Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов

Миновали Калинин, Бологое, еще ряд станций. Наконец эшелон остановился в Малой Вишере (ее освободили в ноябре 1941 года в результате Тихвинской операции).

Встретивший на станции политработник привел нас в клуб. Здесь с нами беседовал генерал А. И. Запорожец — уполномоченный Ставки и член Военного совета Волховского фронта. Оперевшись ладонями о стол, он рассказал о положении дел в войсках, для укрепления которых мы и прибыли.

Меня сразу же направили в санитарное управление фронта. Военком управления Макаров предложил мне должность комиссара обсервационного пункта. Не хотелось разлучаться со своей группой, уходившей на передовые позиции. Об этом я и сказал военкому.

— Пункт — тоже передовая позиция, — пояснил Макаров.

— Неужели инфекционная эпидемия? — обеспокоенно спросил я.

— Нет, до этого не дошло. Но требуется обстоятельная профилактика.

Пришлось согласиться. Обсервационный пункт развертывался в местечке Парахино, недалеко от железнодорожной станции Окуловка. Начальника пункта еще не подобрали, и его обязанности в первое время легли на меня.

Пользуясь предоставленными правами, мы проверяли личный состав проходящих эшелонов — осматривали каждого воина, его гигиеническое состояние, измеряли температуру. В необходимых случаях всю одежду пропускали через газокамеру.

Невольно вспоминался колчаковский фронт, штабеля тифозных трупов. Как о страшном враге говорили мы тогда о вшивости. Ныне же у нас было немало средств борьбы. Но бдительность нужна. И коллектив обсервационного пункта это сознавал, трудился с большим напряжением. Врачи и санитары, начальники эшелонов спешили на фронт, а тут участились не только налеты фашистской авиации, но и медосмотры.

Прошли морозы, опасность тифа миновала. Солнце пригревало, хотя снег еще держался. Шел к станции и думал: обсервационный пункт закрывается, буду проситься на горячий участок. Мои думы прервал резкий гул самолетов. Тут же начали падать бомбы, воздушной волной меня бросило в снег. Показалось, что греюсь у печки, теплота приятно растекалась по телу.

Сколько лежал на снегу, не знаю, сознание покинуло меня. Уж потом фельдшер — комсомолец Коля Глазкин рассказывал, как подобрал меня, истекавшего кровью, и на повозке доставил в госпиталь. В пути делал перевязки, стараясь остановить кровотечение, и, так как это не удавалось, сильно засомневался, что я выживу.

После обработки ран мне вроде бы стало полегче, но не надолго. Вскоре появились дикие боли, от которых я стонал, временами теряя сознание. Врачи-хирурги обнаружили, что в правой ключице глубоко засел осколок, а еще один, небольшой, — в области почек.

Меня выходили. Пролежал, правда, более трех месяцев. Почувствовал, что могу вернуться в строй. Однако в августе ко мне привязалась паршивая хворь: все тело вдруг покрылось фурункулами. Перебинтовки лишь на короткое время давали облегчение. Ничего другого врачи не находили. Между тем все сроки пребывания в госпитале прошли. Объявил:

— Выписывайте! Неважно, что забинтованный!

После лечения в госпитале. В первом ряду (слева направо): П. И. Андрианов, Е. Г. Сапко, Д. И. Иванов, Д. С. Жуга; во втором ряду: Д. И. Новиков, Г. И. Горбунов, Г. Ф. Бабеев. Волховский фронт 1942 год

Меня назначили комиссаром небольшого, на 200 человек, госпиталя № 1176. Начальником его был старший лейтенант медицинской службы Волков. В беседе со мной он сказал:

— Латинское слово «госпиталис» означает «гостеприимный». Вот такими хозяевами и надобно нам быть.

Раненым действительно создавались условия, хоть чем-то напоминавшие домашние. Я как мог тоже работал в этом ключе — ходил по палатам, подсаживался к тяжело раненным, успокаивал, помогал составлять письма на родину, справлялся, каков аппетит, хорошо ли сделаны перевязки.

По утрам обычно зачитывал в палатах сообщения Совинформбюро, отвечал на вопросы. Вечерами демонстрировались кинофильмы. В хлопотах и заботах забывал и о своих фурункулах, только к вечеру шел на перевязку.

Вскоре меня перевели в другой госпиталь (№ 1987), более крупный, вмещавший до двух тысяч коек.

Ежедневное поступление раненых и отправка их в тыл прибавляли забот. Но майор медицинской службы Григорий Ноевич Липниц, высокорослый, с умным взглядом серых глаз, управлял госпиталем уверенно.

Я подошел к госпиталю в тот момент, когда около него остановились две машины с ранеными. Майор, как мне показалось, небрежно подал мне руку, тут же отвернулся, обратив все внимание на раненых. Сразу определял степень ранения и в зависимости от этого отдавал распоряжения врачам и санитарам:

— Разместить на первом этаже!.. Этого можно повыше.

Тут же распоряжался, какую помощь оказать.

Спокойствие, неторопливость, четкость и знание дела чувствовались в каждом его жесте, указании. Лишь когда разгрузка была окончена, подошел ко мне, внимательно оглядел:

— Ну, давайте знакомиться, товарищ капитан.

Я назвал свою фамилию, имя, отчество.

— Так, так, Дмитрий Иванович. А почему в бинтах? Надо же, увидел: я их прятал, но из-под манжет проглянули.

— Давайте с перевязки и начнем знакомство, — улыбнувшись, сказал он и повел на осмотр. Пока осматривал и перевязывал, расспросил о моих двух ранениях, о фурункулах. Успокоил, заверив, что скоро все пройдет.

И тут же рассказал, какие задачи выполняет эвакуационный госпиталь. В него прибывают тяжелораненые и больные, получают медицинскую помощь и проходят подготовку к эвакуации в глубокий тыл на лечение. Обслуживающий персонал — врачи, медсестры, санитары, водителя автомашин — находится в постоянной готовности к приему и отправке.

Григорий Ноевич всюду успевал побывать — на приеме новой партии, на отправке тех, кому раны обработали, на всех этажах и в палатах, на совещании врачей и медсестер.

Прием и отправка шли как по конвейеру. Как правило, раненый находился в нашем эвакогоспитале 15–20 часов. Начальник строго требовал от врачей и медсестер в это короткое время произвести тщательную обработку ран, так, чтобы по пути в тыловой госпиталь не наступило ухудшение.

В дни ожесточенных боев люди госпиталя спали не более двух часов в сутки. Едва успевали отправить в тыл обработанных раненых, как поступала партия новых, за нею еще и еще. Мы боролись за жизнь буквально каждого воина. Это — наш долг, наша честь, не переставал напоминать начальник госпиталя.

В тяжелой борьбе за жизнь воинов мужал и сплачивался коллектив госпиталя. Фронтовые невзгоды сближали людей. У нас не было случаев пререканий или неуважительного отношения друг к другу. Ежедневно по утрам проводились планерки. Обычно я информировал о положении на фронте, а потом начальник ставил задачу на день. Его собранность и четкость проявлялись и здесь. Говорил коротко и конкретно, требовал оперативных действий. После планерки врачи и медсестры тотчас расходились по своим участкам, делали перевязки, начиналась погрузка раненых в санитарные машины.

Липниц старался взглянуть на каждого, лично убедиться, выдержит ли дорогу. Отправка происходила в точно установленное время.

Мне, как политработнику, не хватало