Всегда тринадцать - Александр Бартэн

— Фрузочка, дорогая! — продолжала приговаривать Зуева. — Значит, смотрела меня? С самого начала смотрела?

Ей хотелось заговорить о Сагайдачном и о том, как появился он в зале, как взглянул на нее, как глазами встретились. Но не посмела. Потупилась. Перевела разговор:

— А Жанна как? Которую ночь у тебя остается. Вовсе забыла про мать!

«Да нет же! — чуть не ответила Ефросинья Никитична. — Я и сама в эти дни не видела Жанну!»

Но ничего не сказала, увидя, как мгновенно переменилось лицо сестры. Мгновенно, как только возник на манеже моторный гул, как только начался аттракцион «Спираль отважных».

— Слышишь? — шепнула Зуева, вся уйдя в настороженный слух. — Это же Сергей Сергеевич. Сережа Сагайдачный!

В антракте Казарин вызвал к себе Семена Гавриловича и Георгия Львовича.

— Что означает ваше поведение? До сих пор вы были примером для всех ассистентов, а сейчас допустили такую небрежность, такую ошибку.

Не отводя от шефа чуть раскосых и колких глаз, Семен Гаврилович выступил вперед:

— Это не ошибка, Леонид Леонтьевич. Наша квалификация исключает возможность ошибки. Я должен предупредить вас. Мы и впредь не намерены допускать, чтобы иллюзионное искусство использовалось в неблаговидных целях!

— В каких? — не веря ушам своим, переспросил Казарин.

— В неблаговидных, — подтвердил Георгий Львович. В его нежнейшем голоске также вдруг обнаружилась строгая, больше того — категоричная неуступчивость.

— Другими словами, вы признаете, что намеренно.

— Мы все сказали, — с большим достоинством поклонился Семен Гаврилович. — Пожалуйста, запомните этот разговор!

Из-за малого роста ассистенты снизу вверх смотрели на Казарина. И все же превосходство было на их стороне.

В антракте Жанна ходила именинницей. Правда, букет, так эффектно презентованный ей, незаметно исчез, о чем позаботился один из ассистентов Лео-Ле: при всей своей пышности, букет отличался существенным изъяном — он был складной, искусственный, со скрытой пружиной. Но все равно Жанна оставалась именинницей. В фойе многие узнавали ее, заинтересованно оглядывали. К тому же в цирке оказались и товарищи по цеху. Тесно окружив Жанну, они принялись допрашивать:

— А где букет? Куда подевала?

— Странный вопрос! Велела в воду поставить!

Легко и приподнято чувствовала себя Жанна. Совсем не таким она увидела цирк, как могла ожидать, припоминая материнские рассказы.

И еще одно неожиданное ощущение, будто все, что видит вокруг, для нее не ново. Будто все это уже знала: и эти стены, и этот манеж, тесно окруженный шумящим амфитеатром. Будто все это уже однажды входило в ее жизнь, но позабылось, и теперь надо лишь восстановить в памяти.

Никандров спросил, отвлекая от этих мыслей:

— За кулисы не пройдем? Думаю, самое время познакомиться с твоей мамой!

— Познакомиться? Конечно! Только не сейчас, Андрюша. Не хочу, чтобы так — наспех, на ходу.

— Как знаешь. Впрочем, и не успеть. Третий звонок!

И они поспешили в зал — ко второму отделению, к аттракциону «Спираль отважных».

Поначалу аттракцион и оглушил, и разочаровал Жанну. Он даже напомнил ей те мотогонки, что видела год назад на рыночной площади. Так же, как и тогда, все неслось, проносилось, мелькало перед глазами. И сами гонщики как бы повторяли один другого — одинаковые черные шлемы, стекла защитных очков, наклон всем телом вперед.

Но так продолжалось недолго, лишь первую минуту. Совершив несколько стремительных кругов, гонщики замедлили движение, и Жанна смогла теперь разглядеть отцовское лицо — грубовато-сильное, сосредоточенное. Она безошибочно узнала это лицо и все же пораженно подумала о том, как оно переменилось: два дня назад, во время разговора на стадионе, каждая черта выражала внутреннее сопротивление, потом волнение. Не то сейчас. Опять взревев, устремились вперед мотоциклы. Тут же в рев моторов вклинились меткие выстрелы. Переведя взгляд на партнершу отца, Жанна сказала себе: «Вот женщина, которую он любит, которую сделал своей женой!» И с этого момента зорко стала следить за каждым жестом и движением черноволосой гибкой женщины: как поражает мишень за мишенью, как сопутствует Сагайдачному внутрь шара, безмолвно подтверждая свою готовность дальше делить с ним опасный путь. «Интересная, красивая! — подумалось Жанне. — Только уж очень бледная!»

И опять, на этот раз внутри шара-глобуса, помчались отважные гонщики.

После, когда, отработав, вернулись в гардеробную, Сагайдачный спросил, вытирая пот с разгоряченного лба:

— Что с тобой, Аня? Показалось мне.

