Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

— А ты фиксируй, что она делает сама, и тоже делай замечания и доноси, — говорит МНС. — Она мигом отстанет.

— Не отстает. Она тут давно работает, ей дозволено. У нее муж где-то пост занимает. А я никто. И вообще, я так не могу, как она. Придется, наверно, другое место искать. И что ей от меня надо?

— Слабые и убогие существа ищут еще более слабых, чтобы на них вымещать свою обиду за свою убогость. Ты беззащитна, она это заметила сразу. Уйдешь в другое место, там тоже найдется такая жалкая тварь.

— Что же делать?

— Терпеть. Не обращай на нее внимания. Делай по-своему. Эти жалкие семьдесят рублей ты в любом случае заработаешь.

— Легко сказать, терпеть. Это ведь по восемь часов каждый рабочий день. Когда она входит в наш кабинет, меня буквально трясти начинает.

— Ты говорила, что твой шеф тебе намеки делает. Переспи с ним, и проблема будет решена.

— Не могу. Противно. И для меня это вообще последняя человеческая черта. Если я переступлю ее, я буду презирать себя. Ты вот мог бы переспать со своей Тваржинской?

— Так ведь ей сто лет! И она не женщина, а сука!

— А если бы помоложе была?

— Не знаю. Я об этом как-то не думал. Впрочем, я и сейчас делаю нечто подобное для Тваржинской. Правда, это — книга. И она — мой шеф. Но все равно я мог этого не делать. Конечно, я продался ей за ломаный грош. А если бы я не согласился? Как говорил мне ведущий институтский кретин доктор Барабанов, конфлиртовать с начальством не следует. Между прочим, нам пора на обед, а я понятия не имею, где мы находимся. Прав был все тот же доктор философии Барабанов: надо было учиться ходить по квазимуту!

Письмо к Ней

Пишу тебе,

как видишь, снова я.

Жалею очень,

что ты там осталась.

Здесь ты бы слушала

шального соловья,

Ничья собака здесь

к тебе бы приласкалась.

Здесь позабылись бы

и «голос», и «волна»,

И «сам», и «там»,

и прочие «издаты».

Забылось бы,

что ты всю жизнь должна

Сверять чужие

глупые цитаты.

Логика идиотов

У Студентов транзисторный приемник, и они постоянно слушают западные «голоса». В каждой передаче — обязательно что-нибудь о фактах террора, захлестнувшего Запад.

— Слава Богу, — говорит Универсал, — у нас хотя бы террору такого нет.

— У нас террор есть привилегия государства, —- говорит Старик.

— А вам известно, что эти «Красные бригады» прокоммунистические? Еще неизвестно, кто их финансирует.

— Зато у нас коррупция, блат, привилегии, карьеризм и прочее процветают.

— Вы думаете, там этого добра нет? Есть, и не меньше нашего.

— А что из этого следует? Поразительно! Стоит отметить какой-то наш недостаток, как обязательно находится умник, который заявит, что на Западе это тоже есть. А раз это есть на Западе, то, согласно логике идиотов, этого у нас нет. Скажешь, например: у нас за разговорчики сажают. Это — тезис. На это следует антитезис: у них там тоже сажают. Из этого следует синтезис: у нас не сажают. Эй, борода, правильно я изображаю дело с философской точки зрения?

— Совершенно правильно. Вы — прирожденный диалектик.

— Меня всегда интересовала логика в рассуждениях людей, но я ее так никогда и не смог понять. Я, например, высказал на семинаре в академии мысль, что всякое оружие, создаваемое после войны, устаревает к началу новой войны. И потому надо создавать не столько само оружие, сколько потенциальные возможности создания оружия, адекватного новой, неожиданной (хотя всегда ожидаемой) войне. Следователь предъявил мне обвинение в том, что я вел пропаганду, направленную на подрыв обороноспособности страны. А ведь я думал только о том, чтобы сделать страну наиболее обороноспособной.

Из книги Твари

В период развернутого строительства коммунистического общества Советский Союз превзойдет уровень промышленного производства в самой развитой стране капитализма — США. Одновременно Советский Союз превысит уровень производительности труда в США, а также национальный доход на душу населения. Эти достижения позволят решить задачу всемирно-исторического значения — обеспечить самый высокий жизненный уровень по сравнению с любой страной капитализма.

Сталин

Поезд мчится по прекрасной Грузии. За окнами вагонов мелькают горы, реки, деревушки, развалины замков. Сталин сидит погрузившись в свои думы. Его спутник призывает его взглянуть в окно. Ведь Грузия же! Сколько лет не были дома!

Спутник. Гляди, Коба! Сейчас будет Гори! Какой ты счастливый! Увидишь мать, отца, жену, сына! Друзей... Дай я тебе вынесу вещи!

Сталин. Оставь! Сейчас не время. Как-нибудь потом. Мы не можем терять ни минуты. Ты же знаешь, Дело!

Спутник. Знаю! Но хотелось бы хоть неделю пожить беззаботно, как в детстве. О чем ты все время думаешь?

