Рейд на Сан и Вислу - Петр Вершигора

Эге, раз уж Ленкин о партиях заговорил, значит, и он задумался. Граница Советской страны и для него, стало быть, не пустой звук…

Правда, там где мы отметили с Наумовым переправу, Буг течет еще по территории Львовщины. «Лихой генерал, а осторожность тоже проявляет…»

— Как же там, под Жовквой, чувствовали себя твои хлопцы? — спрашиваю придирчиво Усача.

— Ничего. Огляделись и — полный порядок. Но там и других полно…

— Партизаны?

— А черт их разберет. И вроде партизаны, и вроде нет… Почти все без оружия. Скорее — подпольщики.

— Коммунисты?

— Не скажу… Но наши советские есть — твердо знаю… Васька какой–то, грузин. Потом — Андрей. И еще Казик…

— Видел их? Балакал?

— Нет, они — за «железкой». Но под Жовквой и из поляков тоже подпольщики есть.

— Какие еще?

— Всякие. Офицерье есть. Хлопские батальоны… тоже.

— Батальоны?

— Да какие там батальоны. В каждом из тех батальонов взвода хорошего нет. Но название такое. Может, для хитрости, а может, и…

— А из рабочих партизаны имеются?

— Есть, говорят, и такие. Сам не видел, но говорили, в Яновских лесах полно их. Работничьей партии партизаны. Словом, в Польше народ тоже шевелится…

Вспомнилась импровизированная лекция доктора Зимы.

Он тоже толковал, что до войны в Польше было тридцать две партии. «Ох и каша. Куда попал? Куда полез?»

А начальник штаба подзадоривает:

— Давайте, товарищ командир, за Буг. Там виднее все будет.

— Я вам наведу этого народа, — обещает Ленкин, — разбирайтесь! А для меня все эти тонкости трудноваты. Я — только кавалерист… и бухгалтер, не больше. Правда, и у меня в эскадроне есть поляков человек пяток: Ступинский Ян, Прутковский Ленька, по прозвищу Берестяк… другие еще. Но то все наши — советские люди… Кстати, эти самые Ян да Ленька кое с кем из хлопских батальонов дружбу уже завели…

— А леса там как?

— Да есть маленько… Вроде как у нас на Сумщине… Рощицы, перелески.

— А крупные леса?

— Большой лес один — Белгорайским называется.

Я на время оставляю в покое Ленкина и обращаюсь к Ларионову:

— Был у Мазура на хуторе?

— Был. Да ну их к черту, этих офицеров! Дипломатия, хромовые сапожки, а фашистов бьют слабовато: на Лондон оглядываются. Вот ближе к Яновским лесам — там, говорят, простые мужики и рабочей партии партизаны…

Итак, решено. Объясняю Войцеховичу:

— Следуем за Буг, товарищ начштаба.

И отправляюсь на радиоузел.

Пока идет обычная штабная работа по определению маршрута, наиболее подходящего для ночного марша, сижу над чистым листком и думаю: «Завтра утром будем по ту сторону Буга, а там только две дороги: направо — за Вислу, налево — в Карпаты. Какую выбрать? Эх, если бы рядом был Руднев или товарищ Демьян, вручивший на прощание подарок!..» Рука шарит в сумке, вынимает томик с закладкой из хвойной метелки, сунутой впопыхах на прочитанную страничку.

О чем там? Как раз о том, что нас волнует. Ленин учит, что партизанская война — это военные действия, но и они должны быть освещены облагораживающим и просветительным влиянием социализма. Ленин говорит, что марксизм не навязывает массам никакой доктрины, а познает их борьбу и освещает их путь организующим и просветительным влиянием социализма.

Наш бравый Усач доказывает, да и Ларионов утверждает, что Польша не дремлет. Массы там уже поднимаются… Но везде ли есть то организующее влияние, о котором толковал Владимир Ильич?

Какая бы ни была здесь путаница, есть только два главных мерила: народные массы и истинно народная, пролетарская партия. Народ и партия! Партия и народ!..

«Чего же еще ломать голову? Садись и пиши запрос», — приказываю я себе. И на чистом листе бумаги запестрели слова: «Киев, Секретарю ЦК. Обстановка в Польше благоприятная. Польский народ вместе с украинским способен на дела большой взрывной силы. Прошу указаний…»

Через час все пришло в движение. А еще через два часа мы перемахнули Буг и к утру разместились в селах южнее Жовквы.

— Вот мы и на плацдарме, — облегченно вздохнул начштаба. — Разведка с утра выслана по всем направлениям. Но больше всего — ко Львову. Мы уже почти обошли его с северо–запада.

— Правильно, товарищ начштаба. Тут зевать некогда.

— Да, конечно, — широко улыбается Войцехович.

— Где–то здесь мы должны ударить по тылам четвертой, — прикидываю я по карте.

— Куда нам на таком пятачке лезть на кадровые войска?

— А я не о войсках толкую… Не по самим войскам, а по их коммуникациям… Наступим на любимую мозоль! А, Вася?

— Новый Сарнский крест?!

— Вроде. Но не совсем. Там до Сталинграда было с тысячу километров, а тут до фронта сотни не будет.

— Да и кресты тут униатские, с фокусами. И с сиянием каким–то, — вставляет Мыкола, в функции которого входит теперь и вопрос религиозных культов. В здешних краях это тоже надо учитывать. Ой, как надо!

— Пожалуй, Кульбаку двинем в лоб на Сан, — вслух размышляю я. — Тот все опасается Карпатских гор. Пускай прет на запад хоть до самой Вислы. Кавэскадрон Усача — на фланг, ко Львову. Циркача Гришку Дорофеева — на львовскую «железку»… А под Перемышль кого? А на Раву–Русскую?..

Появляется Роберт Кляйн. Как раз вовремя!

— Пленные показывают что–либо новое? — спрашиваю его.

— Похоже, что Львовский генерал–губернатор сосредоточивает все наличные у него охранные войска на шоссе и железной дороге Львов — Перемышль.

— Через два — три дня он нанесет нам удар, — бесстрастно докладывает начальник штаба. — Навяжут нам оборонительный бой.

— Значит, надо перескочить границу, — говорю я. — Куда? На Люблинщину, конечно. Сама судьба проложила нам туда дорогу.

И вот уже позади остался Западный Буг. И знаменитая Жовква тоже позади. Теперь только вперед, через «железку» на Раву–Русскую.

Наш путь лежит через холмистую местность. Леса и перелески чем–то напоминают предгорья Карпат. Впереди колонны движется эскадрон Ленкина. За ним — батальон Токаря.

Через час на переезде вспыхивает перестрелка.

— Авангард сбивает охранение, — докладывает связной.

— Конники уже за переездом, — на слух определяет Войцехович.

Перестрелка уходит вправо и влево, как два разминувшихся железнодорожных эшелона. Маяки подгоняют колонну вперед, рысью. По карте видно, что в каких–нибудь десяти — пятнадцати километрах за железной дорогой — государственная граница. Знаменитая и такая для нас тревожная граница 1939 года. «Линия Керзона». О ней я неоднократно читал, слушал лекции, но в сознании она оставалась каким–то абстрактным понятием. А вот сейчас за два — три ходовых часа нам надлежало достигнуть этой самой линии и перешагнуть ее.