Яромира. Украденная княжна - Виктория Богачева

позвоночника и сквозь ребра. Пришлось крепко сцепить зубы, чтобы не застонать, и хорошенько навалиться на неподатливое весло грудью. Руки не слушались, содранные мозоли кровили.

Со временем все выправилось. Боль притупилась. Уже не хлестала столь ожесточенно, не вышибала дух, перебивая дыхание и не позволяя раскрыть рта. Раз за разом гребок давался все легче, и ближе к вечеру люди конунга гребли стройно и ладно, словно и не случилось с ними шторма.

Харальду бы улыбнуться, но он смотрел в затылок Ивара, которого нарочно посадил прямо перед собой, и голову его терзали невеселые думы. Он послушал Олафа на берегу и сделал это зря. Следовало оставить племянника в Длинном доме. Может, он и взбаламутил бы там воду, но Тюра всегда знала, как держать несносного мальчишку в узде.

Он выкинет его прочь прежде, чем станет слишком поздно. От слов Ивара расходились ядовитые круги по воде. Харальд уже велел казнить двух своих людей, ослушавшихся приказа. Они были бы живы, не пойди на поводу у его племянника. В ту ночь Ивар увлек всех за собой на берег, Ивар подначивал воинов найти себе забаву, Ивар пошел за людьми Трувора, когда те наткнулись на дроттнинг…

Харальд был слепцом. Он должен был оставить Ивара на берегу.

* * *

Два дня после шторма прошли спокойно и тихо. Раненые медленно, но верно поправлялись. Пробовали вновь ходить по шаткой палубе, примерялись к веслу. До Гардарики оставалось совсем немного, и повеселевший было Харальд вновь мрачнел на глазах. Ярлфрид он велел себе обходить дальней дорогой и слово свое держал. Чем ближе они были к дому дроттнинг, тем мрачнее делалось его лицо.

Ивар присмирел и притих, и Харальд гадал, надолго ли да отчего. В то, что испугал племянника, он не верил. Но причин для зубовного скрежета у конунга поубавилось, а в последний день он и вовсе ни одного слова от ососка не услышал.

На душе у конунга было… неспокойно. Что-то не нравилось ему, что-то подтачивало изнутри. Он бы сказал, что не по сердцу затишье, словно перед грядущей бурей, но они только-только пережили один шторм и не ждали второго, даже несмотря на тяжелые, темные облака, простиравшиеся до самого горизонта.

Поменявшись веслом с другим хирдманом, Харальд встал со скамьи и с наслаждением потянулся до хруста в плечах. Тепло бежало по разгоряченному телу. Пока греб, снял верхнюю, теплую рубаху из шерсти, оставшись в самой простой, из грубого льна.

Взгляд конунга невольно зацепился за притихшую на корме Ярлфрид. Она куталась в его плащ, натянув едва ли не до носа, и была похожа на нахохлившуюся пташку.

Он приглядывал за ней исподтишка последние пару дней, как запретил себе подходить к девке близко. Как бы ни занемогла после той ночи…

Ноги сами принесли его к скамье, на которой сидела Ярлфрид.

— Ты не мерзнешь, дроттнинг?

Она молча покачала головой и моргнула несколько раз, но Харальд успел поймать ее тусклый, горестный взгляд. Он словно не домой ее вез, а в полон. Он не стал ничего спрашивать, но и уйти сразу же не смог. Сел на скамью поодаль от нее и уставился на свои шершавые от мозолей, натруженные ладони.

— Гардарики уже в паре дней пути, — сказал он, и Ярлфрид лишь кивнула.

Она глубоко вздохнула, набрав в грудь побольше воздуха, словно готовилась шагнуть в пропасть, а он краем сознания отметил, как тихо вдруг сделалось на драккаре. Очень и очень тихо.

Неправильно тихо.

— Харальд конунг… — позвала дроттнинг, и он повернулся ней, опустив тяжелый кулак на скамью, и их пальцы соприкоснулись.

А потом раздался тихий свист, и в дерево, ровно между ними, вошла стрела. Затрепетало знакомое оперение.

Харальд резко вскинул голову: на носу драккара стоял Ивар.

В его руках дрожал тугой лук.

Княжеская дочка V

… такого лютого холода Яромира не испытывала давно. У нее зуб на зуб не попадал. Руки заледенели, пальцы ломило. Мокрая до последней нитки одежа неприятно липла к телу, и она дрожала на ветру и сидела, вся съежившись, под камнем, куда насильно усадил ее Харальд.

Ему, раненому, было ничуть не легче. Княжна видела на мокрой рубахе алое пятно с неровными, расползшимися краями. Он не жаловался. Не сказал ни слова. Лишь сновал туда-сюда по каменистому пляжу, хромая, и выискивал ветки да палки, из которых смог бы сложить костер. Маленькая вначале, стопка постепенно росла, и Яромира глядела на нее с жадным нетерпением.

Отец куда-то учил ее разжигать костер, и в любой другой день она бы подсобила с этим Харальду, но нынче не чувствовала своих рук.

Она и так ему уже подсобила.

Когда прыгнула следом за ним с драккара…

Конунг молчал, но она чувствовала его недовольство всем своим естеством.

Яромира упрямо закусила губу и растерла онемевшие ладони друг о друга. Совсем она раскисла, потому что даже не почувствовала, как Харальд подошел и опустился рядом с ней на одно колено. Его руки накрыли ее ладошки, и он согрел их теплым дыханием. Тысяча иголочек закололи пальцы, а тысяча тысяч — сердце от его близости.

— Зачем ты полезла за мной следом, дроттнинг? — спросил он совсем неласково.

Яромира упрямо дернула носом.

Как она могла остаться, когда собственный племянник предал его? Скрутил и сбросил в ледяное море?

Как она могла остаться там без него?..

— Коли я умру… — зашептала она, чувствуя, как по телу разливается тяжелая, вязкая слабость.

Она еще не забыла, как худо ей было после шторма всего несколько дней назад. Но тогда они плыли на драккаре, и Харальда еще никто не предал, и у них были снедь и питье, и сухая одежа, и плащ, в который он ее завернул.

Нынче же они оказались на позабытом Богами клочке земли, пустынном и выжженном ледяной стужей. Мертвом.

И Яромире казалось, что она уже чувствовала ледяное дыхание Мары-Морены на своем лице. Ее глаза закатились; телом овладела сладкая, приятная слабость. Даже холод отступил куда-то, и нынче она чувствовала лишь легкость и покой.

Вестимо, ей не свидеться больше с родными. И потому она хотела попросить… хотела попросить Харальда, чтобы повинился заместо нее перед отцом и матушкой.

— Да ты ума лишилась! Я тебе умру! — рявкнул вдруг конунг, и дымка перед глазами Яромиры чуть рассеялась, и сквозь липкий туман проступило его полное свирепой ярости лицо.

Харальд выругался и стиснул ее предплечья, впившись