Боль - Ольга Богуславская

И Снегур плачет.

От безысходности.

Потом она расскажет, как прекрасно сыграл в школьном спектакле Кирилл Москвин. Я думала, это было давно, а оказалось — недавно, спектакль ставили в честь юбилея Москвы. Кирилл играл Юрия Долгорукого. До той январской ночи, когда они перешли невидимую черту, оставалось всего четыре месяца.

Потом Светлана Борисовна будет рассказывать, как долго интернат боролся за этих ребят. Оно, может, звучит неправдоподобно, но факт: уголовное дело распухло от многочисленных справок. Туда вызывали, сюда приглашали. Теперь уже за детей в школах, тем более в интернатах, особенно беспокоиться не принято. Это раньше учителя ходили, разговаривали с родными, долго ходили. А теперь — сами знаете. И воскресенский интернат оказался приятным исключением из правила. Учителя сделали все, что было в человеческих силах. А главное — они хорошо относились к этим двум совершенно неуправляемым мальчишкам. Они-то знали, что беда этих ребят в том, что они сильно мешают дома. Что тут можно сделать? На комиссию вызвать? Кого? Ни мать Москвина, ни мать Карамнова в этом бесполезном деле участия не принимали.

А потом, когда они бросили школу, Карамнов устроился в ПТУ, но для чего он это сделал, остается загадкой. Он туда не ходил и учиться не собирался.

А что он собирался делать?

Вопрос этот возник в суде, и вызвал у друзей некоторое замешательство.

Чудова говорит об этом как человек, привыкший констатировать факты. Ко времени, которое интересует суд, Максим Карамнов жил у Москвина. Мать Москвина на допросе скажет: "Они жили как бы самостоятельно, а мы с сожителем своей семьей". Это была на редкость удачная формулировка. И Кирилл, и Максим жили отдельно от матерей, даром что один находился буквально за стенкой, а другой — по соседству. И были такие вещи, которые Кирилл и Максим знали наверняка. Например, они хорошо знали, сколько стоит бутылка водки и бутылка самогона. Они точно знали, что ни учиться, ни работать не хотят, а деньги брать откуда-то — хотят. И ещё они точно знали, что если и есть на свете люди, которым до них нет никакого дела, — так это их мамки. Москвин сказал в суде в присутствии матери: "Да, моя мать сильно выпивала, иногда я выпивал вместе с ней".

Так что собирался делать Карамнов? А Москвин?

На этот вопрос ответа не существует.

Время от времени они ездили на Коломенский рынок, помогали разгружать товар. За это им давали деньги или выпивку. Но в тот день, 23 января, на рынок они не ездили, а поехали в Москву. Просто так. Потом вернулись. Приехал отец Карамнова. И они пошли в соседний подъезд за самогонкой. Купили за червонец пол-литра, выпили, а на дворе уже был вечер. И они решили пойти на улицу "с целью проветриться и кого-либо ограбить. С собой взяли кухонный нож". Это не судья сформулировала и не я, так сказал Карамнов и подтвердил Москвин. А нож был здоровенный — 27 сантиметров. То есть никаких шуток не предвиделось.

И в полночь у булочной рядом с домом Москвина они увидели мужчину и женщину. Приятели подошли к ним и сказали, что они сотрудники милиции и надо срочно пройти в отделение. В темноте понять, сколько "милиционерам" лет, было невозможно. Мужчина попросил предъявить документы. Сейчас, сказал Москвин, и побежал домой. Через несколько минут он вернулся с красной книжечкой — это был ученический билет.

Один из них схватил за руку мужчину, другой — женщину.

Рядом был пустырь. Туда и привели супругов Речкиных (фамилия изменена), которые, стесняясь своей бедности, собирали по вечерам бутылки.

В суде Галина Николаевна скажет: "У нас было десять "чебурашек". Так называют бутылки из-под пива. От этих "чебурашек" у меня кровь застыла в жилах. А может ли быть, что, будучи трезвыми, Москвин и Карамнов, поглядев повнимательней на Галину Николаевну и Александра Николаевича, прошли мимо? Это были такие смиренные люди, что не разглядеть их беспомощной кротости никак было нельзя. Раньше оба работали на Воскресенском химическом комбинате, вырастили хорошего сына. Но комбинат встал, деньги платить перестали. И Речкины оказались в положении людей, которые вроде бы есть, а вроде бы их и нет. То есть живут, всю жизнь работали, а теперь — хоть побирайся. На самом деле таких людей, как Речкины, много. Больше, чем мы думаем. Просто они никогда ни на что не жаловались и безропотно жили в Зазеркалье. Там, где никто никому не нужен. Да к тому же Александр Николаевич на работе стал инвалидом — в результате производственной травмы у него развилась эпилепсия. Галина Николаевна тоже тяжело болела. Так, едва миновав сорокалетний рубеж, эти люди оказались нищими и больными. Но как они всю жизнь всюду ходили вдвоем, так и в тот день вдвоем пошли за "чебурашками".

