Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны - Роберт Гринвуд

После таких дней он возвращался домой в самом унылом расположении духа. Его беспокоила война, его беспокоили дела фирмы, его одолевали сомнения в политической прозорливости некоторых членов кабинета. Но, какая бы тяжесть ни лежала на его душе, подходя к дому, он старался стряхнуть подавленность. Мистер Бантинг считал это своим долгом. Остановившись в темноте у калитки, он смотрел на неясные контуры дома. Этот дом был олицетворением всего, чем он обладал, всего, что он любил, всего, что подвергалось сейчас опасности. Действительно ли их жизнь находилась под угрозой, в какой степени, мистер Бантинг не знал, по тень этой угрозы падала на него, когда он подходил к единственному месту в мире, которое он мог назвать своим, к месту, где сосредоточивались все скромные надежды, вся его жизнь. Пути мира стали неисповедимыми, и чем все это кончится — неизвестно. Никто сейчас не властен над событиями. Мистер Бантинг слишком хорошо понимал это.

И он стоял у калитки, призывая к себе мужество и ту веселость, которая есть знамя мужества: пожилой, отнюдь не героического вида англичанин в котелке и в поношенном синем костюме с фибровым чемоданчиком и помятым зонтиком в руках.

Он не первый раз проходил через испытания. Их было много и раньше — болезни, потеря близких, финансовые беды, безработица, гибель всех надежд, возложенных на сыновей. Были и другие кризисы: — скрытые от всех битвы с самим собой в глубинах ума и сердца. И все это он вытерпел и преодолел, и так будет и впредь. Даже если на них упадет бомба, они выкарабкаются из-под обломков и начнут жизнь где-нибудь в другом месте, если, конечно, останутся живы. А если нет, значит, конец. Может быть, они даже не почувствуют этого. Сейчас важно одно: не падать духом и жить, как, всегда, изо дня в день, не опуская рук и не ослабляя хватки.

Мистер Бантинг не переоценивал своих умственных способностей и даже своего мужества. Но он непоколебимо верил в свою способность выдерживать до конца и не ослабить хватку.

Он появился на пороге «Золотого дождя», неловко выставляя напоказ деланное оживление и не умея ни по-настоящему проявить, ни совсем спрятать свои неподдельные чувства. Иной раз его оживление граничило чуть ли не с игривостью. И по этому признаку миссис Бантинг определяла самые его тяжелые дни.

Стоя у камина, здороваясь с семьей, так словно они не виделись, по крайней мере, неделю и не забывая поглядывать на чайный стол, мистер Бантинг услаждал себя мыслью, что у жизни есть не одни теневые стороны. Он пересчитал ее благодеяния. У него прекрасная жена, трое способных детей, хорошо обкуренная трубка, две бутылки «Принца Чарли» и свое место у камелька. Судя по всему что пишут в газетах, у Гитлера нет ни одного из этих благ, а ведь они — лучшее, что может дать жизнь, ради них только мистер Бантинг и работает.

Включив после чая радио, он сделал одно немаловажное открытие: дурные вести кажутся не такими уж страшными, когда слышишь их вторично. В первый раз они буквально сбивают с ног, а потом приходишь в себя и восстанавливаешь равновесие. Во всяком случае это так, если человек обладает британской твердостью духа. В благодушии англичан, вероятно, что-то есть, Кордер прав. Защитная броня для нервов, профилактика... Он еще не успел посмотреть это слово, но ему было понятно, что Кордер имел в виду. Надежный панцырь, с которым не страшны никакие беды... угрозы все развеет ветром, как у Брута.

Он пробежал глазами столбцы объявлений о найме, подыскивая что-нибудь подходящее для Джули, вегетарианствуюший начальник которой, ушел в армию артиллеристом. Трудно будет вегетарианцу в армии, подумал он; впрочем, надо надеяться, что ему там вправят мозги. Его взор остановился на более или менее подходящей вакансии у инспектора продовольственного снабжения — тридцать пять шиллингов в неделю и возможность убедиться собственными глазами, что только немногие люди считают ниже своего достоинства получать карточки на бекон.

Джули сидела за столом и писала очередное заявление с просьбой принять ее на работу. Крис читал «Аэроплан». Когда к нему обращались, он рассеянно хмыкал в ответ, не поднимая глаз от этого увлекательного журнала. Война сильно упростила жизнь — увидев Криса, мистер Бантинг сразу сделал вывод, что Моника сегодня дежурит в штабе противовоздушной обороны, куда ее завербовал мистер Ролло. Мистер Бантинг был бы, пожалуй, доволен, если б Крис поменьше читал об авиации; война интересовала его только с этой стороны. После отъезда Берта Ролло с Крисом что-то сталось, он все время напряженно думал о чем-то; это чувствовалось и в странной молчаливости, которая нападала на него после чтения газет, и в еще более странных высказываниях по поводу войны. Иной раз в его словах даже слышались намеки на то, что отец не понимает серьезности положения.

