Мой любимый шотландец - Эви Данмор

хотите, я вас процитирую. Нет, найму своим консультантом!

Золотистые брови сошлись.

– Кем наймете?

– Это очень просто – вы придумываете идейный посыл, который хотите донести до лондонцев, а я выражаю его в экспозиции выставки.

– И сколько платят этим консультантам? – поинтересовалась Рози Фрейзер.

– Бюджет у меня большой, – заверила Хэтти, вспомнив про свои две тысячи фунтов в год. – Кстати, мы можем сделать фотографию ваших рук и разместить рядом с портретом. Что скажете?

Из гостиной в кухню ввалился Хэмиш и бросил взгляд сначала на Мари, потом на Хэтти.

– Разрешаю вам выставить снимок моей идеальной рожи, миссис Блэкстоун, – объявил он и погладил свою угловатую нижнюю челюсть. – Берегись, Микеланджело!

– Твою рожу – только на карикатуру, – отрезала мать.

Когда Хэтти вернулась в гостиницу, ее воображение разыгралось не на шутку.

Она смешивала растворы нитрида серебра, опираясь на письменные инструкции мистера Райта, потому что сам инженер уехал обратно в Сент-Эндрюс. Она экспериментировала прямо в номере с разными настройками выдержки и диафрагмы – как выяснилось, чем ярче свет, тем лучше, но кто знает, что будет, если вместо зонтика она начнет фотографировать дышащие, ерзающие объекты, к примеру Энни с зонтиком? Хэтти училась правильно определять время экспозиции с карманными часиками в руках, многократно снимая крышку с линзы и засекая нужный интервал до тех пор, пока не запомнила.

– Я справлюсь, – заверила мужа перепачканная химикатами и взмокшая от пота Хэтти.

Он поднял взгляд от газеты двухдневной давности.

– Разумеется, – ответил он без тени сарказма.

На следующий день Хэтти заплатила одному из сыновей Бернса, Калуму, чтобы тот помог перенести фотографическое оборудование в деревенскую школу. Пока он устанавливал аппарат, она сбегала к Энни домой. Мать девочки открыла дверь с голым слюнявым младенцем на руках. Купленная в подарок большая банка песочного печенья ее особо не впечатлила; впрочем, настроена женщина была вовсе не враждебно – просто очень устала. Она окликнула Энни через плечо, а малыш тем временем продолжал пускать слюни на грязный лиф синего платья.

– Я подумала, что нам с тобой пора потренироваться. Что скажешь?

Энни больше интересовали мятные леденцы, заказанные из Оштермучти, чем съемка.

– Ангел мой, почему ты хромаешь?

Девочка скакала с ней рядом, но когда перешла на обычный шаг, хромота стала очевидной.

– Ножка болит? Наверное, натерла?

Та пожала плечами.

Придя в класс, она велела Энни сесть на стул.

– Дай посмотрю.

Девочка вытянула ногу, равнодушно наблюдая за осмотром и посасывая конфету. Проблема обнаружилась быстро. В левом башмаке палец девочки успешно протер старую кожу, а правый стойко держался. Под грязным чулком прятались скрюченные и натертые пальчики.

Хэтти посмотрела на бледную ножку в своей руке и едва поборола желание ее поцеловать, чтобы все прошло. Энни ее сочувствие ни к чему.

Ей не нужно ни печенье, ни фотографии. Ей нужны новые туфли, чулки, теплое пальто. А ее матери не помешает неделя отдыха у моря.

Стоя под черной тряпкой, Хэтти никак не могла сосредоточиться и портила пластинки из-за неверной экспозиции. Ей хотелось снять жемчужные серьги и отдать Энни, но нельзя же раздавать милостыню направо и налево. Она и так отдала Энни весь пакет леденцов.

В ту ночь Хэтти долго не могла уснуть. Люциан обнимал ее сзади и дремал после того, как выложился, исполнив супружеский долг. Мысли ее ходили кругами.

– Люциан, – прошептала она в темноту. В ответ раздалось ворчание. – Неужели я лицемерка?

Ее вопрос вырвал его из объятий сна.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне нравится жить в тепле и владеть красивыми вещами, однако я не могу допустить, чтобы ради моего комфорта дети или все равно кто работали как проклятые. И… – Она задышала прерывисто. – Наверное, я боюсь – боюсь того, что со мной станет, если прекращу с этим мириться.

– Ясно. Ты боишься стать радикалом.

– Вот как это называется?

Он прижал ее к себе.

– Боишься, что придется жить голой в бочке, чтобы не чувствовать вины?

– Похоже, это самый логичный исход.

Прижатая к ее спине грудь мужа затряслась от тихого смеха.

– Нет.

– Почему же? Чего хорошего в безделушках перед лицом нищеты?

– Разве не ты говорила, что каждой женщине нужны красивые вещи?

– Пожалуй, я ошибалась.

Он поднялся на локте и посмотрел на нее в темноте.

– Если никто не будет покупать безделушки, то как белошвейка заработает себе на хлеб?

Хэтти задумалась.

– Возможно, ей не пришлось бы на него зарабатывать, если бы в бочках жили все.

Он тихо фыркнул.

– Неужели ты думаешь, что если все перейдут на подножный корм и будут жить впроголодь, как во времена кланов, жизнь станет легкой или хорошей?

– Наверное, нет?

– Поверь мне, не станет, – сказал Люциан. – Знаешь, что движет изобретениями, которые согревают всех, а не одного изобретателя? Или прогрессом в медицине? Или системами, которые управляют большими группами людей?

– Умные головы?

– Время. Свободное время. Потому что умная голова способна думать, вместо того чтобы добывать пищу и сражаться с другими кланами, которые только и делают, что пытаются угнать чужой скот.

Хэтти мысленно это представила.

– То же самое и с искусством, – кивнула она. – С книгами и музыкой.

– Да, – согласился он. – Поэтому я не считаю корнем зла разделение труда или владение средствами производства.

– Но одни рисуют картины, а другие сидят в штольнях!

– С киркой ты бы управлялась гораздо хуже Бойда; ему не хватило бы терпения разобраться ни с кистью, ни с фотоаппаратом, – парировал Люциан. – Однако ты наслаждаешься теплым камином, а Бойд будет радоваться твоим фотографиям. Значит, ты должна платить достойную зарплату и создавать хорошие условия труда. Если твоя белошвейка лишается зрения, потому что работает часы напролет без перерыва, чтобы на столе была еда, – вот тогда ты должна чувствовать себя виноватой. Этого терпеть нельзя.

– Я и не терплю, – сказала Хэтти. – Кто решает, что справедливо, а что нет?

Люциан молчал долго.

– Не знаю, – наконец протянул он. – Когда у меня появилась собственность, я пытался читать книги тех, кто более образован, чем я. Локка, Кольриджа и им подобных. Насколько я понял, законы рынка справедливыми не бывают. Поэтому нам нужно регулирование и систематическое перераспределение материальных ресурсов.

– Как насчет Маркса? – прошептала она. – Он говорит, что ты богатый, потому что держишь своих рабочих в нищете. Ты читал его работы?

– Кое-что читал, – ответил Люциан. – Я согласен с его критикой, но не согласен с идеями. Кстати, даже он сказал бы, что есть еще много вариантов между лицемерием и жизнью в бочке – как там его звали, этого философа?

Она улыбнулась.

– Диоген.

– Точно. Так вот, какие беды мира он устранил, сидя в бочке и