Ламмермурская невеста - Вальтер Скотт

Вот какие зловещие речи невольно услышал Рэвенсвуд.

— Взгляни, Энни Уинни, как вытянулась молоденькая цикута, — сказала хромая. — Ни одна ведьма не отказалась бы от такого коня, чтобы лететь через горы и долы, сквозь тьму или при луне, а потом опуститься прямо в погреба французского короля.

— Э, милая! — ответила другая старуха. — Нынче дьявол стал жестокосерднее самого лорда — хранителя печати и других вельмож: а уж у них в груди не сердца, а камни. Вот они считают нас ведьмами, и колют, и режут, и жгут, и ломают нам пальцы в тисках, а сколько ни читай молитву навыворот, хоть десять раз сряду, сатане все равно до нас дела нет.

— А что, Эйлси, видала ты когда-нибудь черного ворога?

— Нет, наяву не приходилось, а вот во сне он мне часто являлся. Когда-нибудь меня за это сожгут. Да что там, милая! Вот золотой, который дал нам Рэвенсвуд: купим хлеба, эля, табаку, немного бренди в придачу да кусочек сахару. А там черт или не черт, а мы сегодня ночью погуляем на славу.

Дряблые щеки сморщились, и старуха отвратительно захихикала: смех ее был похож на крик филина.

— Он хороший юноша, и не жадный, этот Рэвенсвуд, — прошамкала Энни Уинни, — красивый молодой человек: в плечах широк, а в бедрах узок. Славный будет покойничек. Вот уж кого я с удовольствием и обмою и обряжу.

— Да у него на лбу написано, что ни мужской руке, ни женской не придется касаться его после смерти и никто не будет распрямлять его тело на сосновой доске. Здесь тебе ничего не перепадет, Энни, и не найдется. Уж я-то знаю об этом из верных рук.

— Ты хочешь сказать, Эйлси, что ему уготована славная участь его предков — умереть в бою? А от чего он погибнет — от меча или от пули?

— И не допытывайся, Энни! Я тебе ничего не скажу, — отрезала вещунья. — Только не думаю, что судьба будет к нему столь милостива.

— О, я давно говорю, Эйлси Гурли, что ты здесь самая умная. А от кого ты все это знаешь?

— Не суй нос, куда не следует, Энни. Сказано тебе — из верных рук.

— Но ты же сама призналась, что никогда не видала черного ворога.

— Сказано — из верных рук. На него еще не надели первой рубашонки, а путь ему был уже предначертан.

— Те, слышишь топот его лошади? Странный звук. Не предвещает ничего хорошего.

— Эй вы, милые, поторапливайтесь, — раздался голос параличной старухи, оставшейся в доме. — Надо ведь успеть все сделать, и прочесть, что положено. Тело совсем уж одеревенело, а если мы не сможем его выпрямить — сами знаете, какая стрясется беда.

Рэвенсвуд был уже далеко и не слышал конца этой поучительной беседы. К чести его надо сказать, что он относился с величайшим презрением ко всякому колдовству, дурным предзнаменованиям и предсказаниям судьбы, хотя в то время, особенно в Шотландии, люди слепо верили во все это и даже сомнение в нечистой силе почиталось не меньшим грехом, чем неверие сарацина или еврея. Он знал также, что на несчастных старух, угнетенных годами, болезнями и нищетой, нередко падало подозрение в колдовстве и что сами они, под страхом смерти и нечеловечески жестоких пыток, возводили на себя нелепые обвинения, которыми, к стыду нашему, испещрены страницы судебных летописей Шотландии XVII века. Однако привидение, явившееся ему в то утро, — был ли то действительно призрак или лишь обман зрения, — наполнило его суеверными мыслями, хотя он тщетно старался от них избавиться; к тому же дело, ради которого он спешил в «Лисью нору», едва ли могло развеселить его.

Ему нужно было повидать Мордшуха, кладбищенского сторожа, и договориться о похоронах. Человек этот жил недалеко от дома Элис, и, перекусив в харчевне, Эдгар отправился к печальному приюту, где предстояло покоиться праху верной служанки. Кладбище находилось в излучине быстрого, пенящегося ручья, сбегавшего с окрестных гор. В соседней скале была высечена пещера в форме креста; некогда в ней замаливал грехи какой-то пустынник, и потому все это место назвали «Пустынь». Позднее богатый Колдингемский монастырь воздвиг поблизости часовню, от которой уже ничего не осталось, кроме окружавшего ее погоста, где очень редко, в особых случаях, еще совершали захоронения. Несколько полузасохших от старости тисов росло на этой некогда священной земле. — Здесь покоились воины и бароны, но имена их были забыты, а памятники разрушились; и только грубые надгробия из неотесанного камня, поставленные над могилами людей простого звания, оставались нетронутыми временем. Одинокая сторожка лепилась у полуразвалившейся стены; крыша, обильно поросшая травой, мхом и лишайником, почти касалась земли, придавая всему жилищу вид заброшенной могилы. Рэвенсвуд постучал в дверь, и ему сказали, что служитель смерти ушел на свадьбу, ибо он не только исправлял должность могильщика, но к тому же был еще и скрипачом. Эдгару ничего не оставалось, как повернуть назад, и, наказав передать сторожу, чье двойное ремесло делало его равно необходимым как в доме радости, так и в доме скорби, что зайдет к нему рано утром, он двинулся в обратный путь, Не успел он войти в гостиницу, как туда прискакал курьер маркиза с известием, что его светлость прибудет на следующее утро; ввиду этого Рэвенсвуд, собравшийся было проследовать в свою уединенную башню, решил дождаться родственника в «Лисьей норе» и заночевал там,

Глава XXIV

Гамлет. Или этот молодец не чувствует, чем он занят, что он поет, роя могилу?

Горацио. Привычка превратила это для него в самое простое дело.

Гамлет. Так всегда: рука, которая мало трудится, всего чувствительнее.

«Гамлет», акт V, сц. 1 note 38

Рэвенсвуд провел беспокойную ночь: сон его тревожили ужасные видения, он беспрестанно просыпался, и его тотчас обступали грустные мысли о прошедшем и опасения за будущее. Вероятно, из всех путешественников, когда-либо проводивших ночь в этой жалкой конуре, он единственный не роптал поутру на скверное помещение и ужасные неудобства., Воистину, «тело просит неги, когда спокойна душа».

Поднявшись чуть свет в надежде, что утренняя прохлада принесет ему облегчение, которого не дал сон, Эдгар направился к уединенному кладбищу, находившемуся в полумиле от «Лисьей норы».

Легкий голубоватый дымок, вившийся над землянкой, отличая это жилище живых от обители мертвых, означал, что сторож дома и уже встал. И точно, войдя за ограду, Рэвенсвуд увидел старика, копавшего могилу.

«Судьба, — подумал Рэвенсвуд, — словно нарочно, сталкивает меня со зрелищами смерти и печали. Ноя не поддамся ребяческим страхам; я не позволю воображению взять верх над разумом».

Увидев приближавшегося к нему незнакомца, старик перестал копать и оперся на лопату, словно ожидая приказаний; тщетно прождав с минуту, он решил сам начать разговор: