Там, где кружат аспиды - Олеся Верева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лёля закрыла глаза, погрузила пальцы в волосы Похвиста, а свою душу Берегини — в его душу.
Я слышал песни о войне
И сказки о любви,
Где мир горел, горел в огне,
А потонул в крови.
Она тихо запела отчего-то пришедшую на ум песню Нянюшки. Похвист тревожно дёрнулся, но Лёля усилием мысли удержала его на своих коленях. Она была не в Нави. Она стояла на берегу студёного озерца близ деревни и смущённо рассматривала девушку, что носила то же зелёное платье, на подоле которого покоилась сейчас её голова. Совесть огнём глодала за то, что силу свою не осознав, она бросила эту девушку в дерево, причинив боль. Она видела и дочь Сварога, мокрую, ничего не понимающую, с распахнутыми по-детски глазами. Но взгляд всё равно притягивала та, другая. Опасная, чужая, сильная, но волнующая.
Там пелось также, что земля
Родит нам новый хлеб,
Что снова реки и поля
Заблещут по земле.
Теперь Лёля оказалась на берегу реки в сумерках. Яркие звёзды Яви отражались в кристальной воде и блестели искорками в зелёных очах напротив. В очах таких глубоких, томных, что ни одно озеро с ними сравниться не могло. Она видела стыдливо прикрытую руками девичью грудь, спущенное до половины платье. Она ощущала неистовый порыв протянуть пальцы и провести по этой белоснежной коже, ощутить тонкие чешуйки, что делали именно эту девушку самой особенной, самой запретной, но сводящей с ума. А вокруг лишь пение сверчков и почти осязаемое чувство любви — ещё такой несмелой, нежеланной, но уже прошедшей грань невозврата.
Только нам непременно нужно верить,
Не нужно врать себе и лицемерить.
Ночь всего темнее
Пред рассветом.
Лёля не стала подсматривать сон Похвиста. Она допела свою песнь, вместо музыкальных струн перебирая волосы Похвиста и струны его измученного сердца. Потерпи ещё немного, любимый старший братец, всего лишь до рассвета. Рассвет всегда приходит к тем, кто ждёт.
Она открыла глаза, вновь медленно погружаясь в реальность. И рядом был тот, кто для неё значил столько же, сколько Ульяна для Похвиста и кого она пока не была готова погрузить в сон. Она утомлённо улыбнулась Догоде, кивая на умиротворённого Похвиста, крепко убаюканного её колыбельной.
— Поможешь выбраться?
Догода потянулся к своей дорожной сумке и придержал голову брата, а когда Лёля острожно освободила ноги, он заменил её колени этой не самой мягкой и удобной подушкой, но Похвист даже не пошевелился. Если повезёт, он проспит гораздо дольше, до позднего утра, когда всё уже будет кончено. А значит, у неё есть ещё немного времени.
— Не перестаю поражаться умениям твоим, — восхитился Догода вполголоса, помогая Лёле подняться с земли. — Как ладно ты его успокоить смогла.
— Теперь меня приручительницей ветров и аспидов можно звать, — пошутила Лёля, прижимаясь к любимому.
Она знала, что этой ночью за ними не будет надзора посторонних глаз. Кощею не до того, он ждёт её к рассвету и готовит брачные покои. И снова Лёля поразилась пустоте, которую ощутила при мысли о собственной судьбе. Словно её жизнь закончится, когда Догода уйдёт в Явь. Но пока он был здесь, и этого довольно.
— Догода… — Щёки Лёли запылали от того, насколько это было неуместно, но… — Ты говорил, что женой меня своей сделать хочешь… Сделай сейчас.
— Почему? — удивлённо прошептал Догода. — Что происходит с тобой, Берегиня моя?
— Не хочешь?
— Хочу. Но всё же ответ дай — почему?
— Потому что люблю я тебя. Потому что жива. Потому что не хочу другого мужа.
— Не боишься, что спешим мы?
— Боюсь, что опоздаем…
Нежная темнота навьской ночи накрыла её вместе с поцелуем. Взвился в небо золотой аспид, унося Лёлю на своей спине туда, где лучше видны звёзды, где под ногами не сухой песок, а поросль мягкой травы тёмно-синей. Они остановились на пологом уступе скалы, что превратилась в их брачное ложе, и соединились под мёртвым небом Нави, бессмертные боги: один — воспевающий свою любовь, а вторая — её оплакивающая.
* * *
— Не жалеешь? — Догода поцеловал шрам на плече Лёли.
— Нет, — улыбнулась она. — Не знаю почему, но чувствую, что правильно мы поступили.
Белая рубашка Догоды, та самая, что наколдовала ему Морена, заменяла им простыню и приятно ласкала обнажённое тело Лёли. Она хотела бы не смотреть не Догоду, чтобы меньше плакать о нём в разлуке, но не могла перестать любоваться им. Не потому, что тело его ослепляло красотой небывалой — нет, он всё ещё был слишком худ после пятилетнего заточения и всё ещё немного по-мальчишечьи нескладен — но Лёля любила каждую его пядь. Просто любила, как что-то своё, родное, что-то, что из целого мира она выбрала любить.
— Неужто я теперь тобой каждую ночь наслаждаться смогу? — Догода провёл кончиками пальцев по шее Лёли, а она ответила лишь молчаливой улыбкой. — А это что? — Он обхватил монетку Мокоши, которую Лёля оставила на себе, даже избавившись от остальной одежды.
— Мой оберег, — Лёля задумалась, вспоминая встречу с верховной богиней. — Благословение Мокоши Великой. Она мне его дала, чтобы я тебя отыскала и не пропала в пути.
— Как так? — Догода заинтересовано потёр выпуклый рисунок непонятных рун, покрывавший монетку. — Путеводная она, что ли?
— Нет, скорее, защитная. Если бы мне грозила смерть, за эту монету я жизнь себе купить смогла бы. Славно, что не пригодилась она. Даже Мокошь о тебе волновалась, а ты заладил: «В Нави останусь, в Явь не вернусь, без меня уходите», — пожурила Лёля возлюбленного. — У тебя в Яви знаешь сколько работы? Вот что хочешь делай, а чтобы к следующей жатве землю обогрел!
— Буду стараться, царица моя, — Догода шутливо склонил голову в поклоне. — Какая строгая невеста мне досталась. Хотя теперь жена уже. Погоди-ка…
Он перевернулся на живот и принялся обрывать ближайшие травинки. Лёля наблюдала за его движениями и за тем, как колышатся длинные волосы, вздымающиеся над ушами. Грустно было осознавать, что когда-нибудь в объятиях Догоды будет греться другая богиня. Или девушка из земных, судя по всему, для Стрибожьих внуков нет ничего зазорного в том, чтобы разбавлять явьскую кровь своим семенем. Хотя чему удивляться,