Могли ли Москвин и Карамнов пройти мимо?

Уже нет. Для разбоя больше всего подходили именно эти безобидные люди. Когда Галина Николаевна поняла, куда их ведут, она все повторяла: ребята, делайте со мной что хотите, только не трожьте Сашу, он очень болен…

Пришли на пустырь.

Карамнов держал Речкина, а Москвин достал нож и приказал женщине встать на колени. Она встала, и он знал, что сопротивляться она не будет. Она все смотрела туда, где был её муж, который умолял не издеваться над женой. Да, она встала на колени и сделала все, что требовал насильник, а он покрикивал: "Слабо работаешь, слабо работаешь!".

Потом он приказал ей раздеться и голой лечь на снег.

Она разделась и легла. Москвин, воткнув нож поблизости, изнасиловал её на снегу.

Карамнов в это время бил Речкина руками и ногами. Речкин упал.

Галина Николаевна слышала, что и тогда он все продолжал просить своего мучителя не издеваться над женой. Она молила за него, а он за нее.

Потом подошел Карамнов, и все повторилось.

Он поставил её на колени.

Потом приказал лечь на снег.

На какую-то долю секунды у неё появилась надежда, что они насытятся издевательствами и бросят их. Когда Москвин насиловал её, она взяла нож, который он воткнул рядом, в снег, и спрятала под себя. Но Москвин встал и велел отдать нож. С этим ножом он и пошел туда, где лежал её муж. Пока Карамнов делал свое дело, Москвин убил Речкина.

А потом Москвин вернулся. Он сказал Карамнову, что "убил мужика" и надо "убить бабу", чтобы не оставлять свидетеля. Как убить? "Вспороть живот". Она слышала, что муж убит. То есть слова, наверное, слышала, но они не дошли до её сознания, и этим облегчились её муки. Можно ли произносить тут это слово — облегчение? В другом случае, может, было бы нельзя. Но эти люди так любили друг друга, что можно.

Они ножом срезали цепочку с крестиком и стали её бить. По голове, по лицу — ногами. Из показаний Галины Николаевны Речкиной в суде: "Потом я помню два удара ножом в живот. Я сказала: "Что ты делаешь, сынок?" А потом потеряла сознание… Я им поверила, что это милиция, потому что месяц назад к нам подходили и спросили, что мы делаем, они проверили у нас документы, но сразу оба показали свои… Муж видел, что меня насиловали".

Когда Речкина рассказала, что помнила, судья Чудова спросила у подсудимых, подтверждают ли они то, что услышали.

Подсудимый Карамнов: "Показания подтверждаю".

Подсудимый Москвин: "Показания правильные".

Убедившись в том, что женщина перестала подавать признаки жизни, они выгребли из карманов все, что там было, и ушли.

Вещи потерпевших: крестик с цепочкой, две зажигалки и две пачки сигарет "Ява" и "Пегас" — обе начатые, перочинный ножик, электрический фонарик и наручные часы "Электроника", а всего на сумму 61 рубль. То есть денег-то у них не было вовсе. Так экспертиза оценила стоимость наживы.

Чудова спросила: "Вы считали, что женщина убита?"

Да, они думали так.

Что было дальше?

Пошли домой к Москвину и легли спать. Наутро стали стирать одежду. Тут пришел приятель Хромов, и Москвин сказал ему: я сегодня двух человек завалил, но Хромов ему не поверил.

А потом Москвин с Карамновым пошли на пустырь поглядеть, как увозят трупы. Галина Николаевна была без сознания. Почему она осталась жива после этой ночи на снегу, без одежды, истекшая кровью? Убийцы не знали, что женщину повезли в больницу.

А дома у Речкиных всю ночь ждал родителей их сын Максим.

"Еще не рассвело, когда приехала милиция, и я увидел, что в кузове машины лежал мой отец. Сказали, что отца убили, а мать в реанимации без сознания и пока к ней нельзя. Мать с отцом никуда не ходили друг без друга, даже в булочную. Мои родители отличались спокойным и дружным характером и были очень законопослушными, поэтому они, наверное, сразу согласились на предложение этих людей пойти в милицию".

Максим Речкин в суде говорил очень мало. Он и в обычной-то жизни многословием не отличается, а тут каждое слово буквально отдавалось кровью. Помочь родителям он не мог, ему самому помогать надо было. Он учится. Все, что он не сумел сказать, было в его глазах.