В объятиях графа - Элизабет Хойт

Анна подняла руку и схватила ее за плечо. Фелисити чуть не упала в навоз постоялого двора.

– Что?..

– О, вы выразились понятно, – промурлыкала Анна, прижав более высокую женщину к стене. – Но вы допустили один мельчайший просчет: я не дам и двух фартингов за ваши угрозы. Понимаете, если мне все равно, что вы говорите обо мне, тогда вам нечем удержать меня, не так ли, миссис Клиавотер?

– Но вы…

Анна кивнула, как будто Фелисити сказала что-то разумное:

– Правильно. А я, со своей стороны, имею нечто вполне существенное против вас: доказательство, что вы спали с моим мужем.

– Я… я…

– И если мне не изменяет память, – Анна приложила палец к щеке в насмешливом наигранном изумлении, – как раз в это время была зачата ваша младшая дочь. Та, у которой рыжие волосы, как у Питера.

Фелисити сползла по стене, глядя на Анну так, словно у той вырос третий глаз прямо в центре лба.

– Теперь вам стоит подумать, что сквайр скажет по этому поводу, – сладким голосом закончила Анна.

Фелисити пыталась прийти в себя:

– Теперь послушай…

Анна ткнула ее пальцем в лицо:

– Нет. Это вы послушайте. Если вы когда-либо еще снова попытаетесь угрожать мне или тому, кого я люблю, я расскажу всем жителям Литтл-Бэттлфорда, что вы спали с моим мужем. Я напечатаю листовки и разнесу их в каждый дом, коттедж и хибару в Эссексе. Короче, я расскажу всему графству. Вам, вполне возможно, придется покинуть Англию.

– Ты не сделаешь этого, – выдохнула Фелисити.

– Нет? – Анна улыбнулась совсем не приятно. – Испытайте меня.

– Это…

– Шантаж. Да. И вы это должны знать.

Лицо Фелисити побелело.

– Да, и еще кое-что. Мне нужно добраться до Лондона. Немедленно. Я беру вашу карету. – Анна повернулась и направилась к карете, схватив по пути Фэнни, которая таращила глаза рядом с дверью таверны.

– Но как я вернусь в Литтл-Бэттлфорд? – запричитала Фелисити позади нее.

Анна не стала утруждать себя тем, чтобы оглянуться.

– Добро пожаловать на мое место в почтовой карете.

Эдвард сел в кресло из потрескавшейся кожи в библиотеке особняка, потому что не мог выносить воспоминания в спальне.

Там стоял лишь один книжный шкаф, который оправдывал назначение комнаты. Его полки заполняли пыльные тома на религиозные темы, выстроенные рядами, как могильные плиты на кладбище, к которым не прикасались в течение поколений. Единственное окно было обрамлено голубым бархатом, отдернутым в одну сторону и перевязанным потускневшим золотым шнуром. Он видел призрачную линию крыши другого здания. Раньше терзающее красное солнце очерчивало силуэты многочисленных труб на крышах, когда садилось за горизонт. Теперь на улице стало почти темно.

В комнате похолодало, потому что огонь погас.

Горничная пришла какое-то время назад – он не помнил, когда, – чтобы вновь разжечь огонь, но он приказал ей уйти. Никто не беспокоил его с тех пор. Время от времени он слышал шепот голосов снаружи в холле, но игнорировал их.

Он не читал.

Он не писал.

Он не пил.

Он просто сидел, держа книгу на коленях, думал и смотрел в никуда, когда ночь укрывала его. Джок легонько толкнул его руку один или два раза, но он также игнорировал этот знак внимания, пока пес не успокоился и не лег рядом с ним.

Почему? Может, виной тому его шрамы от оспы? Или его характер? Может, ей не понравилось, как он занимался с ней любовью? Может, он был слишком увлечен своей работой? Или она просто не любила его?

Только это. Такая малость, и тем не менее все.

Если его титул, его богатство, его – боже! – его любовь ничего не значили для нее, жизнь его была пуста. Что прогнало ее? На этот вопрос он не находил ответа. Но этот вопрос он не мог отбросить. Он поглотил его, засосал его, стал единственным имеющим для него значение. Потому что без нее все потеряло смысл. Его жизнь простерлась перед ним в серых призрачных тонах.

Один.

И нет никого рядом, кто мог прикоснуться к его душе, как делала Анна, наполняя ее. Он даже не замечал этого, пока она не ушла: в его бытии без нее разверзлась огромная зияющая дыра.

Мог ли человек жить с такой пустотой внутри?

Некоторое время спустя до Эдварда донеслись приближающиеся из холла взволнованные голоса. Дверь в библиотеку открылась, и на пороге появился Иддесли.

– О, это приятное зрелище. – Виконт закрыл за собой дверь. Он поставил на стол принесенную им свечу и бросил свой плащ и шляпу на стул. – Сильный, умный мужчина уничтожен женщиной.

– Саймон, уходи. – Эдвард не двинулся, даже не повернул голову при вторжении.

– Я ушел бы, старина, если бы у меня не было совести. – Голос Иддесли отдался эхом в мрачной комнате. – Но она у меня есть. Совесть, я имею в виду. Что иногда чертовски неудобно. – Виконт преклонил колени перед холодным очагом и начал собирать в кучу трут.

Эдвард слегка нахмурился:

– Кто посылал за тобой?

– Ты странный, стареющий человек. – Иддесли потянулся за корзиной с углем. – Дэвис, надо думать. Он беспокоился о миссис Рен. Он, кажется, успел привязаться к ней, как старая дева к котенку. Он, возможно, беспокоился и по поводу тебя тоже, но это трудно сказать. Я не могу понять, зачем ты его держишь.

Эдвард не ответил.

Иддесли осторожно разложил куски угля вокруг трута. Утонченный виконт, выполняющий столь грязную работу, представлял собой странную картину. Эдвард и не подозревал, что тот знает, как развести огонь.

Иддесли проговорил через плечо:

– Итак, каков твой план? Будешь сидеть здесь, пока не замерзнешь? Несколько пассивно, тебе не кажется?

– Саймон, ради любви к Богу, оставь меня в покое.

– Нет, Эдвард, ради любви к Богу – и тебе – я останусь. – Иддесли ударил кремнем о сталь, но трут не занимался.

– Она ушла. Что бы ты хотел, чтобы я делал?

– Извинись. Купи ей изумрудное колье. Или нет, в случае с этой леди – купи ей еще роз. – На месте рассыпавшихся искр возник язычок пламени и начал лизать угли. – Все, что угодно, старина, только не сиди здесь.

Впервые Эдвард пошевелился: мышцы затекли от слишком долгого сидения.

– Она не хочет меня.

– Ну, это, – сказал Иддесли, поднявшись и доставая носовой платок, – совершеннейшая и совершеннейшая ложь. Я видел ее с тобой, вспомни, на лекции Лиллипина. Леди любит тебя, хотя одному Богу известно, почему. – Он вытер руки о платок, сделав его черным, затем с полминуты смотрел на испорченный квадрат шелка, прежде чем бросить его в пламя.

Эдвард отвернулся.

– Тогда почему она оставила меня? – пробормотал он.

Иддесли пожал плечами:

– Какой мужчина знает, что у женщины на уме? Точно не я. Ты мог сказать что-то обидное, почти наверняка так и было. Или ей неожиданно мог стать неприятен Лондон. Или… – он опустил руку в карман своего камзола и достал оттуда клочок бумаги, зажав его двумя пальцами, – ее могли шантажировать.