Топографии популярной культуры - Коллектив авторов

Бауман З. Город страхов, город надежд // Логос. 2008. Т. 3. 24–53.

Беньямин В. Избранные эссе. М.: Медиум, 1996.

Бодрийяр Ж. Общество потребления. М.: Республика, 2006.

Ганжа А. Mobilis in mobili: об особенностях формирования публичных пространств в городе Москве // Логос. 2012. № 1. 289–310.

Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2005.

Дюркгейм Э. Самоубийство: социальный этюд. М.: Мысль, 1994.

Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. Т. 4. 6–32.

Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия: Последовательность человеческого развития. М.: Новое издательство, 2011.

Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998.

Лэйард Р. Счастье: уроки новой науки. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2012.

Паченков О. Публичное пространство города перед лицом вызовов современности: мобильность и «злоупотребление публичностью» // Новое литературное обозрение. 2012. 98–117.

Тульчинский Г. Л. Искусство и социализация в проектно-сетевом социуме: поиски новой трансценденции и другое искусство // Искусство как творчество социальности и проблемы реабилитации. М.: ООО «Принтберри», 2013. 18–26.

Тульчинский Г. Л. Личность как успешный автопроект // От события к бытию. М.: ВШЭ, 2010. 49–63.

Тульчинский Г. Л. Маркетизация гуманизма. Массовая культура как реализация проекта Просвещения: российские последствия // Человек.ru. Гуманитарный альманах. Новосибирск. 2007. № 3. 194–216.

Тульчинский Г. Л. Субъективность и постсекулярность современности: новая трансценденция или фрактальность «плоского» мира? // Международный журнал исследований культуры. 2013. № 3 (12). 51–56.

Тэйлор Ч. Структуры закрытого мира // Логос. 2001. № 3 (82). 33–54.

Федотова В. Г. Хорошее общество. М.: Прогресс-Традиция, 2005.

Хоружий С. С. Постсекуляризм и антропология // Человек.ru. № 8. Тема номера: Постсекулярная парадигма. Новосибирск: НГУЭУ, 2012. 15–34.

Berger P. (ed.). The Desecularization of the World: Resurgent Religion and World Politics. Grand Rapids, Michigan: W. B. Erdmans Publishing Company, 1999.

Habermas J. Religion in the Public Sphere // European Journal of Philosophy. 2006. Vol. 14 (1). 2–16.

Taylor Ch. A Secular Age. Cambridge; L.: Belknap Press of Harvard University Press, 2007.

СПОРТИВНЫЕ МЕГАСОБЫТИЯ И ПОПУЛЯРНАЯ КУЛЬТУРА: ГЛОБАЛЬНОЕ И ЛОКАЛЬНОЕ В ЛАНДШАФТАХ УНИВЕРСИАДЫ‐2013 В КАЗАНИ

Спортивные, культурные и политические мегасобытия, такие как Чемпионат мира по футболу, Олимпийские игры или Всемирные выставки, являются важнейшими инструментами маркетинга городов на глобальном рынке. Сопутствующие им финансовые потоки и возможности инфраструктурного, социального и культурного изменения привлекают страны и регионы к борьбе за право их принятия, при этом тенденция их проведения в странах глобального Юга, Азии и стран постсоветского пространства становится все более выраженной. Показательны здесь отказы жителей германского Мюнхена и швейцарского Граубюндена от участия в организации Олимпиады‐2022 и, напротив, активные претензии Алма-Аты и – до недавнего времени – Львова на ее проведение. Ближайшие Чемпионат мира по футболу и Олимпийские игры пройдут в Бразилии, России, Катаре и Корее. Первые Европейские игры (спортивные соревнования в формате Олимпийских, с участниками европейского континента) примет Баку в 2015 году; столица Aзербайджана также была хозяйкой Евровидения в 2012 году.

Очевидно, что инфраструктурные и экономические бонусы не являются для данных стран превалирующими в списке возможностей, открывающихся в случае принятия мегасобытия. Исследователи все чаще говорят о политическом значении Олимпийских игр или Кубка мира как инструментoв мягкой силы и публичной дипломатии в процессе нациестроительства (Manzenreiter 2010; Grix and Lee 2013; Koch 2013; Carter and Sugden 2012; Arning 2013). C развитием медиатехнологий и глобальной экономики это значение становится все более выраженным (Roche 2003). В этом смысле спортивные мегапроекты являются не просто элементом популярной глобальной культуры, но и определенным форматом ее производства, согласно которому смыслы, принципы и ритуалы, наполняющие ее культурные ландшафты, должны быть разделены всеми участниками этого сообщества (Traganou 2010). Универсальность этих принципов, однако, оказывается оспорена регулярными призывами бойкотировать Игры в связи с политикой принимающих их стран, коррупционными скандалами и вариативностью построения нарративов церемоний открытия и закрытия мегасобытий вокруг базовых идей олимпизма.

