Арно немедленно разжимает свои, и, подсвеченный изнутри, фонарь медленно взлетает. Сначала всего на один метр. Тяжесть проволок мешает ему набрать скорость и ветер пытается его наклонить. Если это произойдет, загорится бумага. Я поворачиваюсь и в ужасе смотрю на Арно. Если фонарь загорится, то ничего не будет, моя жизнь не удастся, не сложится, я не решу этот пазл, никогда не соберу частички воедино!

— Все будет хорошо, — тихо говорит Арно.

Я опять перевожу взгляд на цилиндр. Справившись с ветром, он выравнивается и начинает постепенно набирать высоту. Вот он уже отлетел на десять метров. Потом еще на десять… В его ровном скольжении есть что-то величественное и захватывающее дух. Воздушные потоки подхватывают его и вот вскоре он уже едва заметен: теплая оранжевая точечка на фоне смоляного небосвода, светлячок, наполненный огнем моего желания жить, уносящийся прочь, едва заметно пульсирующий, словно подмигивающий напоследок перед тем, как окончательно нырнуть в облака, потеряться, смешавшись со звездами.

Мы молча провожаем его глазами. Проходит, наверное, не меньше пятнадцати минут, пока он становится настолько крошечным, что его почти не видно.

— Вот видишь, — говорит Арно, — все получилось.

Отойдя в сторону, он присаживается на песок и закуривает. Я сажусь рядом.

Какое-то время мы молчим и слушаем море. Волны мерно накатывают на песок, словно бы завороженные постоянными повторами собственных звуков: сначала нарастающий рокот подходящей волны, потом тихий шелест по песку, потом резкий удар, пена остается на берегу, а вода с еле слышным стоном откатывает обратно, чтобы вскоре всё повторилось снова и снова. В природе всё уже было, её ничем не удивить. Моя жизнь — не первая и не последняя на этой странной и несчастливой планете, и мои проблемы ничуть не оригинальны. Более того, раз все это до сих пор зачем-то существует, значит есть какое-то решение, просто я его не знаю. Я чувствую, что еще немного и я что-то пойму, но словно вода сквозь пальцы, это ускользает от меня каждый раз, что я пытаюсь приблизиться.

— Мне кажется, что-то вот-вот должно произойти, что-то должно случиться, — говорю я. — Так не может больше продолжаться.

— Наверняка, — говорит Арно, не сводя взгляда с моря.

По небу пробегает тонкая ниточка света.

— Смотри, звезда упала, — говорю я.

— Это не звезда, а метеор. Раньше во Франции люди верили, что это душа, покинувшая тело.

— Да? А в России это считают хорошим знаком и загадывают желание. Сейчас. Хотя раньше было не так. Раньше падающие метеоры тоже связывали со смертью, бабушка всегда крестилась и говорила: «царство небесное», думала, что это верный признак, что кто-то умер. Еще исстари на Руси повелось предание, что заметить падающую звезду — дурной знак. Худая примета заляжет на душу того, кто ее видит и будет предвещать неизбежную скорую смерть ему или кому-нибудь из его семейства.

Арно бросает на меня удивленный взгляд.

— Недавно я была у гадалки, — говорю я, — и она сказала, что Полина Власова умрет. Полина Власова — это мое имя.

— Может быть, это следует понимать метафорически? В смысле, ты изменишься, и старая Полина умрет. А новая будет жить.

— Думаешь? Мне не приходило это в голову. Гадалка жутко испугалась, выгнала меня как прокаженную, даже денег не взяла. С тех пор я все время жду смерти.

— Ну… По-моему, ты слишком серьезно ко всему относишься. — Арно пожимает плечами. — Жизнь — это игра, спектакль.

— А кто режиссер?

— Ты.

— Дай сигарету. — Я всматриваюсь в темное небо, но мой волшебный фонарь уже исчез. — А, по-моему, мы никакие не режиссеры, и даже не зрители, а просто тупые жертвы случая. С нами постоянно случаются какие-то беды. Люди мрут как мухи, ни от чего, — от рака, от автокатастроф. Мне кажется, что мы, как бараны, тащимся по унылому шоссе жизни: по краям забор, колючая проволока, никуда не свернуть. Упирается шоссе в бездну, и все мы в нее ухаем. А сверху на нас сыпятся всевозможные горести и проблемы, почти как эти метеориты, — вдруг, ниоткуда, сами по себе, и от нас ничего не зависит. Все вроде бы хорошо, а потом дойдешь до врача, так просто, профилактически, а он тебе — бах, диагноз. А ты ничего особенного и не делал, пил-курил не больше других, спортом занимался… Или сел в самолет, а он, вот именно твой, один на тысячу, взял и упал как раз на твоем рейсе. Никакой логики, вся жизнь — хаотически распределенные беды: некоторые ничего себе, в полсилы, можно оклематься, а иные с летальным исходом. И вот ползешь себе по шоссе и думаешь: если сейчас тебя не сразит, то, значит, завтра, или послезавтра, но в любом случае, даже если ты супер-удачлив, в конце пути тебя ждет пропасть, неминуемая смерть.

— Жуткая картина, — комментирует Арно, усмехаясь. — Но это же твой выбор, какую картину мира себе нарисовать. Зачем тебе это шоссе? Выбери себе что-нибудь поприятнее и твое отношение к происходящему сразу поменяется.

— К чему? К раку, например?

— Да, к раку тоже. Рак — это просто одна из форм смерти. Согласен, довольно неприятная, но смерть чаще всего приходит не через удовольствие. Это просто одно из ее качеств, внешняя форма. Возьми, например, дождь. Одно из его качеств — это то, что он мокрый. Но само по себе это не плохо, это никак. С чего ты взяла, что сухое лучше, чем мокрое? Это вопрос отношения и только. Я вот люблю дождь, это время для себя, он ограничивает твои действия, как бы напоминает: «сядь, расслабься, погрусти, подумай, как сладка, как чертовски хороша жизнь».

— Ну дождь — ладно. Но как может быть хороша смерть?

— Элементарно. Ты все время говоришь о форме. Но форма смерти никак не влияет на саму суть факта смерти. А суть ее, извини меня, крайне неоднозначна, и трактовать ее как абсолютное зло, наказание и горе — значит предаваться примитивной мещанской панике, тупому животному страху перед неизвестным. Для буддистов, кстати, смерть не просто естественна, она желанна. Это освобождение от страданий, можно даже сказать — определенная награда, приз за то, что ты прошел в жизни какой-то урок и тебя отпустили на большую перемену, у тебя появится время отдохнуть от учебы, а в столовой тебя ждет булочка и компот.