Запечатанное письмо - Эмма Донохью

— Я спущусь в гостиную… Нет, пожалуй, проводите ее сюда.

Эту гостью лучше принять в деловой обстановке.

— Сюда?

— Да, я же сказала.

Оставшись одна, она старалась успокоиться и выровнять дыхание.

Когда в кабинете появилась Хелен, Фидо поняла, что ожидала увидеть сломленную женщину, возможно, побитую, если не раскаявшуюся. Но Хелен сияла улыбкой и была одета в эффектное красное платье с пышными оборками.

— Ты выглядишь очень модной, — сказала Фидо, чувствуя, что фраза прозвучала мрачным упреком.

Она забыла предложить гостье присесть и поймала себя на том, что играет с ножиком для бумаг, будто пребывающая в нерешительности Макбет.

— Отправляюсь за границу! — весело объявила Хелен.

Ну конечно! И все-таки услышать это было больно.

— Куда именно? — Наверное, в Бельгию или в Италию, но наверняка не во Флоренцию; опозоренный старик не откроет дверь такой дочери.

— А это важно? — Хелен кокетливо склонила рыжую голову.

Фидо откашлялась.

— Лично для меня нет…

— И мне это безразлично, — небрежно пожав плечами, заверила Хелен.

Значит, куда бы она ни отправилась, это будет полусвет. В каждом городе найдутся дамы с сомнительной репутацией, которым не на что жить, кроме как выигрывать в карты или рассчитывать на покровительство джентльменов. «Могла ли я спасти ее? — думала Фидо, чувствуя острую боль в сердце. — Если бы я была умнее, тверже и сильнее?» Она пыталась говорить серьезным тоном владелицы «Виктории-пресс».

— Твоя ситуация действительно…

Но ее прерывает удивленный смех.

— Фидо, прощаешь ты меня или осуждаешь, но ты никогда меня не понимала!

Фидо пораженно смотрела на нее.

— Ты всегда воспринимала меня как романтичную и сентиментальную Эмму Бовари, тогда как на самом деле все намного проще, — спокойно, будто речь идет о погоде, объяснила Хелен. — Я всегда искала развлечений. И когда не находила их, то мне трудно было играть роль добродетельной супруги и примерной матери, это правда! Но значит ли это, что хуже меня никого и на свете нет? В конечном счете все мы — потомки обезьяны!

Фидо не нашла слов против подобного философского вывода.

— Мы… Мы — дети Божьи, — наконец выговорила она.

Хелен уперлась руками в край стола.

— Ну а если сам Господь вложил в меня эту неуемную страсть, то пусть он за это и отвечает, разве это не справедливо?

В комнате повисла тягостная тишина.

— Но я пришла не для разговоров, — деловито добавила Хелен.

— За чем же?

— За деньгами.

Это слово вызывает у Фидо одышку. Оно редко произносится в ее кругу; люди предпочитают говорить «средства», «вознаграждение», «ресурсы».

— Адмирал… Конечно, если ты скромно попросишь… как мать…

— Если забыть о том, что я больше не в состоянии выносить унижения, — сухо прервала ее Хелен, — в его глазах я уже не мать его детей. Разве ты не знаешь, что он считает меня ошибкой, которая пятнадцать лет назад вкралась в его расчеты при женитьбе? Мне передали, что мне нельзя появляться в его доме даже для того, чтобы проститься.

Только сейчас, да и то на мгновение, в этих голубых глазах Фидо замечает влажный блеск.

— А почему ты обращаешься за деньгами ко мне? — запинаясь, спросила Фидо.

— Потому что у меня нет ничего, кроме того, что можно выручить за несколько украшений, — рассудительно объяснила Хелен. — Теперь до конца моих дней мне всегда придется добывать средства на жизнь тем или иным способом.

— Но почему? Я подумала… потому что я чувствовала себя обязанной поступить так… в суде.

Хелен щелкнула крышкой изящных часиков.

— Хотя тебя, вероятно, очень утешило бы, если бы мы упали друг другу на грудь, обмениваясь признаниями, обвинениями и рыданиями, боюсь, у меня нет для этого времени.

— Я только хотела знать, почему именно у меня? — упрямо повторила Фидо.

— А у кого же еще? — Хелен внимательно рассматривала ее. — В конце концов, ты была первой.

Фидо взяла себя в руки. Хелен коснулась ее больного места.

— Ты же ничего не забыла, — сказала Хелен, сложив руки на груди. — Готова поклясться, что ты помнишь каждую ночь гораздо отчетливее меня.

Фидо не может вздохнуть.

В улыбке Хелен таится что-то страшное.

— Мы были такими юными, — прошептала Фидо.

И снова язвительный смех.

— Ну, при этом достаточно взрослыми, чтобы понимать, что у нас на уме.

— Мы никогда про это не говорили.

