Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

них происходила какая-то дискуссия. Мы спокойно закончили партию и начали другую, но подошло время ужинать и доиграть не удалось.

Так проходят и остальные дни — это такая скука, такая тоска! Для развлечения больных на отделении держат шашки, шахматы, теннис, бильярд, домино и др. игры, но все это так приелось! Правда, существует еще телевизор, но его включают редко, а если учесть, что нам демонстрируют только патриотические фильмы, то и совсем нечего смотреть. И здесь возникает естественная необходимость что-то делать. Некоторые взламывают шкафы, стоящие в игровой, в которых — затрепанные книжки да перчатки для садоводства, которые мы обрезаем и выворачиваем после завтрака. Еще мы клеим конверты, но все эти нервоуспокаивающие процедуры до того опротивели, что и на них возникает та же потребность деятельности, и так как делать нечего, то ребята издеваются друг над другом, кидаются клеем, плюются — в общем тратят энергию.

Я стараюсь не доходить до того, чтобы залепить кому-нибудь глаз мучным клеем, как это делают другие, а ограничиваюсь обычно изобретением каких-либо способов извести нашу учительницу по обрезанию перчаток и фальцеванию конвертов. Например, у меня уже есть ежедневное приветствие к ней. Когда она входит в класс, то неизменно произносит: «Давайте сегодня пофальцуем». А я, подражая испитому голосу: «Давайте пофарцуем». В конце концов меня перевели в другой класс, где занимаются только тем, что обрезают перчатки. На этом поприще я тоже не показываю хороших результатов — 50 % нашего рабочего времени причесываюсь у окна, а остальное время играю в шашки и щелчки или делаю брак из работы. Но разве это работа? И мои слова услышали — меня перевели на другую «должность». Меня и еще двух удальцов водят в цех, где работают швеи, — на 2 этаже приемного покоя: там мы перематываем нитки. Надо их разделять на толстые и тонкие, но я все время забываю, какие из них какие, и занимаюсь тем, что скручиваю клубок, а затем кидаю его в товарища, держа конец нитки в руке. Или незаметно опутываю всех работающих нитками, и потом старушка, которая нами руководит, долго щелкает ножницами, стараясь себя освободить из ловушки.

Но все мои забавы — ничто по сравнению с развлечениями остальных. Один любит высунуться в окно и ждать, пока кто-нибудь пойдет мимо, а тогда плюнуть в этого человека и заорать на весь двор какую-нибудь мерзость. Вообще этот любитель шуток — феномен физического развития. Он — детина, какого редко встретишь среди тяжелоатлетов: все его тело набрано из упругих, четко обозначенных мышц. Ему только 13 лет, но, правда, он — совершенный идиот. На голове его зияет шрам — он упал недавно с крыши и теперь, потеряв ум, сидит здесь, в надзорке, и только изредка его выпускают в игровую. Пресного не пускают даже в общий туалет. Сестры говорят: «Он — извращенец». Пресный постоянно дерется с другим великаном, старшим его на 2 года, — Терпким, — грозой всего отделения. Терпкому доверяется укладывать спать ребят из своей палаты, и он делает это, избивая непослушных тапком по лицу. Пресный более добродушный, да и не понимает своей силы, а еще — запуган санитарами. А вот Терпкий дрался с тремя санитарами и уложил уже двоих, как вдруг на него накинули простыню, и после этого санитары долго били его ногами по телу и лицу, завернутого в простыню. Потом, через несколько дней, Терпкого отправили в больницу для взрослых, но оттуда, говорили, его выгнали за хулиганство. Вообще нам часто угрожают тем, что вот возьмут и отправят в «хронику» на всю жизнь.

Терпкий грубил персоналу. Услышав от санитарки неласковое слово в свой адрес, трясся от злости. Санитары решили проучить его. Медсестра сделала Терпкому замечание. Он обругал ее. Она — в ответ. Терпкий сжал кулаки. Появились санитары и стали крутить его. Он отчаянно отбивался. Присоединилась медсестра. Ребята, сбившись в стайку, перемещались, очищая место для рукопашной. Персоналу никак не удавалось сладить с Терпким, когда на подмогу пришла баба Катя. Санитарка виртуозно набросила на голову сопротивляющегося простыню. Парень превратился в нечто таинственное, но теперь — беспомощное. Медики били его, задрапированного. Снег полотна проявил алость. Терпкий, укутанный будто знаменем неведомой державы, метался и падал, — падал от ударов. «В ванную его, — рекомендует ветеран психиатрии баба Катя. — Отмойте». Вся группа повлеклась в ванную. Увлеченные медики неплотно закрыли дверь, и сумевшим пробиться видно в узость пятачков, очищенных от краски стекол, как отмывают Терпкого. По причине ударов, нанесенных по корпусу: печени, солнечному сплетению, почкам, по голове, а может быть, паху, — он не оказывает сопротивления, а лишь вяло отстраняет от себя руки персонала. Они же, смеясь, забивают ему рот и нос намоченной простыней, отпускают на чуть-чуть, чтоб только спохватился, что может вздохнуть, и снова заматывают лицо тканью. Наутро, к завтраку, Терпкий выходит с лицом сплошь сине-коричневым, будто яблоко-падалица.

«Я с девяти лет боксом занимаюсь. Сдал на мастера. Но самый сильный вид — классическая борьба. По ней — кандидат». — Хитрость в кофейных глазах. Ложь — в полуулыбке. Прыщи на лице. Не прыщи уже — нарывы — на щеках. На лбу. «В прыщах — сперма. От них может вылечить только женщина. Ко мне подошла одна у метро, говорит: «Мальчик, хочешь, я тебя вылечу. Идем со мной». Я не пошел. Вдруг — сифилис». Белая кожа черепа в линии пробора. На ней — прыщи. И вдруг рука — на плечо Осталова. Касание шеи. Головы. «У тебя хорошие волосы».

Перед прогулкой переобуваем тапочки на сандалии и полуботинки. На голову — панамки. Если холодно, то нас утепляют, но обычно просто не гуляем. «На прогулку», — сообщает воспитательница. Гурьбой, сшибая слабых, постигаем пространство до раздевалки. Там же, за дверьми, и ванные, но они, если и окажутся доступны, то после гуляния, сейчас же — обувь. «Бабка! Гони панамки!» — хохочу в ухо препотешной старушонке-карлице, обслуживающей раздевалку. «Я тебе не бабка, а сестра-хозяйка. Редиска Луковна. На «вы». Понял? А то врачам доложу, они тебя живо к порядку приведут». Это, конечно, вполне реально — понести кару за хамство, но отступать поздно: «Застррелю! Ноготь, дай винчестерр!» — «Нэ магу, шэрыв, я должэн расчитаца с нэмэцким гадам!» — кричит Ноготь, веря, что имеет оружие. «Никто не позволит старого человека из огнестрельного оружия обижать!» — вопит сестра-хозяйка. И, глотая таблетки: «Какие бандиты! Просто ужас. Давно бы рассчиталась отсюдова, да