Что, если мы поверим - Сара Шпринц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подошвы скользят. Сердце падает, желудок сжимается. Кое-как хватаюсь за металлический выступ, бутылка выскальзывает из рук. Она падает как в замедленной съемке, падает, падает, падает, а затем исчезает в тумане. Я думал, что так легче, когда не видишь, где все заканчивается, но нет, не легче. Глаза слезятся от ветра.
Я не слышу всплеска, ничего не слышу, только шум волн и кровь в ушах.
И
это
так
громко.
Я откидываю голову назад. Все ускоряется. Металл холодный и влажный. Скользкий. Одной рукой я продолжаю крепко держаться, другой лезу в карман куртки. Надо достать маску. Я смотрю на нее так, будто она может ответить на тот вопрос, который я себе задаю. Что она для меня – защита или тюрьма, которую я сам себе выстроил? Спасла ли она мне жизнь? Или стала началом конца?
Я закрываю глаза, и ветер воет в ушах. Это вой людей в толпе, крики и визги. Маска на моем лице, пот на моей коже. Шоры, смотри вперед, только вперед. Смотри на толпу. Посмотри, как сильно она тебя любит. Или, по крайней мере, того, кем она хочет тебя видеть.
Я сжимаю маску в кулаке, и из горла вырывается крик отчаяния. Я глотаю слезы, а потом слышу это. Сначала только издалека, но потом все ближе и ближе. Туман слишком плотный, я не вижу синих мигающих огней, но уже слышу их.
Я закрываю глаза. Я должен спешить. Я разжимаю руки. Маска падает на асфальт. Ветер раздувает мою куртку и сдувает волосы с лица. И в этот момент страх вдруг исчезает.
Я поднимаю руки и вытягиваю их. Мои ноги больше не касаются перил.
Я свободен.
Глава 27
– Я не видел для себя другого выхода, – сказал Скотт, и его слова одновременно дошли до меня и не дошли.
Он стоял поодаль, смотрел на улицу, и холод внутри меня постепенно заполнялся свинцовой пустотой. Подколенными ямками я касалась изножья кровати и ощущала потребность сесть. Кровь шумела в ушах, но я не двигалась. Ни на сантиметр. Я продолжала стоять.
– Это было в прошлом году зимой, во время перерыва между концертами, – продолжал он. – Мы как раз вернулись из тура, и я… внутри меня была пустота. Просто пусто. И никаких чувств. Ни на обратном пути из Феникса, ни во время рождественского ужина с моими ребятами в Лос-Анджелесе. Мне требовалась помощь, но я этого не осознавал. Я думал, это нормально. Считалось нормальным по завершении тура чувствовать эмоциональный спад. Но это было больше, чем спад. Это была депрессия, о которой я не подозревал. Я только знал, что дальше так нельзя.
Может, это просто ночной кошмар?
У меня в жизни бывали фазы, когда мне снился «Притворяясь». Однако сейчас я прикусила себе щеку, почувствовала боль, но не проснулась. Я просто стояла, а Скотт продолжал говорить, не глядя в мою сторону:
– Я знал, что в январе предстоит следующий тур. Следующие тридцать залов, затем две недели отдыха, «Наско» уже забронировал отель на Сейшелах. Черпать вдохновение для работы в студии. Мы должны были начать в марте. В новом году они хотели выпустить первые тизеры, в идеале в праздники я должен был немного побыть наедине с собой, подумать. Я крутился как белка в колесе, и колесо крутилось все быстрее. Во время последних выступлений в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Сиэтле и Ванкувере все время приходилось играть дополнительные концерты. В музыкальных чартах было одновременно шестнадцать моих песен, три из которых в топ-10. Я занимал первые строчки, Хоуп. Я бил рекорды, блин, я имел все, мне бы летать от счастья, но все перечисленное было не про меня. Я чувствовал себя хуже некуда. Мне хотелось плакать из-за Эли, но я не мог. Каждый вечер мне приходилось развлекать двадцать тысяч человек. Я хотел написать о своих ощущениях. О пустоте и страхе, что все кончено, но продюсеры прислали мне первые демоверсии новых песен, по первым нотам которых стало ясно, что это будущие хиты. Однако то, что со мной творилось, никого не интересовало. Эли всегда мне говорил: «Старик, потерпи еще годик, еще несколько месяцев, добей этот альбом, а потом можешь делать что хочешь». Но я не мог. И он не мог, потому что, блин, умер. Эли умер. – Плечи Скотта затряслись. – И в этом виноват я. Я втянул его. Я бросил его на съедение этому монстру, вместо того чтобы защитить. Я понимал, какой он классный, а когда и они это поняли, стали использовать почем зря. Высосали из него все соки. Взнуздывали так, что он выбился из сил. Они убили его, ужаснулись произошедшему, а потом принялись по новой. У него был сумасшедший успех, ну и где теперь тот успех? Нету… Потому что Эли умер.
– Но… ты не виноват, – прошептала я.
Скотт резко замотал головой:
– Хоуп, ты не понимаешь? Я все знаю. Мне все понятно, но это не отпускает. Эли никогда бы не согласился с тем, что я виню себя, но по-другому я не мог. Это чувство в сочетании со стрессом от гастролей и планами на следующий альбом… я устал. Я был как вентиль, который «Наско» зажал пальцем, а давление все росло. Я не выдержал. Ни сидя на ксанаксе, ни на чем другом. И в то же время мне было стыдно, потому что благодаря маске у меня было больше личного пространства, чем у других, которые не прятали свое лицо, оставаясь самими собой. Не имея дополнительной защиты, которая была у меня. Я уж не помню, сколько музыкантов признались мне в том, что все отдали бы за то, чтобы оказаться на моем месте. Не из-за успеха, а из-за маски. У меня было это долбаное личное пространство. Но я все равно не справился. Потому что я перестал быть собой.
Я сжала кулаки, я не могла сформулировать ни одной мысли.
На всех моих альбомах мое имя, и нигде – моей души.
Эта фраза мне пришла как озарение. Я была во власти фантазии и не подозревала, что в этих словах окажется столько правды. Правды, от которой делалось страшно.
– Деньги и слава превращают человека в животное. У меня ощущение, что они меня давно уже выпотрошили. Во мне ничего больше не осталось, но им было мало. И