Хелен равнодушно пожала плечами.

— Нужды не было, поэтому я и щадила твою щепетильность. Но, кажется, сейчас настало время называть все своими именами.

Фидо с трудом сглатывает.

— После всего, что я перенесла по твоей вине, ты занимаешься вымогательством?

— Дорогая моя, я смотрю на это намного проще, — заверила ее Хелен. — Поскольку ты первая склонила меня изменить моему супружескому долгу…

— Нет, — прошептала Фидо. Она не могла вынести мысль, что между ею и мужчинами, которые совратили Хелен, может быть какое-то равенство. — Это было… не то же самое. — В кабинете такая напряженная атмосфера, что, казалось, вот-вот искры посыпятся. — Если мы никогда об этом не говорили, то только потому, что слова способны все исказить, извратить. Для этого… Это невозможно выразить словами.

Хелен нетерпеливо передернула плечами.

— Я бы сказала, что мы получали удовольствие, как и любые другие дети природы. А сейчас так уж случилось, что кто-то должен за это заплатить. Поскольку ты первая завладела мной — за много лет до других, — то ты и должна заплатить, не так ли? — Она выжидала. — Разве ты не предпочла бы сама это сделать?

Слезы капали на руки Фидо, на стол, на бумаги. Она безмолвно кивнула и неловко нащупала перо.

— Я выпишу тебе чек в мой банк.

— Я предпочла бы наличные.

Фидо подошла к сейфу, отперла его. Достала коробку с деньгами, в которой лежало жалованье для рабочих типографии. На секунду ее охватило сомнение, но, не в силах пересчитывать купюры, она подтолкнула всю коробку через стол.

Хелен переложила все в свою сумку: не только банкноты, но золотые соверены, серебряные кроны и полукроны, флорины и шиллинги. Оставила только медную мелочь.

Фидо следила за быстрыми движениями изнеженных ручек и молча ждала. Чего? Какой-то благодарности. Любых слов.

Но Хелен защелкнула замок на сумке и вышла из кабинета.

После ее ухода Фидо долго сидела без движения. Она всматривалась в длинный туннель своей жизни. Кент, рыдающая женщина на морском берегу, первый разговор. Было бы лучше, если бы ей хотелось, чтобы этого никогда не было. «О, Хелен, Хелен, Хелен!» — раздается в ее ушах крик, подобный крику чаек. Любовь, найденная, запутавшаяся, потерянная, вновь обретенная и снова погибшая, и зависело ли от Фидо, чтобы история этой любви была иной, не такой горькой?

Остается еще одно дело. Она вытягивает из-под стопки книг письмо. По контрасту с черной печатью конверт выглядит белоснежным, как девичья кожа. Чего еще ей бояться?!

Печать сломалась под пальцами Фидо. Сложенный лист развернулся. Он пуст, ни единого слова.

Послесловие автора

Эмили Фейтфул (1835–1895), Фидо, как называли ее близкие друзья, была одной из выдающихся активисток первой волны британского женского движения. Ее коллега по Лэнгхэм-Плейс Иза Крейг написала стихотворение «Эта Троица», прославляющее Аделаиду Проктор как Веру, Бесси Паркес как Любовь и Фидо Фейтфул как Надежду. Вот строки о Фидо:

Вдаль устремлен ее ясный взор,Провидя прекрасное будущее.Любое препятствие для нее — вздор!Цель — вот вся ее сущность.

Но к 1870 году, когда это оптимистическое стихотворение было опубликовано в сборнике «Английская лирика», все уже изменилось: скончалась Аделаида Проктор, Бесси Паркес вышла замуж за француза, которого едва знала (среди их детей — писатель Хилер Белок (1870–1953), и практически перестала участвовать в движении; главный офис Товарищества реформисток перебрался с Лэнгхэм-Плейс в дом Эмили Дэвис, а Фидо Фейтфул стала парией.

«Запечатанное письмо» — это роман, основанный на подробных отчетах о деле «Кодрингтон против Кодрингтон и Андерсона», которые печатались в номерах «Таймс» от 30 июля, 1 и 2 августа, 18, 19, 21 и 24 ноября 1864 года, а также в «Дейли телеграф», «Спектейтор», «Рейнолдс мэгэзин» и «Ллойдс Уикли Лондон ньюспейпер». В частности, письмо Хелен, отправленное Андерсону с возражениями против его помолвки, почти дословно повторяет документ, который зачитывался в суде. То, что может показаться анахроничной аллюзией с импичментом Билла Клинтона, например испачканное платье или спор о том, может ли женщина иметь секс с мужчиной таким образом, что мужчина не имеет с ней секса, на самом деле реальные факты дела Кодрингтонов. Я внесла единственное существенное изменение: сократила официальное время ссоры между супругами с 1858 по 1866 год до срока с августа по октябрь 1864 года, что придало роману большую драматичность.