Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Коллективный сборник

418. Андрей Муравьев

Двенадцать тысяч муравьевСобрали зернышки плодовИ много разноцветных игл —Музей готов.

Торчала кочка, а под ней,У догнивающих корней,Сто комнат и двухсветный зал,И там видней —

Черники синенький плакат,Суставы муравьиных лат,Коронки челюстей, рогаРядком лежат.

И стопки крыльев расписных,И усики клопов лесных,И пряжа тонких паутинЛежат с весны.

Мешочки желтых мертвых тлей,И в кубиках вишневый клей,И в колокольчиках пыльцаСо всех полей.

Но странный есть один предмет,Таких в музее больше нет:Громадный конус, тяжкий весИ странный цвет.

Стоит он, круглый, без конца,Как бог, лишившийся лица,И, капли сохранивший вид,Кусок свинца.

Здесь не узнают, как он тверд,Какою силой он протертСквозь пыль и ветер, ткань и костьИ шум аорт.

Как червь его безглазый грыз,И в прахе он катился вниз,И тонкий стебелек травыНад ним повис.

Его катили через пыльЗа сотни муравьиных миль.И в поколеньях муравьевЗабылась быльМикроскопических минут.

Сто поколений проживут,А он, ужасный и простой,Всё тут.

Геометрический предмет,Но для него масштабов нет,Как будто в этот мир внесенС других планет.

419. «Мы захотим — поставим брашна…»

Мы захотим — поставим брашна,Друзей, товарищей зовемИ выпьем так, что небу страшно,А не хотим — так и не пьем.

Мы пляшем так, что стены стонут,И наша пляска всем видна;Народы целые потонутВ потоках нашего вина.

Мы запоем — весь мир нам тесен,По всей земле тогда гремит,А коль не слышно наших песен,То вся вселенная молчит.

Грустили мы — земля страдалаИ тучи плакали над ней,Мать сыновей не узнавалаИ реки стали солоней.

Считать — не сосчитаем раны,Но вспомним обо всех боях,И не могилы, а курганыНаходим мы в своих степях.

420. Ласточки в Кронштадте

На базе в амбразурах оконЕсть много ласточкиных гнезд.Из глины птицы лепят кокон, —Он крепок, незаметен, прост.

Висит он каменным карманом,Неинтересный птичий дом,Открытый ветру и туманам,Как будто шепчет: «Не уйдем.

От века мы с природой спорим,Мы не жалеем о былом,Всё будем мы летать над морем,Воды не зацепив крылом.

Пожар сраженья нас задушит,Людей внезапная беда,Нам гнезда легкие разрушат —Мы не исчезнем и тогда.

Пусть будет жизнь — и труд, и горе,Мы гнезда вылепим опять,Покуда существует море,Здесь будут ласточки летать…»

Я понял, что и в наше времяДает природа вещий знак,Что трудовое наше племяНе может уничтожить враг.

Пускай вся жизнь мне будет горем,Я не сойду с родной земли.Всю жизнь мы боремся и спорим,Но вьются ласточки над моремИ ходят наши корабли.

421. «Границу мы представляем кривой…»

Границу мы представляем кривой,Окрашенной в красный цвет.Кроме того, стоит часовой, –А так ничего интересного нет.За ней синеет такой же лес,Так же стволы дубов черны.Но часовой потерял интересК предметам чужой страны.Он будет смотреть от куста до куста,Но что ему этот вид!Будет ходить и, если устал,Винтовку к ноге. Стоит.Как будто бы и ничего не грозит –Всё тихо, застыло хоть на сто лет,Но четыре патрона вошли в магазин,Пятый сидит в стволе.Но если ночью шаги заскрипят,Ворохнется лист или наст —Уверенный выстрел тряхнет приклад,И эхо его отдаст.

422. Устная картинка

Я не ропщу, что вновь пришла бессонница, –Во сне увидеть ничего не хочется.Не стану я подушку перекладывать,Курить впотьмах, вздыхать или ворочаться.

Возьму тетрадку, что-нибудь придумаю, —Иных займет. Кому-нибудь приглянется.Со многими делю я одиночествоИ не боюсь теперь, что ночь протянется.

Кому-нибудь и этим я понадоблюсьИ помогу в минуту несчастливую.Не брезгайте, когда простой ремесленникПодарит вам работу кропотливую.

Не прогоняй меня, мой друг неведомый,Не отвергай простого приношения.Ведь я и для тебя слова придумывал,И для тебя искал я утешения.

Мой бедный друг в минуту несчастливуюУвидит вдруг мою картинку устную —Простит меня за эту вещь несложную,Простит меня и за улыбку грустную.

423. Тропинка гномов

Я нашел в лесу следы,Что кончались у воды.Были в том лесу канавыИ проточные пруды.

У воды желтел песок,Был кустарник невысок.Там нашел я отпечаткиМаленьких проворных ног.

По песку и по суглинкуКто-то вытоптал тропинку,Кто-то часто здесь ходил,Не задел за паутинку,Веточки не обломил.

Кто-то вытянул травинку,Сплел зеленую корзинкуИ чернику собирал.Кто живет в лесу зеленом,Чья избушка там под кленом —До сих пор я не узнал.

Между черными корнямиВижу маленькую дверь,Загороженную пнями,Чтоб не вполз лукавый зверь…

424. «Мы недолго пробыли в Батуми…»

Мы недолго пробыли в Батуми.Я едва запомнил узкий берег,Черно-красный корпус парохода,Лодки темные, как рыбьи спины,Пристани с дрожащими мостками,Близко зеленеющие горыИ деревья старого бульвара,Самого прекрасного на свете.В первый раз увидел я всё это,Но как будто вновь сюда вернулся,Узнавал, как будто прожил годыВ домике с прохладными сенями.Так же вечерами у кофеенСлышался костяшек треск азартный,Стук подков на улицах мощеных,Окрики усатых водоносов,Плещущие гулкие ударыИ судейский жестяной свисточекНа площадке за стеной акаций.Мы с тобой ходили всюду вместе,Вечно нам друг друга не хватало.Я ли в домино играть садился —Ты в мои заглядывала кости,Если ты записывать садилась —Я твои перебирал тетрадки.Ужинать ходили — занималиСамый дальний столик в ресторане.

425. «Застыли, как при первой встрече…»

Застыли, как при первой встрече.Стоят и не отводят глаз.Вдруг две руки легли на плечиИ обняли, как в первый раз.

Всё было сказано когда-то.Что добавлять? Прощай, мой друг.И что надежней плеч солдатаДля этих задрожавших рук?

426. «Здесь только призрак мой живет…»

Здесь только призрак мой живет.Как человек, он ест и пьет.А если я сюда приду —Он навсегда уйдет.

Мне жаль бессонных вечеровНад столбиками древних строф.Мне жаль, что бедный призрак тотМоих найти не может слов.

Он будет мучиться всю ночь,Я не могу ему помочь:Когда я подойду к столу —Ему уйти придется прочь.

Не знает он мою печальИ радости поймет едва ль.И то, что я своим зову,Ему, наверное, не жаль.

Мое уменье он постиг,Добрался до заветных книг.Но разве он узнает всё,Что я любил, к чему привык?

Внизу я под окном стоюИ вижу комнату мою.Зеленой лампы мягкий светНа потолке я узнаю…

427. «Вдоль проспектов глухо и слепо…»