В данной статье я хотела бы обратиться к российскому опыту культурного производства ландшафтов спортивного мегасобытия, который буду анализировать на примере Всемирных спортивных студенческих игр, проходивших в столице Республики Татарстан в 2013 году. Этот случай, на мой взгляд, является интересным примером репрезентации постсоветской идентичности в силу уникального статуса Татарстана и Казани в российском государстве и Универсиады‐2013 как важнейшего элемента серии мегасобытий в современной России.

В первом случае Универсиада стала ключевым этапом встраивания специфического региона в общероссийский нарратив, однако для страны в целом эти Игры фактически открыли новую страницу нациестроительства в формате сверхмасштабных проектов. «Сочи», «Крым», «Украина‐2014» – дискурсы, которые последовательно утверждали позицию современной России, высказанную уже в рамках олимпийской церемонии открытия. Эта позиция между тем остается по-прежнему неясной в свете грядущего в 2018 году Чемпионата мира по футболу, который будет проходить в 10 российских городах. Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Волгоград, Калининград, Казань, Сочи, Ростов-на-Дону, Самара и Саранск – города, столь непохожие между собой, столкнулись с необходимостью выстраивания своей идентичности в рамках общенационального и глобального дискурсов. Дискуссии o региональных брендах как коммодицифированных идентичностях, которые ведутся в этом отношении (Makarychev and Yatsyk 2014; Berger and Holtom 2008; Gänzle and Müntel 2011), демонстрируют как широкое внутреннее разнообразие России, так и запрос на культурную и этническую специфику в регионах.

Случай Универсиады‐2013, на мой взгляд, может дать представление о наборе стратегий и практик постсоветского культурного производства ландшафтов спортивных мегапроектов. Я сфокусируюсь на политиках конструирования этих ландшафтов как политиках создания значения (Hall 1997), репрезентированных в физических и символических пространствах Универсиады (городских улицах, спортивных и культурных площадках, нарративах церемонии открытия). Используя данные материалов глубинных интервью с активистами-градозащитниками, журналистами, экологами и девелоперами, организаторами и артистами культурной программы Универсиады (n=30), результаты опроса посетителей ее мероприятий (n=415), включенных наблюдений (n=13) и фокус-групп с участниками церемоний открытия и закрытия (n=3)[92], я продемонстрирую то, как неолиберальные логики конструирования культурных ландшафтов спортивных мегасобытий корректируются доминирующим национальным дискурсом мегапроектов и соотносятся с локальными культурными смыслами «конкурентоспособного города».

Принятие и проведение в городе глобального спортивного мероприятия сопряжены в первую очередь с выполнением универсальных для всех хозяев мега-событий требований, касающихся качества городской среды, безопасности, доступности, уровня обслуживания, размещения, медиатрансляций, продаж и т.п. Это предполагает также создание привлекательного и безопасного пространства, предназначенного для туристического взгляда (Larsen and Urry 2011), и изгнание из него нежелательных элементов (Taylor and Toohey 2011). Исследователи в этой связи говорят о глурбанизации (англ. glurbanization, от сочетания слов globalization и urbanization) – конструировании утопического образа города как столицы, часто не связанного с локальными смыслами места (Silk 2011: 738).

Будучи административным центром Республики Татарстан, Казань в течение последних двадцати лет последовательно формировала свой столичный облик в череде мегапроектов. Тысячелетие Казани, которое город отмечал в 2005 году, было первым из них, повлекшим серьезные трансформации городского пространства.

В результате реализации двух крупных программ – по ликвидации ветхого жилого фонда и реконструкции кварталов ветхого жилья в городе Казани (1995–2004) и «Федеральной программы сохранения и развития исторического центра г. Казани» (2001–2005), ставивших своими целями улучшение условий жизни семей, живущих в ветхих исторических зданиях, модернизацию городского центра, его коммерческое развитие и «возрождение», – около 9 % населения города (почти 99 тысяч человек) были выселены из центра на окраины Казани (Kinossian 2006: 323), а 80,2 % отселенных зданий возрастом от 100 до 300 лет – разрушены (Kinossian 2006: 333). Исторический центр города фактически перестал существовать в прежнем виде; однако в рамках этих программ также были построены новые дороги, новый мост через реку Казанку и несколько линий метро. Оставшиеся исторические здания стремительно ветшали и напоминали руины. Впоследствии городской и республиканской властью были признано, что осуществленные программы повлекли за собой утрату целых улиц и исторических кварталов, однако здания XVIII–XIX веков, включая уникальные образцы татарской городской архитектуры, продолжали уничтожаться (Итоги 2011 года в сфере строительства: «Все мы ринулись в защиту исторического центра» 2012).