Сталин. Тебе не понять. Видишь ли, история — вещь очень хитрая и коварная. То, что зависит от ума и инициативы отдельного человека, не считается серьезным. Скажи мне, кто в партии считает Дело, ради которого мы будем рисковать жизнью, достойным упоминания? Никто. Когда история сделает свой великий шаг, уделят ли хотя бы строку этому Делу? Нет. О чем изо дня в день, из года в год говорят наши партийные вожди и вождята? О чем пишут бесконечным потоком статьи и книги? Все о том же; об объективном ходе истории, о движении масс и прочих вещах, не зависящих от инициативы и ума отдельного человека. Плюс к тому — историческая значимость деятельности человека не совпадает с ее оценкой в данных условиях, в каких она протекала. Понимаешь?

Спутник. Нет. Эта диалектика не для меня. Но слушать интересно. Продолжай!

Сталин. Не беда, что не понимаешь. Наши ведущие теоретики тоже этого не понимают. Ленин тоже. И Маркс. И есть еще одна противная вещь в истории: законы исторической фокусировки и иллюзии. Сейчас я тебе поясню, что это такое. Интересы людей иногда (как лучи света) собираются в одну точку — в фокус. Такой точкой волею случая выбираются отдельные люди — личности. Причем совершена ничтожный человек может стать фокусом некоторого массового интереса. Может стать и значительная личность, но чаще — ничтожество. Именно потому, что иногда крупные личности становятся фокусом массовых интересов, а по прошествии времени масштабы событий переносятся на тех, кто был в их фокусе, и ничтожества начинают казаться людям великими личностями. В результате нельзя потом отличить великое от ничтожного. А порой все переворачивается: великие кажутся ничтожествами, а ничтожества великими. И истину уже установить невозможно. Посмотри, кто сейчас в центре внимания общественной жизни России! Если уцелеешь, вспомни этот наш разговор лет через двадцать или тридцать. И ты будешь потрясен тем, как переменится взгляд на это наше время.

Спутник. А что ты думаешь в таком случае о нашем Деле?

Сталин. Я о нем не думаю. Я его делаю.

О войне

В конце войны я стал командиром эскадрильи, говорит Старик. Не потому, что у меня были выдающиеся способности, а потому, что уцелел волею случая. Воевать стало куда легче. Наша авиация завоевала подавляющее господство в воздухе. «Мессера» нас уже не беспокоили. С зенитками мы расправляться научились. Да их не так много у немцев осталось. И начался для нас неслыханный праздник. На задания летали, как на полигон. Кормежка — раньше нам такая и не снилась. После вылетов — выпивка, танцы. Девочек появилось много — радистки, оружейницы. В батальоне аэродромного обслуживания полно девчат. Потом потоком пошли освобожденные «из неволи». Про местное население говорить нечего. Мы местных и освобожденных побаивались — венерические болезни. Но и без них хватало. Пошли награды, повышения. И настроение было приподнятое. Ощущалось окончание войны. Весна. Прекрасная погода. Кругом полно всяческого трофейного барахла. Короче говоря, неповторимое время. Время ликующего торжества и самодовольства победителей. И только теперь, пройдя через ад советских лагерей и прожив потом постыдно бездарную жизнь, я взглянул на то время иными глазами. И ужаснулся оттого, что увидел, какой мерзкой тварью становится человек именно в такие моменты ликующего самодовольства.

Мы ругаем американцев за бессмысленное разрушение Дрездена. Правильно ругаем. Но сами-то мы сотворили в этом направлении раз в десять больше. Только мы делали это не столь демонстративно, прикрываясь военной необходимостью. Но я-то хорошо знал цену этой «необходимости». Я десятки раз водил эскадрилью штурмовиков по немецким тылам, имея задание принести как можно больший ущерб стране. Мы тогда еще не надеялись отхватить себе такой кусок от Германии. Конечно, в этом тоже был свой смысл. Я его понимал и беспрекословно принимал. А если посмотреть на это с чисто человеческой точки зрения? Я, повторяю, тогда не мог иметь такую точку зрения, а ее обрел только теперь, когда она мне вообще уже ни к чему. Разве лишь для угрызений совести. Перед самым концом войны мы несколько раз летали на штурмовку... мирного населения, которое хотело бежать к американцам и англичанам. Мы до предела загружали бомболюки противотанковыми бомбами, хотя танков немецких уже и не существовало как боевых средств. Засекали колонну «противника» на шоссе, засыпали ее бомбами. Это — более двух тысяч бомбочек! Затем расстреливали мечущихся в панике людей из пушек и пулеметов. До последнего патрона! И с удовольствием — вот что ужасно. Мы были в полной безопасности, имели в своих руках огромную убивающую силу и чувствовали себя Божьим возмездием. Вот чего я больше всего боюсь и в будущем: мы ворвемся на Запад с сознанием носителей некоего ВОЗМЕЗДИЯ. И тогда от нас не жди пощады.