Жизнь Марианны, или Приключения графини де *** - Пьер Мариво

Вообразите себе высокую, быструю и стройную девушку. Стоило посмотреть, как мадемуазель де Фар снует туда-сюда, переходит с одного места на другое, и вы думали: «Право, она просто невесома».

И наконец, красота ее привлекала многогранностью: в ней были и аристократизм, и какая-то необычайная прелесть; аристократизм очень непринужденный и естественный, присущий ее личности, не показной, не зависящий от заученной манеры держать себя, не сменяющийся сумасбродным или небрежным видом и, можно сказать, являющийся характерной чертою всего ее облика; а привлекательность этой девушки была так велика, что любой ее жест был вам по сердцу. Личико, живое, с мелкими, изящными чертами, иной раз казалось лукавым, но не хитрым.

«Вы шалунья»,— говорила я ей иногда, и действительно, что-то шаловливое бывало иной раз в выражении ее лица, но это становилось новой прелестью, это приятно было видеть, как признак веселого расположения духа.

Мадемуазель де Фар не отличалась крепким здоровьем, но ее недомогания придавали ей скорее томный, чем болезненный вид. Ей все хотелось быть немного полнее, но, право, не знаю, много ли она выиграла бы от этого; во всяком случае, если чье-нибудь лицо могло обойтись без прибавки дородства, то именно ее личико,— будь оно пухленьким, это, пожалуй, и придало бы ему новую миловидность, но зато лишило бы иной, более изысканной и более тонкой прелести.

Мадемуазель де Фар, обладавшая и умом, и жаром душевным, умела слушать в большом обществе, думала тогда много, говорила мало и нисколько не мешала тем, это — хорошо ли, плохо ли — разглагольствует в салонах.

Я никогда не слышала, чтобы она сказала что-нибудь неуместное или не отличавшееся хорошим вкусом.

Если она находилась в кругу друзей, то и образ ее мыслей, и манера высказывать их были исполнены прямоты и откровенности, но свободны от резкости.

В ней видно было быстрое и наивное чутье, большое благородство мыслей, высокая и щедрая душа. Впрочем, все, что касается ее характера, вы лучше узнаете из того, что я расскажу о ней в дальнейшем.

Мы ждали довольно долго, но вот из спальни больного вышла госпожа де Миран и сказала, что он совсем пришел в себя и доктора находят, что ему стало лучше.

— Он даже спросил меня,— добавила она, обращаясь ко мне,— тут ли вы еще, мадемуазель, и попросил, чтобы вас отвезли в ваш монастырь лишь после того, как вы отобедаете с нами.

— Слишком много чести для меня,— ответила я.— Пусть все будет так, как вам угодно.

— Я очень хотел бы, чтобы мой друг узнал, что я здесь,— сказал тогда судейский.— У меня горячее желание повидать его, если это возможно.

— И у меня тоже,— подхватила госпожа де Фар.— Нельзя ли как-нибудь сообщить ему о нас? Если ему уже лучше, он, может быть, позволит нам войти. Что вы об этом скажете, сударыня? Ведь доктора теперь надеются на его выздоровление, не правда ли?

— Увы! Пока они еще этого не говорят. Они только находят, что ему немного лучше, вот и все,— ответила госпожа де Миран.— Сейчас я схожу туда, узнаю, можно ли вам к нему.

Едва она отошла от нас, в дверях спальни показались два доктора.

— Господа,— сказала госпожа де Миран,— можно ли вот этим двум дамам и этому господину навестить моего брата? В состоянии он принять их?

— Он еще очень слаб,— ответил один из докторов — ему нужен покой. Лучше подождать несколько часов.

— Ах, так! Настаивать не приходится. Надо подождать,— сказал судейский.— Я заеду еще раз в середине дня.

— Может быть, хотите тут подождать? Пожалуйста,— сказала госпожа де Миран.

— Нет,— ответил он,— очень вам благодарен, но не могу остаться, у меня дела.

— А у меня нет никаких дел,— сказала госпожа де Фар,— и мне, думаю, лучше подождать тут, не правда ли, сударыня? Ну что ж, господа,— тотчас заговорила она с докторами,— скажите, что вы думаете о больном? Мне кажется, он выкарабкается! Верно? У него, должно быть, грудная болезнь. Верно? Полгода тому назад он простудился и долго хворал. Я ему говорила, чтобы берег себя, а он не обратил внимания на мои советы. Сильная у него лихорадка?

— Мы не лихорадки боимся, сударыня, а кое-чего другого,— сказал второй доктор,— и нельзя еще поручиться, что никаких осложнений не произойдет. Опасность еще не миновала.

После этого разговора доктора уехали, судейский последовал их примеру, в зале остались только мы — госпожа де Фар, ее дочь, госпожа де Миран, Вальвиль и я.

Время шло. Лакей доложил, что сейчас подадут на стол. Госпожа де Миран зашла на минутку к больному; ей сказали, что он заснул; она вышла из спальни вместе с его духовником, который там оставался; он сообщил, что придет еще раз после обеда. И мы перешли в столовую, сели за стол, менее встревоженные, чем утром.

Все это скучные подробности, но без них нельзя обойтись, — от них мы перейдем к главным событиям. За столом меня посадили рядом с мадемуазель де Фар. Любезное ее обращение со мной, казалось, говорило, что она очень довольна нашим соседством, позволявшим нам познакомиться поближе. Мы оказывали друг другу маленькие знаки внимания, к которым побуждает сотрапезников взаимная склонность.

Мы благожелательно посматривали друг на друга, но так как любовь имеет свои права, то иногда я смотрела также и на Вальвиля, а он, по своему обыкновению, почти не сводил с меня глаз.

Вероятно, мадемуазель де Фар заметила наше переглядывание.

Мадемуазель, — сказала она мне тихонько, пока ее мать разговаривала с госпожой де Миран,— я очень хотела не обмануться в своей догадке, и если она верна, вы не уедете из Парижа.

— Не знаю, что вы под этим подразумеваете — ответила я таким же шутливым тоном (и я действительно не знала этого), но на всякий случай скажу, что вы, как мне кажется, всегда думаете правильно. Откройте мне теперь, пожалуйста, вашу догадку, мадемуазель.

— Дело в том,— все так же тихо ответила она,— что ваша матушка лучшая подруга госпожи де Миран, и вы вполне могли бы выйти замуж за моего кузена Вальвиля. А теперь вы мне скажите, хотите ли вы этого.

Ответить было нелегко — вопрос смутил и даже встревожил меня; я вспыхнула и испугалась, как бы мадемуазель де Фар не заметила, что я покраснела, и как бы я этим не выдала тайны, делавшей мне слишком много чести. Словом, не знаю, что я ответила бы, если бы госпожа де Фар не вывела меня из затруднительного положения. К счастью, она, как я уже сказала, была из тех женщин, которые все видят и все хотят знать.

Она заметила, что мы с ее дочерью о чем-то говорим.

— Что там у вас, дочь моя? — спросила она.— О чем у вас речь? Вы улыбаетесь, мадемуазель Марианна краснеет (от нее ничего не ускользнуло). Можно узнать, о чем вы говорили?