Психиатрические эскизы из истории. Том 1 - Павел Ковалевский

«Я лучше прусского покойного великого короля, я, милостию Божиею, баталий не проигрывал. Русские пруссаков всегда бивали, что же тут перенять… это невозможно». «Нет вшивее пруссаков: пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный руссак», – писал тот же Суворов. Критиковал он и шагистику павловских войск, находя, что они шагают не широко и потому дальше будут от неприятеля. Знаем мы поведение Суворова и на разводах императора Павла, а равно и судьбу Суворова…

Собственно говоря, гнет царствования Павла отразился главным образом на придворных, вельможах и дворянах; прочие же сословия не только не страдали, а крестьяне и военные нижние чины даже получили облегчение. Особенно большую службу справедливости сослужил ящик, установленный у дворца, куда каждый бросал свою жалобу. «Этим путем обнаружились многие возникшие несправедливости, а в таковых Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания, и остается только сожалеть, что Его Величество действовал иногда слишком стремительно и не предоставлял наказание самим законам, которые наказали бы виновного гораздо строже, чем делал это император, а между тем он не подвергался бы нареканиям, которые влечет за собою личная расправа… В продолжение существования ящика невероятно какое существовало правосудие во всех сословиях и правомерность. В первый год царствования Павла народ блаженствовал, находил себе суд и расправу без лихоимства: никто не осмеливался грабить и угнетать его, все власти предержащие страшились ящика… Павел стремился поставить перед законом всех равными. Все низшие сословия, крестьяне и воинские нижние чины могли вздохнуть свободней…» (Е. С. Шумигорский). Но ящик сумели уничтожить…

Гатчинцы – офицеры, лучше всех умевшие расправляться палкой, большею частью люди темного происхождения, пользовавшиеся доверием Павла, должны были служить теперь образцом для всей армии. Павел ценил таких злодеев, как Линднер и Аракчеев, несмотря на их грубость, а именно за их грубость…

«Высшие назначения получали люди еле грамотные, совершенно необразованные, никогда не имевшие случая видеть что-нибудь, способствующее общему благу, они ничего не делали, кроме военных упражнений, ничего не слышали, кроме барабанного боя и сигнальных свистков. Лакею генерала Апраксина, Клейнмихелю, поручено было обучать военному искусству генерал-фельдмаршалов…»

Но больше всего Павлу вредила та чрезвычайная поспешность и необдуманность, с которою он приводил свои решения в исполнение, не задумываясь над средствами, способами, последствиями и проч.

А между тем выходки за выходками следовали со стороны Павла и никто не мог удержать его. Тогда вспомнили об Е. И. Нелидовой и извлекли ее из монастыря. Сама императрица заключила союз с Нелидовой с целью охраны императора. И, действительно, ею многое было предотвращено и многое исправлено. Так, благодаря только ее вмешательству, остался существовать орден Георгия, на который Павел намерен был наложить свою руку. И нужно сознаться, Нелидова никогда не злоупотребляла своим влиянием на Павла, хотя бывали случаи, что ее башмачок летел вдогонку за Павлом… Во внешней политике Павел также принял систему, противную екатерининской, и делал обратное тому, что делала Екатерина, хотя бы это было совершенно противно интересам России.

Памятуя обстоятельства жизни своего родителя, император Павел спешил короноваться, и коронование произошло 5 апреля, в день св. Пасхи, при этом прочитан был манифест о престолонаследии по мужской линии, в котором впервые император назван главою церкви. Манифест этот заключен был в особый, заранее заготовленный, серебряный ковчежец и положен на престол храма. Многие и щедрые милости пали на приближенных императора, и во многих случаях даже незаслуженные.

Как император, так и императрица были очень довольны своим коронованием, и это довольство было видимо для всех. Казалось, они предчувствовали недолговечность своего царствования и спешили насладиться своим положением…

Это не избавляло, однако, от проявления злобы его и теперь, особенно по отношению к лицам, пользовавшимся милостями императрицы Екатерины. Так, вскоре после коронации, после одного удачного вахтпарада, император потребовал адъютанта Екатеринославского полка. «Император подошел ко мне очень близко, – пишет бывший адъютант Тургенев, – и начал меня щипать… щипанье было произведено несколько раз, от которого брызгали у меня из глаз слезы, как горох. Очи Павла Петровича, казалось мне, блистали, как зажженные свечи; наконец, он изволил повелеть мне сими словами:

– Скажите в полку, а там скажите далее, что я из вас потемкинский дух вышибу, а вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет!