— Что могло тебе показаться?

— Будто ты не в обычной форме. Впрочем, работала чисто.

Она лишь приподняла плечи. И голос прозвучал спокойно, когда предупредила, пройдя за ширмы, чтобы переодеться:

— Вы с Гришей одни идите в гостиницу. Я задержусь немного.

— Что так? На ночь глядя?

— Мало ли. Бабьи дела. Лида Никольская хочет о чем-то посоветоваться.

Вместе с потоком зрителей Жанна и Никандров вышли на площадь. Огни на цирковом фасаде еще сверкали, и световая яркая надпись пробегала по карнизу: «Спираль отважных! Спираль отважных! Спираль».

— А ведь и верно, что отважные! — задумчиво проговорила Жанна. — До чего же красиво, сильно. Правда, дух захватывает? А теперь я должна признаться тебе, Андрюша. Знаешь, откуда у меня пропуск в цирк? Ни за что не догадаешься!

Но он догадался. И ответил улыбкой. И тогда Жанна объяснила:

— Ну да, мы встретились в тот день, на стадионе. Он сам меня разыскал. Представить не можешь, каким сначала был разговор. Напрямик все сказала, что думала. Сперва казалось, что не стерпит. А потом. Верно, ожидает сейчас. Но я еще не могу зайти. Мне пока трудно. Идем скорее, Андрюша!

Цирковые огни — многоцветные и переливчивые — провожали зрителей, но им оставалось недолго гореть: лишь до того момента, пока не утихнет обезлюдевшая площадь. Пока что зрители шли и шли, проезжающие трамваи уступали им дорогу, и Жанна, нечаянно обернувшись, вдруг зажмурилась, точно пытаясь что-то припомнить — давно позабытое и вместе с тем бесспорное.

— Что с тобой, Жанна?

Она открыла глаза, но не ответила.

— Что с тобой? Случилось что?

Словно зачарованная, она продолжала смотреть на все еще сверкающие цирковые огни.

Быть может, это когда-то уже бывало? Конечно же бывало! Не раз молодая чета воздушных гимнастов забирала дочурку в цирк. На время работы препоручали ее товарищам. Или же закрывали в гардеробной, и девочка, сидя перед зеркалом, развлекалась гримировальными карандашами. А после, на обратном пути из цирка, сидела у отца на плече, и оборачивалась, жмурясь от ярких огней, и любовалась ими, и тянулась к ним ручонками.

— Погоди, Андрюша. Погоди, мне надо вспомнить. Не говори ничего, не мешай. Ну да, конечно, я помню!

Последние минуты, а может быть, самую последнюю минуту горели огни на цирковом фасаде. Редела толпа, возобновилось трамвайное движение. Жанна не двигалась с места.

И тогда, неожиданно решившись, Никандров привлек ее к себе, обнял:

— Ты пока не отвечай мне ничего, но выслушай внимательно. Я уже не раз об этом думал. Понимаешь, мы могли бы с тобой подготовить парный воздушный номер.

Понимаешь: ты и я — вдвоем!

Она и слушала и не слушала. Лицо оставалось все еще взволнованно-напряженным. Потом переспросила, будто только теперь очнувшись:

— Воздушный номер? Вдвоем?

— Об этом и толкую. Ты ведь большие успехи за это время сделала. Разве тебе не хотелось бы так же, как Багреевы, которых мы сейчас смотрели. Ты только скажи, согласилась бы?

Неожиданно прозвучало предложение. Жанне сразу представился завод, цех, в котором, казалось, нашла ту незамутненно ясную жизнь, какой недоставало с детства. И цех, и лица товарищей, множества товарищей — вот и тех, что нынче в антракте допытывались с любопытством, куда подевала букет. А цирк? Что он обещает?

— Почему ты молчишь? — настойчиво спросил Никандров.

— Я думаю. Я должна обдумать, Андрюша!

И до того прикованы были они сейчас к нежданно возникшему разговору, что не заметили остановившуюся вблизи седенькую пухленькую женщину.

Ефросинья Никитична собиралась остаться с сестрой и после представления. Зуева наотрез отказалась:

— Иди, Фруза, иди. У меня тут разные еще дела!

Неодобрительно вздыхая, Ефросинья Никитична покинула цирк, а на площади вдруг приметила Жанну. И не одну. С ней рядом стоял молодой человек. Он что-то жарко втолковывал, обнимая Жанну, и она не противилась этому.

«Ишь, выходит, какие дела! — подумала Ефросинья Никитична. — Ай да Жанночка! Скромна, скромна, а вот поди же!»

Имея покладистый нрав, Ефросинья Никитична редко кого осуждала. А тут рассердилась: «Выходит, от рук отбилась племянница. Ни мне, ни матери ни слова. Пропадать бессовестно стала. Ну погоди! Сейчас я тебя устыжу!»