— Их надо остановить, папа, во что бы то ни стало, — говорил он. Дальше этого утверждения Крис не шел, но повторял его часто, словно призывая мистера Бантинга стать на его точку зрения.

— Знаю, что надо. Но как?

— В воздухе.

— Правильно, им надо там всыпать, но...

— Папа, никаких «но». Их нужно бить в воздухе. А если мы этого не сделаем, они прилетят сюда и в таких вот местах, как Килворт, камня на камне не оставят.

— И зачем только изобрели эти аэропланы. Мерзость какая! — Мистеру Бантингу стоило лишь подумать о том, что кто-то летает — даже не он сам, а кто-то другой, — и его сразу же начинало поташнивать от страха. В полетах ему чудилось что-то противоестественное, какое-то вторжение в запретную стихию. Сколько ни привыкай к этому, сколько ни вдалбливай себе, что тут все основано на науке, все равно, риск остается риском. Человек вверяет свою жизнь машине и взвивается ввысь, в неизведанные пространства, откуда малейшая неполадка механизма может низринуть его головокружительной спиралью назад на землю.

— Об этом теперь поздно говорить. Изобрели, — ничего не поделаешь, и у Гитлера их куда больше, чем у нас.

Тут Джули испустила театральный вздох, откинулась на спинку стула и стала ждать, когда тишина воцарится снова. Она не раз давала понять, что ее многочисленные заявления не приносят никаких результатов, потому что ей не дают ни секунды покоя в то время, когда она их пишет.

Мистер Бантинг сочувственно заглянул Джули через плечо. Ему не хотелось продолжать разговор об аэропланах, о бомбах и мощи пресловутой Luftwaffe.

— Какую тебе дали рекомендацию? — спросил он и прочел этот документ с чувством величайшего удовлетворения. — Прекрасная рекомендация, давно таких не видел, — сказал он, перечитывая во второй раз самые лестные фразы. — Это лучше, чем у Эрнеста. Посмотри, Крис.

Джули выхватила у него рекомендацию. — Папа, не показывай ему. Он только издеваться будет.

— Честное слово не буду. Ну, дай.

— Про первую ты сказал, что она похожа на эпитафию.

— На эпиграмму, — поправил ее мистер Бантинг. — Эпифатия — это надпись на надгробном памятнике.

— Не хочешь, не надо, — сказал Крис. Он, по всем признакам, был в добродушном настроении и не собирался затевать споры. Видно, голова не тем занята, должно быть опять перебои с бензином. Если Джули поступит на работу, это будет все-таки помощь, а Крису надо что-то делать с гаражом. Так размышлял мистер Бантинг, и ему казалось, что Крис думает о том же. Поднимая время от времени глаза, он ловил на себе задумчивый взгляд сына.

И вдруг Крис спустил ноги с кушетки и сказал решительным тоном: — Я все уладил с мистером Ролло. Гаражом будет заведывать старик Резерфорд.

«Почему старик?» — подумал мистер Бантинг. Он очень не любил это слово. Резерфорду было всего пятьдесят шесть лет.

— Нельзя оставаться в стороне от войны, надо помочь.

— Правильно, Крис. Я видел в газете как раз то, что тебе нужно. На авиационном заводе требуются опытные механики. Подай заявление. Правда, тебе придется уйти из дому и жить при заводе. — Он задумался над этим препятствием.

— Строить самолеты? — Нет, это не по мне. Я сам хочу летать.

Какое-то ледяное острие медленно прошло сквозь сердце мистера Бантинга. Взгляд у Криса был попрежнему веселый, но очень твердый.

— Значит, ты будешь в воздушном флоте? — так и вскрикнула Джули.

Крис кивнул: — Думаю, что пилот из меня получится.

Мистер Бантинг сидел не шевелясь, молча, потрясенный до глубины души. Он колебался, не зная, чего требует от него долг. И в то же время он испытывал чувство гордости, мучительной, но огромной гордости.

Он видел, что его жена тоже смотрит на сына. Такое лицо он помнил у нее только в те годы, когда дети были еще малышами. Потом она встала и ушла на кухню.

— Гм! — как ни в чем не бывало буркнул мистер Бантинг, но он прислушивался к тому, что делается на кухне. Оттуда не доносилось ни звука, и все-таки он чувствовал, что жена неподвижно стоит там за дверью.