Дядя самых честных правил 10 - Александр Горбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отлично! У нас есть первый кающийся. Сейчас Дмитрий Иванович даст перо и бумагу, и вы подробно напишете обо всех беззакониях вашего начальника.
Дверь в вагон открылась, и внутрь проскользнул один из опричников. Подошёл ко мне и тихо доложил:
— Константин Платонович, у вокзала собралась толпа. Просят о встрече с вами.
Я кивнул и поставил чашку на столик.
— Увы, судари, мне придётся вас временно покинуть. Дела-с, знаете ли. Но с вами остаётся Дмитрий Иванович, и он будет рад помочь вашему чистосердечному раскаянию.
* * *
Толпа оказалась всего лишь десятком иркутских купцов, дружно снявших шапки при моём появлении и низко поклонившихся.
— Доброе утро, судари. По какому делу вы хотели меня видеть?
Вперёд выступил дородный купец с окладистой бородой. Он ещё раз поклонился и уставился на меня просящим взглядом.
— Батюшка князь, слышали мы, что ты губернатора нашего Фёдора Глебовича арестовал.
— А вам что за печаль? Или вы просить за него пришли?
Купцы дружно замотали головами, а затем их прорвало.
— Нет, батюшка!
— Да никогда, светлый князь!
— Молить тебя хотим!
— Не отпускай мздоимца!
— Поборами замучил, собака!
— Три шкуры дерёт!
— Торговать не даёт!
— Цены велит ставить, чтобы дороже его собственных лавок!
— Людей разбойных привечает!
— Грабят нас, отец родной! Заступись!
— Заступись, батюшка-князь!
— Христом богом молим, не дай ему снова нас мучить!
Я поднял руку, и купцы дружно замолчали.
— Значит так, судари мои. Сейчас идёте и пишете жалобу на все его беззакония. Всё, что только что говорили, подробно изложите, подписи свои поставите и мне бумагу ту принесёте. А я за вас перед матушкой-императрицей заступлюсь.
— Отслужим, ваша светлость!
— Не извольте сомневаться!
Они снова загалдели, но я прервал их.
— Если хотите отблагодарить, лучше больницу на свои средства поставьте. А теперь идите, чтобы через час бумага была у меня.
Отпустив купцов, я решил не возвращаться в оружейный вагон. Допрашивать губернатора не хотелось, слишком уж противное зрелище. Пусть Киж сам справляется, тем более он это дело любит и умеет. Так что я пошёл к себе в вагон посмотреть, как там мои домашние, а заодно и позавтракать.
* * *
Через два часа Киж принёс бумаги с чистосердечными признаниями губернатора и его подручного. К этому моменту я успел обменяться с Шешковским десятком телеграмм, и в последней он попросил сдать преступников коменданту Иркутского острога. Максимум через неделю сюда должна была прибыть арест-команда Тайной экспедиции и этапировать троицу в Петербург.
— Обратите внимание, Константин Платонович, — Киж указал на последний лист. — Он не просто так на нас организовал засаду. Ему сообщили из Петербурга, что едет князь Алеутский, который собирается навести порядок в торговле пушниной на своей территории. А губернатор имел там свой интерес — его доверенные купцы скупали шкурки у местных в обход нас. Он и решил действовать на опережение, а заодно и добром поживиться.
— Очень интересно. Что-то слишком много любителей меха разгуливает по Алеутщине как у себя дома.
Я подозревал, что у Камбова просто не хватает людей, чтобы контролировать огромную территорию. А проблема с испанцами заставила забрать на юг все резервы. Что же, придётся вплотную заняться этой проблемой. И мысли, как отвадить чужих купцов, у меня были.
— Копии этих показаний сделаешь?
— Уже, Константин Платонович, сразу в двух экземплярах писали.
— Тогда возьми опричников и отконвоируйте всю троицу в острог. Сдашь на руки коменданту вместе с бумагами — и бегом обратно. Мы слишком долго здесь задержались.
Купцы всё-таки отблагодарили меня. Пока Киж занимался уже бывшим губернатором, они притащили к поезду корзины с местными ягодами, мёдом, всяческой снедью и огромный короб с копчёным омулем. Отказываться от такого подарка я не стал. Старались, несли от чистого сердца. Кстати, омуль оказался выше всяких похвал — вкуснейшая рыба! Но большую часть подарков я велел отдать опричникам. Мои люди отлично показали себя в бою и заслуживали награды.
* * *
Промелькнули за окнами Байкал, маленький городок Верхнеудинск, сопки, покрытые лесом, и кусочки степи между островками деревьев. И вот поезд уже подъезжает к Читинскому острогу — последней станции Екатерининской эфирной дороги.
Не позволив строить дорогу дальше, на Алеутщину, императрица сделала хуже только себе. Этим она не столько сдерживала развитие княжества, сколько ограничивала собственное влияние. Формально в Алеутское княжество даже телеграф не был проведён. И сколько времени займёт отдать мне какой-нибудь приказ из Петербурга? Пусть посланник Екатерины попробует самостоятельно добраться до Америки, найти меня и вручить бумаги. А я ведь ещё и ответ напишу, в котором задам вопросы, как именно исполнять приказ.
По факту же от Читинского острога до порта Чумикан на Удской губе была проложена «секретная» ветка эфирной дороги. Ей пользовались только мои люди, а чужих к ней и близко не подпускали. Собственный телеграф, связанный через Алеутские острова с остальной Россией, в княжестве тоже имелся практически в каждом поселении. В общем, не стоит пока торопиться с эфирной дорогой через Берингов перешеек — вот встану на ноги, наберусь сил, тогда и буду думать на этот счёт.
Поезд подъехал к вокзалу Читинского острога в утренних сумерках. Я первым вышел на платформу, сколоченную из досок, и хмыкнул. Пожалуй, вокзал — это слишком громко сказано: строение из брёвен тянуло максимум на домик станционного смотрителя.
— Константин Платонович! — тишину разорвал женский голос. — Дядя Костя!
Я обернулся и увидел бегущую фигурку.
— Дядя Костя! — На меня налетела одетая по-мужски девушка и с ходу повисла на шее. — Ты приехал!
Треуголка слетела с её головы, и по плечам рассыпалась рыжая грива волос.
— Ксюшка!
Младшая Добрятникова не стала на мне задерживаться. Чмокнула в щёку и с визгом кинулась дальше.
— Танечка! Как я по тебе соскучилась! Бабушка Марья!
Следом подошли и остальные встречающие. Несколько опричников из второго набора, которых я помнил в лицо, и также одетая по-мужски молодая женщина.
— Рад вас видеть, Агнес, — я улыбнулся. — Не ожидал вас здесь встретить.
— Ваша светлость, — Агнес де Кюрис, она же Аглая Курицына, поклонилась. — Где же мне ещё быть, как не со своей ученицей.
Мне было странно наблюдать за Ксюшкой. Я помнил её непоседливым ребёнком, а теперь передо мной стояла взрослая девушка.
