Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ты несешь, подумай, – ответила Александра Юрьевна.
– Я-то знаю, – блажила Ирина, удивляясь себе самой и не понимая до конца, зачем она это делает, – я-то знаю!.. Два года мужик без бабы был, а ты, дрянь!.. Хоть бы другого кого подыскала на это дело, если сама…
Сашка хлопнула трубку; почти тут же позвонили в дверь. Ирина накинула поверх одежды халат и разлохматила волосы, готовясь предстать перед милицией добропорядочной гражданкой, мирно спавшей в своей тихой квартире.
– Ты легла уже, Ира? – виновато спросил с порога Александр Иванович. – Извини ради бога, я думал…
– Ну, – неласково сказала Ирина Васильевна, – что ты думал?
– Не сердись, – попросил Дверкин, протягивая ей пузырек с успокоительным, – я в дежурку сгонял, нельзя же…
Ирина Васильевна взяла лекарство и долго, покачивая головой, разглядывала этикетку, будто раздумывала – принять ли капель или запустить ими в голову Александру Ивановича.
Ободренный ее молчанием Дверкин быстро разделся, взял веник и тряпку и начал сосредоточенно бороться с разрухой.
4
Закончив борьбу с кухонной и прочей разрухой, Александра Юрьевна вернулась в комнату, включила в дальнем ее углу настольную лампу и присела подле больного. Игорь Львович спал спокойно, свернувшись калачиком и подложив под щеку обе ладони; кошка лежала у него на голове, как большая черная шапка.
За окном медленно, как в кино, проплывали большие снежные хлопья; Александра Юрьевна накрыла лампу пестрым платком; свет в комнате смягчился и потеплел.
Она осторожно провела ладонью по лбу спящего; лоб был холодный и мокрый; Рылевский исходил потом, как тающая свеча. Она потянула к себе его руку, чтобы проверить пульс. Ладонь его тоже была не по-хорошему влажной, пульс стучал глухо и с перебоями, как электричка за дальним лесом.
…Промывание желудка, нашатырь, кофеин: алкогольное отравление со всеми вытекающими.
Александра Юрьевна отерла лоб страдальца и потрясла его за плечо.
– Больной, пройдите на промывание, – неуверенно проговорила она.
– Подите вы на х… суки, – ответил Рылевский и взмахнул наугад рукою, отгоняя назойливых сук; Александре Юрьевне удалось увернуться.
Игорь Львович заворочался, пообещал в самом скором времени загнать под нары всякого, кто будет его беспокоить, и затих, скорчившись на боку.
Постепенно дыхание его сделалось ровнее. Александра Юрьевна опять потихоньку проверила пульс: он частил, но стал полнее и громче; предсмертная истома переходила, видимо, в обычный сон.
Покой спящего передался и ей: она отошла к окну и, глядя на крупные, медленно проплывающие хлопья, неожиданно ощутила внутри ясную тишину и одновременно – некоторую силу. Сила эта ей не принадлежала и никак от нее не зависела, но, помимо ее воли, росла и требовала разрешения.
Александра Юрьевна поняла, что упираться далее – глупо и бесполезно.
– Господи, – начала она, по-прежнему следя за струением снега, – Господи, только чтоб в этом был смысл, чтоб не впустую… Господи, ты все можешь.
Она долго перебирала все возможные доводы, желая объяснить Богу, что если чего и просит, то конечно не для себя; потом сдалась, заплакала в голос и стала просить любви к предлежащему.
Сознание ее было редкостно ясным: она понимала, что просит почти невозможного, сходного с прехождением горы, и тем не менее настойчиво и уже без реверансов просила любви к этому измученному, неблагодарному и, в сущности, незнакомому человеку, просила долго, всхлипывая и задыхаясь от слез, веря и одновременно не веря, что ее слышат.
За спиной у нее заскрипел диван: Рылевский выругался, перекатился к краю и приподнялся на локте; его стало рвать прямо на пол.
Рвота долго не унималась, Игорь Львович страдал ужасно; впечатление было такое, будто душа и желудок одновременно поднялись к горлу и душат его, не давая друг другу дороги; досталось и полу, и одеялу, и стоявшим под кроватью тапкам.
– Воды, – отползая к стене, приказал Рылевский.
Требовать чуда нельзя, нельзя просить о невозможном, и бисера понятно перед кем тоже не мечут.
Александра Юрьевна сунула Рылевскому стакан с водой, строго попросила приподняться и выдернула из-под него заблеванное одеяло.
Преодолевая тошноту, она бросила одеяло в ванну и стала набирать воду в ведро.
…Крови там на путях было с ведро, не меньше. Сегодняшнее утро казалось далеким, десятилетней давности, воспоминанием. Машинист грыз, раскачиваясь, грязный снег, яркое пятно расплывалось между рельсами. Страшной смертью погиб какой-то человек, и надо ж было его зачем-то упырем называть.
Александра Юрьевна с трудом вытащила переполненное ведро из-под крана и, оставив одеяло на потом, вернулась на место происшествия.
…Или вот – зачем понадобилось в это общежитие ехать? Перед чеченами женой хвастаться, что ли?
Тапки теперь надо просто выбросить, не глядя.
К ней же самой за весь день не было обращено ни слова, ни взгляда; только пьяная похоть, как к любой, подвернувшейся под руку.
Нельзя просить о даре: дар этот или есть, или нет; а на нет и просить нечего.
Хрен сотрешь теперь с полу эту липкую дрянь, скорей еще сюда и своей добавишь.
Александра Юрьевна отбросила испорченную хлюпающую тряпку в угол и опустила в ведро другую.
Потерпеть надо еще совсем немного, спустить на пиве и мягко так, ненавязчиво, к жене отправить. Благо что она… э… переживает, как его тут… приняли, да. К жене, к жене, и беспокоиться больше не о чем: человек сам себе жену выбирал, а потому удерживать его не стоит.
А терпеть все это молча, ничего не требуя, разве что Фейгель смог бы.
Запах в комнате стоял еще тот. Чтобы окончательно справиться с бедствием, Александра Юрьевна зажгла верхний свет. Рылевский лежал на спине, закинув голову, серый, измотанный, но живой.
Когда она закончила свою работу, он осторожно спустил ноги с дивана и, не найдя тапок, босиком прошлепал в сортир.
– Доктор нужен? – спросила Александра Юрьевна.
– Чаю сделай, Сань, – кротко попросил больной.
На кухне еще держались запахи недавнего пиршества; гадко тянуло окурками из невынесенного ведра; Рылевский присел на корточки и прижался спиной к батарее.
– Хорошо, – расслабленно произнес он, глядя, как Александра Юрьевна возится с чаем. – Тихо так.
– Не понимаю, – сдерживаясь изо всех сил, начала она, – ты же знаешь, что нельзя… целый день пил, дрянь всякую мешал…
– Не сердись, Санька, – улыбнулся Игорь Львович, принимаясь за чай, – первый день, первая водка, первая кухня… опять поехало, ну что делать, болит, да и всё.
Он поймал Сашкину руку, приложил ее к виску и мягко добавил:
– И первая женщина, да?
…Первая, вторая, третья.
– Анальгину дать, пока не разошлось? – сухо спросила Александра Юрьевна.