Повторив пять или шесть раз то же, продолжая щипанье, изволил сказать:

– Извольте, сударь, отправиться в полк». Поворачиваясь, адъютант задел концом палаша по ногам Павла, причем продолжал по-ефрейторски маршировать. Вместо проклятий он, однако, услышал:

– Бравый офицер, славный офицер!..

В течение времени пребывания в Москве Павлу очень понравилась девица Лопухина, которая вскоре с семейством переехала в Петербург, где заняла видное место и при дворе…

На Павла можно было иметь влияние, но не путем противоречия, а путем поддакивания. Так, при возврате его в Петербург, крестьяне Храповицкого подали государю слезную жалобу на своего помещика. Павел был возмущен и распорядился отдать приказ – расстрелять Храповицкого.

Подъезжает Безбородко. Обращается государь к нему:

– Как вы думаете, хорошо ли я сделал, что приказал Храповицкого расстрелять?

– Достодолжно и достохвально, государь.

– Вот видите, что говорит умный человек, а вы чего все испугались?

Подождав немного, Безбородко продолжал:

– Только, государь, Храповицкого надо казнить по суду, чтобы все знали, что ослушника повелений государя карает закон.

Государь согласился, и Храповицкий был спасен.

Петрушевский прав совершенно, говоря, что Павел сам был первым и злейшим себе врагом, в нем самом заключаются особенности тогдашнего правительства.

Насколько Павел был болезненно о себе преувеличенного мнения, доказывается следующим фактом: едучи по морю на корабле, он увидел планы судна и начал расспрашивать об его устройстве, о чем не имел ни малейшего представления. Выслушав, он заявил:

– А если я захочу, чтоб корабли иначе построились, нежели здесь изображено?

– Но это невозможно.

– Я хочу, чтоб делали то, что я хочу. Этим противоречием себе он остался очень недоволен. Вскоре назначены были маневры сухопутным войскам. Во время этих маневров Павел по ночам не раздевался, дабы при нечаянном нападении неприятеля быть готовым к сражению. Представляя сам по себе проявление крайностей и неожиданностей, Павел нередко поддавался на смелые и неожиданные ответы и улыбался при этом там, где другой раз разнес бы вдребезги. Однажды во время маневров император послал одного офицера для разведки в лес. Офицер замешкался. За ним послали другого. Ожидая беду, офицер отвечал посланному:

– Скажите государю, что я убит. Государь расхохотался.

Был и другой случай. На разводе государь гневается на офицера.

– В армию, в гарнизон его!

Офицера схватили и уводят. Офицер в отчаянии воскликнул.

– Из гвардии да в гарнизон, ну, уж это не резон!..

Император рассмеялся и простил.

Император – сама неожиданность. Вот что писал великий князь Александр Павлович. «Первые шаги его были блестящи, но последующие события не соответствовали им… Существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые были совершены; прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости, большую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах».

Оба великие князя смертельно боялись отца и, если он смотрел сердито, – бледнели и дрожали, как осиновый лист. Что сказать о прочих? Каждый смотр мог быть роковым для каждого действующего лица. У каждого наготове был чемоданчик для немедленной отправки на поселение или в Сибирь. Несколько жандармских троек всегда было наготове. Малейший гнев государя, и слышалось слово «в Сибирь». Несчастного хватали, бросали в кибитку и мчали по назначению, а за ним летел слуга с заготовленным чемоданчиком. Военная строгость бывала неимоверна; высылка, крепость и Сибирь расточались весьма щедро. Бывало далеко не в редкость, что несколько генералов сидело на гауптвахте. В Сибирь летели и в одиночку и в обществе. Был такой случай.

Во время парада гвардии на Царицыном лугу почему-то недовольный Измайловским полком Павел закричал:

– Слушай, полк! Направо кругом – марш… в Сибирь!.. И полк во всем составе церемониальным маршем двинулся в Сибирь. Только благодаря заступничеству добрых людей его вернули назад уже из-под Новгорода.