Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

– Да, – сказал я печально.

Он горестно поцокал языком и шумно вздохнул.

– Какой-то пятьсот первый поезд, – сказал я, – наверное, ошибка. Разве поезда имеют такие номера?

– Нэт, – шепнул он, – нэ ошибка. Пиатсот первый – значит пиатсот веселий.

– Почему веселый? – не понял я.

– Товарные вагоны, кацо. Дольго идет – всем весело. – И снова поцокал.

Ночью заснуть я не мог. Меладзе покашливал за стеной. Утром я отправился на вокзал».

И вот мама приехала.

«Мы вошли в дом. В комнату. Я усадил ее на старенький диван. За стеной кашлянул Меладзе. Я усадил ее и заглянул ей в глаза…

– Сейчас мы поедим, – сказал я бодро. – Ты хочешь есть?…

Я выскочил на кухню, зажег керосинку, замесил остатки кукурузной муки. Нарезал небольшой кусочек имеретинского сыра, чудом сохранившийся среди моих ничтожных запасов.

Я разложил все на столе перед мамой, чтобы она порадовалась, встрепенулась: вот какой у нее сын, и какой у него дом, и как у него все получается, и что мы сильнее обстоятельств, мы их вот так пересиливаем мужеством и любовью. Я метался перед ней, но она оставалась безучастна и только курила одну папиросу за другой… Затем закипел чайник, и я пристроил его на столе. Я впервые управлялся так ловко, так быстро, так аккуратно с посудой, с керосинкой, с нехитрой снедью: пусть она видит, что со мной не пропадешь. Жизнь продолжается, продолжается… Конечно, после всего, что она перенесла, вдали от дома, от меня… сразу ведь ничего не восстановить, но постепенно, терпеливо…

Когда я снимал с огня лепешки, скрипнула дверь, и Меладзе засопел у меня за спиной. Он протягивал мне миску с лобио.

– Что вы, – сказал я, – у нас все есть…

– Дэржи, кацо, – сказал он угрюмо, – я знаю…

Я взял у него миску, но он не уходил.

– Пойдемте, – сказал я, – я познакомлю вас с моей мамой, – и распахнул дверь.

Мама все так же сидела, положив руки на колени. Я думал – при виде гостя она встанет и улыбнется, как это принято: очень приятно, очень приятно… и назовет себя, но она молча протянула загорелую ладонь и снова опустила ее на колени.

– Присаживайтесь, – сказал я и подставил ему стул.

Он уселся напротив…

О чем они говорили и говорили ли, пока я выбегал в кухню, не знаю. Из комнаты не доносилось ни звука. Когда я вернулся, я заметил, что руки мамы уже не покоились на коленях и вся она подалась немного вперед, словно прислушиваясь.

– Батык? – произнес в тишине Меладзе. Мама посмотрела на меня, потом сказала:

– Жарык… – и смущенно улыбнулась.

Пока я носился из кухни в комнату и обратно, они продолжали обмениваться короткими непонятными словами, при этом почти шепотом, одними губами…

Меладзе отказался от чая и исчез. Мама впервые посмотрела на меня осознанно…

О Меладзе, сопящий и топчущийся в одиночестве, ты тоже ведь когда-то был строен, как кизиловая ветвь, и твое юношеское лицо с горячими и жгучими усиками озарялось миллионами желаний. Губы поблекли, усы поникли, вдохновенные щечки опали. Я смеялся над тобой и исподтишка показывал тебя своим друзьям: вот, мол, дети, если не будете есть манную кашу, будете похожи на этого дядю… И мы, пока еще пухлогубые и остроглазые, диву давались и закатывались, видя, как ты неуклюже топчешься, как настороженно высовываешься из дверей… Чего ты боялся, Меладзе?»

* * *

Даже такой язвительный писатель, как Михаил Зощенко, и тот нашел пример взаимопомощи среди соседей. Правда, не соседи были там главными героями – но в то же время без соседей дело бы не выгорело.

Итак, рассказ «Честное дело»:

«У нас из коммунальной квартиры выехала на дачу одна семья. Папа, мама и ихнее чадо.

Ну выехали. Заперли на висячий замок свою комнатенку. Один ключ себе взяли, а другой, конечно, соседке отдали – мало ли чего случится. И отбыли.

А надо сказать, был у них в комнате инструмент – рояль. Ну обыкновенное пианино. Они его брали напрокат от Музпреда…

Вдруг, значит, является на ихнюю городскую квартиру специалист – настройщик роялей, присланный, конечно, своим учреждением.

Конечно, соседка ему говорит: мол, сами уехадши до осени, рояль заперли и, безусловно, его настраивать не приходится.

Настройщик говорит:

– Это не мое постороннее дело – входить в психологию отъезжающих. Раз, говорит, у меня на руках наряд, то я и должен этот наряд произвести, чтоб меня не согнали с места службы, как шахтинца или вредителя.

И, значит, открыла ему дверь; он пиджачок скинул и начал разбирать это пианино, развинчивая всякие гаечки, штучки и гвоздики. Развинтил и начал свою какофонию. Часа два или три, как больной, определял разные звуки и мурыжил соседей. После расписались в его путевке, он очень просветлел, попрощался и отбыл.

Только проходит месяц – снова является.

– Ну как, говорит, мой рояль?

– Да ничего, говорят, стоит.

– Ну, говорит, я еще беспременно должен его настроить. У нас раз в месяц настраивают. Такой порядок.

Начали его жильцы уговаривать и урезонивать – мол, не надо. Комнатка, дескать, заперта. Рояль еще два месяца будет стоять без движения. К чему такие лишние траты производить!

Уперся на своем.

– У меня, говорит, наряд на руках. Не просите. Не могу.

Ну, опять развинтил рояль. Опять часа два назад свинчивал. Бренчал и звучал и на брюхе под рояль ползал.

После попрощался и ушел, утомленный тяжелой специальностью.

На днях он в третий раз приперся.

– Ну как, говорит, не приехадши?

– Нет, говорят, на даче отдыхают!

– Ну так я еще поднастрою. Приедут – очень великолепно звучать им будет.

И хотя ему объясняли и даже один наиболее горячий жилец хотел ему морду наколотить за потусторонние звуки, однако он дорвался до своего рояля и снова начал свои научные изыскания.

Сделал свое честное дело и ушел на своих интеллигентных ножках».

А ведь могли действительно побить.

* * *

И еще. Когда я в конце 1990-х жил в коммуналке у метро «Аэропорт», мы поначалу очень ладили с соседями. Особенно с соседкой. Ее муж уходил на работу, а она оставалась сидеть по хозяйству воспитывать ребенка. Моя жена тоже с утра куда-то уходила, а я оставался дома – работать. И, конечно, по хозяйству. Так что хозяйничали мы с соседкой.

Это было прекрасное время. Уходя в магазин или на рынок, она спрашивала, что мне купить. Я, соответственно, спрашивал у нее то же самое. Можно было уйти и не бояться, что твой суп убежит, а вызванный холодильный или телевизионный